считает, что имеет такой вид, - разительный пример самообольщения при
торчащем вперед брюшке и коротких кривых ножках. Но кого не поддерживает
самообольщение! Разве и я, при самых заурядных способностях, не лелею мечту
- особенно по вечерам, - что достигну большего и благодаря развитию моего
таланта наконец найду издателя для моих произведений? И кто первый бросит
камнем в кривые ноги Ризенфельда, особенно если они, что в наше время
особенно важно, прикрыты брюками из настоящего английского сукна!
развлечений! Простой попойкой Ризенфельда не ублажишь. У него слишком
богатая фантазия и беспокойный характер. Он хочет видеть и слышать
что-нибудь интересное, а если можно, то и пощупать. Однако с выбором дам
дело обстоит прямо-таки безнадежно. А две-три хорошенькие женщины, которых
мы знаем, едва ли захотят слушать целый вечер Ризенфельда в роли Дон-Жуана
1923 года. Готовность помочь и понимание можно, к сожалению, найти лишь у
некрасивых и пожилых особ.
вчера брал деньги, я ошибся относительно курса доллара - почему-то решил,
что остался утренний. А когда опубликовали двенадцатичасовой, уже было
поздно. Банк запирается по субботам в полдень.
опережают курс доллара на два дня. Одному Богу ведомо, сколько будет стоить
сегодня вечером бутылка вина!
устанавливает цены, только когда зажигают электричество. Почему Ризенфельд
не любит искусство - живопись, музыку, литературу? Это обошлось бы гораздо
дешевле. Вход в музей до сих пор стоит двести пятьдесят марок. За эту цену
мы в течение долгих часов могли бы показывать ему картины и гипсовые головы.
Или музыка. Сегодня органный концерт национальной музыки в церкви Святой
Катарины.
который слушает орган, но почему бы ему не любить хоть оперетку и легкую
музыку? Мы могли бы повести его в театр - все-таки дешевле, чем этот
проклятый ночной клуб.
вверх по лестнице. Волшебство весеннего заката не оказало на него никакого
действия, это мы видим сразу. Мы приветствуем его с притворно товарищеским
воодушевлением. Ризенфельд это замечает, косится на нас и плюхается в
кресло.
то, что вы называете фокусами, в других местах называют хорошими манерами.
вас же у самого лучшие манеры на свете! Может быть, не лучшие - с буржуазной
точки зрения... Но, бесспорно, очень элегантные...
Ризенфельд, видимо, польщен.
меня Георг. Мы разыгрываем эту комедию, не репетируя, словно знаем ее
наизусть. - Или, скорее, пирата. К сожалению, он имеет благодаря этому
успех.
пролетела слишком близко. Но сравнение с пиратом примиряет его.
фарфоровые ангелы, и наливает стаканчики.
довольно трудно. Ризенфельд слишком чувствителен: он утверждает, что для
фирмы по установке надгробий это не только парадокс, в таком тосте за успехи
таится и пожелание, чтобы как можно больше людей умерло. Можно было бы с
таким же успехом выпить за войну и холеру. Поэтому мы теперь предоставляем
формулировку ему.
вдруг бросает в полумрак комнаты:
Недаром я состою членом клуба поэтов города Вердеибрюка: мы к "проклятым
вопросам" привыкли.
течение, а не наше паршивое время! Время - медленная смерть.
господин Ризенфельд?
и я замечаю, что я чего-то не уловил. Он не хотел нас ошарашивать, он вполне
искренен. Кто знает, что с ним сегодня под вечер произошло! Мне хотелось
отве тить ему, что время весьма важный фактор для того векселя, который
ему предстоит подписать, но я предпочитаю допить свой стакан.
помню то время, когда мне было двадцать, как будто прошло всего несколько
лет. А куда все это девалось? Что происходит? Просыпаешься, и вдруг
оказывается, что ты - старик. Как вы это ощущаете, господин Кроль?
будто все шестьдесят. Но тут виновата война.
И тоже из-за войны. Когда я пошел на фронт, мне было семнадцать, теперь мне
двадцать пять, а ощущение такое, словно и сейчас еще семнадцать. Семнадцать
и семьдесят. Служба в армии украла у меня мою молодость.
хочет сегодня принимать меня в расчет, ибо время, или медленная смерть, еще
не так быстро настигает меня, как его. - Вы просто умственно отстали.
Наоборот, война помогла вам преждевременно созреть; если бы не она, вы и
теперь были бы на уровне двенадцатилетнего.
человек - гений. Он теряет свою оригинальность лишь с наступлением половой
зрелости, которой вы, гранитный Казанова, придаете столь преувеличенное
значение. А она - довольно унылый суррогат утраченной свободы духа.
Необходимо извлечь Ризенфельда из бездн мировой скорби, ибо у нас нет ни
малейшей охоты обмениваться философскими пошлостями. Больше всего хотелось
бы, сидя под каштаном, спокойно и безмолвно распить бутылку
мозельского, вместо того чтобы в "Красной мельнице" оплакивать вместе с
Ризенфельдом утраченные им годы зрелой мужественности.
- то я могу ввести вас в некое объединение, где участвуют только специалисты
по этому вопросу, а именно - в клуб поэтов нашего возлюбленного родного
города. Писатель Ганс Хунгерман развернул эту тему в еще не напечатанной
книге, где собрано около шестидесяти стихотворений. Мы можем сейчас же туда
отправиться; они собираются каждую субботу, а потом следует весьма приятная
неофициальная часть.
Разумеется, за исключением последовательниц Сафо.
осведомляется Ризенфельд.
Вацеков в доме напротив вспыхивает окно, словно освещенная картина в темном
музее. Мы видим Лизу сквозь занавески. Она одевается, но пока стоит в одном
бюстгальтере и очень коротких белых шелковых трусиках.
меланхолии как не бывало. Я встаю, чтобы включить свет.
поэзии?
узкое платье. Она извивается, словно змея. Ризенфельд сопит очень громко.
что мы сейчас играем роль тех похотливых старцев, которые подглядывают за
ней.
оторваться от золотистого окна. - Как ее зовут, хотел бы я знать.
там.
Контровский Владимир
Буджолд Лоис
Земляной Андрей
Круз Андрей
Самойлова Елена
Перумов Ник