который воспринял ее молчание как выражение испуга. -- Она мне
сказала, что это уже не в первый раз. Она вас неоднократно
предупреждала. Но вы не обращали внимания. Подобные вещи
подрывают нравственные устои санатория...
сегодня же вечером.
можете обождать, пока не подыщете себе что-нибудь другое. А
может, вы уже подыскали?
просьб еще раз попытаться простить ее.
Дюнкерк? -- спросил он наконец.
становилось лучше.
стало хуже? -- сердито воскликнул профессор. -- Это глупость,
гибельная для вас! -- продолжал бушевать Далай-Лама, считавший,
что, несмотря на суровую внешность, у него золотое сердце. --
Выбросьте эту чепуху из вашей хорошенькой головки!
выполняйте все предписания.
спокойно. -- Поэтому я считаю, что мне лучше уехать из
санатория.
наоборот, укрепил ее решимость. Он, как ни странно, уменьшил ее
боль за Бориса, потому что у нее вдруг не оказалось выбора. Она
почувствовала себя так, как чувствует себя солдат, который
после долгого ожидания получил наконец приказ идти в
наступление. Пути назад не существовало. Неотвратимое уже стало
частью ее самой, подобно тому как приказ о наступлении уже
содержит в себе и солдатскую форму, и грядущую битву, и, быть
может, даже смерть.
ведь здесь нет другого санатория, куда же вы денетесь?..
становясь все нетерпеливей: он предложил ей уехать, а эта
упрямая кошка поймала его на слове и ждет, чтобы он взял его
обратно.
ваших же интересах, -- горячился он. -- До чего бы мы
докатились, если бы в санатории царила анархия?! А как же
иначе? Ведь здесь не тюрьма, или вы другого мнения?
ваша пациентка. Вы можете опять говорить со мной как с
человеком. А не как с ребенком или с арестантом.
Лилиан, -- горы будут далеко поч зади. Впервые за много лет ее
охватило чувство безмерного, смутного ожидания -- она ждала не
чего-то несбыточного, не чуда, которого надо дожидаться годами,
она ждала того, что произойдет с ней в ближайшие несколько
часов, Прошлое и будущее пришли в неустойчивое равновесие;
Лилиан чувствовала не одиночество, а отрешенность от всего. Она
ничего не брала с собой и не знала, куда едет.
увидеть его еще раз. Вдруг за дверью послышались царапанье и
тихий лай. Лилиан открыла. В комнату вбежала овчарка Волкова.
Собака любила ее и часто приходила без хозяина, но сейчас
Лилиан решила, что Борис с умыслом послал к ней собаку. Однако
Волков не появлялся.
пытающийся скрыться. Она надеялась незаметно прошмыгнуть через
холл, но старшая сестра поджидала ее у лифта.
остаться.
вы состоянии. Сейчас вам нельзя менять климат. Летом -- может
быть...
подняли головы; больше в холле никого не оказалось -- в
санатории был мертвый час.
по железной дороге, -- сказала старшая сестра.
Крокодилица сделала презрительный жест.
так уж далеко.
-- Мы не виноваты, и мы умываем руки.
улыбнуться. Последняя штампованная фраза Крокодилицы спасла
положение.
Прощайте! Благодарю вас за все.
подумала она, -- наконец-то мне не читают нравоучений. Хольман
закутал ее в шубу и в шерстяные платки.
сядет, опустим верх. А от ветра вы пока защищены с боков.
ее. Ведь Лилиан считала, что с отъездом оборвутся все нити,
связывающие ее с санаторием.
сказала Лилиан.
еще минуту назад никого не было видно, вдруг появились люди.
Больные, лежавшие там в шезлонгах, поднялись и выстроились
цепочкой. Тайный телеграф санатория уже известил их о
-происходящем, и теперь, услышав шум мотора, они встали и глядели вниз; тонкая
цепочка людей темнела на фоне густо-синего неба.
Клерфэ.
матадоры?
подобно ручью, струилось небо, синее, как цветы горчанки.
Перевал уже был позади, но сугробы по обеим сторонам дороги все
еще достигали почти двухметровой высоты. За ними ничего нельзя
было разглядеть. Куда ни кинешь взгляд, повсюду виднеются лишь
снежные стены и синяя полоса неба; Лилиан сидела, откинувшись
назад, и порой она переставала различать, что было наверху и
что внизу, -- где синее и где белое.
деревня -- коричневые низенькие домики. Клерфэ остановил машину
у бензоколонки.
спросил он у паренька с заправочной станции.
знакомы! Тебя зовут Герберт, или Гельмут, или...
двум стойкам перед заправочной станцией.