такой в комендатуре слышу, что вроде бы у прокурора гальюн обчистили, когда
прокурор в городе был. А мне-то что - я в комендатуре стекла вставляю, да и
все. Мне в этом поселке работы на всю жизнь хватит. Зимой шпана всякая на
дачах живет - стекла бьют, печки рушат, а мне и лучше. Как снег сошел -
так и у меня работа пошла. Вот и позвал меня прокурор стекла чинить. Ему
наши деревенские все стекла за зиму выбили. Даже на чердаке. И еще крышу на
веранде проломили. Тоже моя забота. Будет время - и крышу починю. А в тот
день с утра стекла вставляю. Прокурор в гамаке газету читает - то заснет,
то проснется. Жена его в то же самое время яму огромную копает посреди
участка. Зачем, спрашиваю. Я, отвечает, к яме по всему участку канавки
проведу, чтобы все дожди мои были. Ладно, думаю, копай, а я стекла буду
вставлять. А прокурор, говорю, то заснет, то проснется, а то уйдет из
гамака, подойдет к забору и переговаривается с соседом, с товарищем
прокурора. Что это, товарищ прокурор, говорит товарищ прокурора, у вас
стекол-то совсем ноль? Да вот, прокурор отвечает, зимой здесь ветры,
наверное, сильные - ветром и выдавило. Да, товарищ прокурора говорит, я
слышал, у вас недавно и гальюн обчистили? Да, прокурор говорит, обчистили -
хулиганье проклятое. Жаль, товарищ прокурора говорит, неприятно. А ведь сам
же, сукин кот, и обчистил. А забавный человек этот товарищ прокурора. На
дачу едет - одет как человек, а только приехал - это сразу на голову
колпак какой-то, на себя рвань всякую натягивает, на ноги - галоши, и
веревкой подпоясывается, а галоши веревочками подвязывает. Ладно, думаю,
подвязывай, а я стекла стану вставлять. А вечером я с тебя, дерьмокрада,
трехрублевку сдеру. А не дашь - товарищу прокурору обо всем доложить
придется. Прокурор, он ведь беспорядка терпеть не может. И родственников. А
они как раз к обеду и подъехали. Прокурор - он побелел весь, говорю, даже
газету перестал читать. Ходит по участку - ногами одуванчики топчет. Он и
сам на одуванчика похож - круглый и как пустая газета белый, а
родственников у него полно - человек девять подъехало к обеду. Все веселые,
игры сразу на траве затеяли, мальчишку прокурорского в ларек сразу послали.
Ну и выступили мы в тот раз с ними. Славные же люди. Кто кондуктором в
городе, кто шоферит, а двое лифтеры. Еще один тренер, и еще -
экскаваторщик. И с ним дочка его была. У нас с ней все хорошо получилось, в
самую тютельку. И погода как раз сухая оказалась - как всегда в
воскресенье.
на троллейбусе два раза в неделю приезжала к нему, чтобы заниматься. Мы
занимались в маленькой комнате в полуподвале, где учитель жил вместе с
несколькими родственниками, но я никогда не видела их и ничего о них не
знаю. Я сейчас расскажу о самом учителе и еще о том, как и чем мы с ним
занимались тем душным летом, и какой запах был в том переулке. В этом
переулке постоянно и сильно пахло рыбой, потому что где-то рядом был магазин
"Рыба". Сквозняк гнал запах по переулку, и запах проникал через открытое
окно к нам в комнату, где мы рассматривали неприличные открытки. У
репетитора была большая коллекция этих открыток - шесть или семь альбомов.
Он специально бывал на разных вокзалах города и покупал у каких-то людей
целые комплекты таких фотографий. Учитель был толстый, но красивый, и лет
ему было не слишком много. В жару он потел и включал настольный вентилятор,
но это не особенно помогало и он все равно потел. Я всегда смеялась над
этим. Когда нам надоедало смотреть открытки, он рассказывал мне анекдоты и
нам было спокойно и весело вдвоем в комнате с вентилятором. И еще он
рассказывал мне про своих женщин Он говорил, что у него в разное время было
много разных женщин: большие, маленькие и разного возраста, но он до сих пор
не решил, какие все-таки лучше - маленькие или большие. Когда как, говорил
он, когда как, все зависит от настроения. Он рассказывал, что был на войне
пулеметчиком и там, в семнадцать лет, стал мужчиной. В то лето, когда он был
моим репетитором, мне тоже исполнилось семнадцать лет. В институт я не
поступила, и за это мне здорово досталось от родителей. Я завалила физику и
пошла медсестрой в больницу. На следующий год я поступала в другой институт,
где не нужно было сдавать физику - и поступила. Правда, потом меня
отчислили со второго курса, потому что застали в общежитии с одним парнем. У
нас с ним ничего не было, просто мы сидели и курили, и он целовал меня, а
дверь комнаты была закрыта. А когда стали стучаться, мы долго не открывали,
а когда открыли, нам никто не поверил. Теперь я работаю телеграфисткой на
станции. Но это неважно. Своего репетитора я не видела почти десять лет.
Сколько раз я пробегала или проезжала на троллейбусе мимо его переулка, но
ни разу не зашла. Я не знаю, почему так происходит в жизни, что никак не
можешь сделать чего-то несложного, но важного. Несколько лет я проходила
совсем близко от того дома и всегда думала о моем физике, вспоминала его
смешные открытки, вентилятор, его корявую деревянную трость, с которой он
для важности выходил даже на кухню посмотреть чайник. И все-таки недавно,
когда мне было грустно, я зашла. Я позвонила два раза, как раньше. Он вышел,
я поздоровалась, он тоже поздоровался, но почему-то не узнал меня и даже не
пригласил в комнату. Я просила, чтобы он постарался вспомнить меня,
напоминала, как мы смотрели открытки, говорила о вентиляторе, о том лете -
он ничего не помнил. Он сказал, что когда-то у него действительно было много
учеников и учениц, но теперь он не помнит почти никого. Идут, говорит, годы,
идут. Он немного постарел, мой физик.
А печальные и большие ночные бабочки почти не мешают: их легко отогнать
дымом сигареты. В этом рассказе, который я пишу июльской ночью на веранде,
речь пойдет о больной девушке. Она очень больна. Она живет на соседней даче
вместе с человеком, которого считает своим дедушкой. Дедушка сильно пьет, он
стекольщик, он вставляет стекла, ему не больше пятидесяти лет, и я не верю,
что он ее дедушка. Однажды, когда я, как обычно, проводил ночь на веранде,
ко мне постучалась больная девушка. Она пришла через калитку в заборе,
который разделяет наши небольшие участки. Пришла через сад и постучалась. Я
включил свет и отворил дверь. Лицо и руки ее были в крови - это стекольщик
избил ее, и она пришла ко мне через сад, чтобы я помог ей. Я умыл ее, смазал
ссадины зеленкой и напоил чаем. Она до утра просидела у меня на веранде, и
мне казалось, что мы о многом успели поговорить. Но на самом деле мы молчали
всю ночь, потому что она почти не умеет говорить и очень плохо слышит из-за
своей болезни. Утром, как всегда, рассвело, и я проводил девушку домой по
садовой тропинке. За городом, да и в Москве, я предпочитаю жить один, и
тропинки вокруг моего дома едва намечены. В то утро трава в саду была белой
от росы, и я пожалел, что не надел галоши. У калитки мы немного постояли.
Она попыталась сказать мне что-то, но не смогла и заплакала от горечи и
болезни. Девушка повернула вертушку, которая, как и весь забор, была мокрая
от осеннего тумана, и побежала к своему дому. А калитка осталась открытой. С
тех пор мы подружились. Она иногда приходит ко мне, и я что-нибудь рисую или
пишу для нее на ватманских листках. Ей нравятся мои рисунки. Она
рассматривает их и улыбается, а потом уходит домой через сад. Она идет,
задевая головой ветки яблонь, оглядывается, улыбается мне или смеется. И я
замечаю, что после каждого ее прихода мои тропинки обозначаются, как будто,
все лучше. Пожалуй и все. Больше мне нечего сказать о больной девушке из
соседнего дома. Да, это небольшой рассказ. Даже совсем небольшой. Даже
ночные мотыльки на веранде кажутся больше.
земснаряде: если кто-нибудь спросит, ты прямо так и скажешь - она работает
на земснаряде. И каждый позавидует. Они углубляли фарватер, и круглые сутки
по специальным трубам шла на берег жидкая песчаная каша со дна. Эта жижа шла
на берег, и постепенно вокруг залива образовались песчаные дюны. Тут можно
было загорать даже в самую ветреную погоду - лишь бы светило солнце. Я
приезжал на остров на мотоцикле каждый день с утра и, стоя на самой высокой
дюне, крутил над головой выцветшую ковбойку. Как только она с земснаряда
замечала меня, она садилась в большую дырявую лодку, привязанную к барже, и
быстро гребла к берегу. Здесь были наши, только наши дюны - потому что
именно мать моей девушки намыла эти веселые сыпучие холмы. А лето было -
как на цветных открытках, и пахло речной водой, ивой и смолой соснового
бора. Бор был на другой стороне залива, и в конце недели там отдыхали люди с
наборами бадминтона. А по заливу катались и беседовали в голубых лодках
воскресные парочки. Но никто не высаживался на нашем берегу, и никто, кроме
нас, не загорал в наших дюнах. Мы лежали на горячем, очень горячем песке и
купались или бегали наперегонки, а земснаряд постоянно гудел, и плотная
женщина в синем комбинезоне ходила по палубе, осматривая механизмы. Я глядел
на нее издали, с берега, и всегда думал, что мне здорово повезло - я
встречаюсь с девушкой, мать которой живет и работает на этой замечательной
штуке. В августе начались дожди, и мы построили в дюнах шалаш из ивовых
веток, хотя, понимаете, дело было не только в дождях. Шалаш стоял прямо у
воды. Вечерами мы жгли костер - он отражался в заливе и высвечивал разные
плывущие деревяшки. Ну вот, а в самом конце лета мы поссорились, и с тех пор
я ни разу не приезжал к ней. Осенью было чертовски грустно, и листья
носились по всему городу как сумасшедшие. Ну что, еще по маленькой?
докторскую диссертацию по химии: делал выписки из книг, возился с
пробирками, а между тем стоял удивительно теплый сентябрь. Кроме того,
доцент любил пиво и перед обедом ходил в сарай, который стоял в глубине
сада. Там, в сарае, в углу, в прохладе, была пивная бочка. С помощью
резинового шланга доцент отсасывал немного пива в пятилитровый бидон и
возвращался в дом, стараясь не расплескать влагу. Обед ему готовила дальняя
родственница жены, явившаяся откуда-то издалека месяц назад как снег на
голову, или как родственница жены, а сама жена у доцента давно умерла, и
другой пока не было. Надо сказать, что завтрак и ужин готовила та же
родственница жены, но обычно это бывало соответственно по утрам и вечерам, а
в полдень она готовила именно обед. Во второй половине дня доцент гулял по
дачному поселку или удил рыбу в пруду за березовой рощей. Рыбы в пруду не
было и, как правило, доценту ничего не удавалось поймать. Но это не огорчало
его, а чтобы не возвращаться домой с пустыми руками, он рвал на опушках
поздние полевые цветы и составлял неплохие букеты. Вернувшись на дачу, он
молча дарил цветы дальней родственнице, имя которой никак не мог вспомнить,
Земляной Андрей
Земляной Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Андреев Николай
Орлов Алекс