системы]! И третьего не дано! И никакого "Колокола", звон по ветру
распускать -- нельзя! недопустимо! Потому что выбор неизбежный: за какую ты
из двух мировых сил?
мирах" он под себя всех и подмял.
-- Это -- величайший человек!
революции. Он -- мудр! Он -- действительно мудр! Он видит так далеко, как не
захватывают наши куцые взгляды...
третий раз обращалась Симочка, стоя за своим столом, руками крест-накрест
стягивая на себе коричневый платок козьего пуха. -- Антон Николаевич
вызывает вас к себе в кабинет.
морщины вернулись на свои места. -- Хорошо, спасибо, Серафима Витальевна. Ты
слышишь, Лёвка, -- Антон. С чего б это?
событием чрезвычайным. Хотя Симочка старалась казаться
официально-равнодушной, но взгляд её, как понимал Нержин, выражал тревогу.
заботливо. Когда глаза его не были искажены страстью спора, они были почти
женственно мягки.
работёнка, какие-то голоса...
Станиславского и речи знаменитых адвокатов, -- засмеялся Рубин. -- А может
насчёт артикуляции Семёрки?
не вернусь...
защёлкнул шторки тумбочек стола, ключи тихо переложил в ладонь Рубину и
пошёл неторопливой походкой арестанта пятого года упряжки, который потому
никогда не спешит, что от будущего ждёт только худшего.
час, под сенью медных бра и высокого лепного потолка, Нержин поднялся на
третий этаж, придавая своей походке беспечность, миновал стол [вольного]
дежурного у городских телефонов и постучал в дверь начальника института
инженер-полковника госбезопасности Антона Николаевича Яконова.
голубел посередине ярко-лазурной скатертью на длинном столе заседаний и
коричнево закруглялся в дальнем углу гнутыми формами письменного стола и
кресла Яконова. В этом великолепии Нержин бывал только несколько раз и
больше на совещаниях, чем сам по себе.
выдающегося, с лицом, может быть чуть припудренным после бритья, в золотом
пенсне, с мягкой дородностью какого-нибудь Оболенского или Долгорукова, с
величественно-уверенными движениями, выделялся изо всех сановников своего
министерства.
кресле и поигрывая толстым цветным карандашом над коричневой гладью стола.
одновременно не стоя инженер-полковнику труда, так как под стеклом у него
лежал перечень всех заключённых с их именами-отчествами (кто не знал этого
обстоятельства, поражался памяти Яконова). Нержин молча поклонился, не держа
рук по швам, однако и не размахивая ими, -- и выжидающе сел за изящный
лакированный столик.
не имеет изысканного порока грассирования:
вспомнить о вас, и я подумал -- каким, собственно, ветром вас занесло в
Акустическую, к... Ройтману?
подчинённым Ройтмана! -- не присовокупив к фамилии звание майора. Плохие
отношения между начальником института и его первым заместителем зашли так
далеко, что не считалось нужным их скрывать.
этой же небрежной иронией не тонких и не толстых губ большого рта Яконов
несколько дней назад сказал Нержину, что, может быть, он, Нержин, в
результатах артикуляции и объективен, но отнёсся к Семёрке не как к дорогому
покойнику, а как к трупу беззвестного пьяницы, найденного под марфинским
забором. Семёрка была главная лошадка Яконова, но шла она плохо.
засекреченным малым тиражом, лишающим вас славы некоего русского Джорджа
Флетчера...
больший... профит, как говорят англо-саксы. Я преклоняюсь перед абстрактными
науками, но я -- человек деловой.
той близости к Вождю Народов, при которых мог разрешить себе роскошь не
скрывать ума и не воздерживаться от своеобычных суждений.
в Акустической?
всем доспеть, он бы раскусил.
математик? Универсант? Оглянитесь.
Навстречу Нержину с дивана поднялся скромный человек в гражданском, в
чёрном. Круглые светлые очки поблескивали перед его глазами. В щедром
верхнем свете Нержин узнал Петра Трофимовича Веренёва, довоенного доцента в
своём Университете. Однако, по привычке, выработанной в тюрьмах, Нержин
смолчал и не выказал никакого движения, полагая, что перед ним --
заключённый и опасаясь ему повредить поспешным узнанием. Веренёв улыбался,
но тоже казался смущённым. Голос Яконова успокоительно рокотал:
мне всю жизнь казались какими-то розенкрейцерами, я всегда жалел, что не
пришлось приобщиться к их таинствам. Не стесняйтесь. Пожмите друг другу руки
и располагайтесь без церемоний. Я оставлю вас на полчаса: для дорогих
воспоминаний и для информации профессором Веренёвым о задачах, выдвигаемых
перед нами Шестым Управлением.
тело, означенное серебряно-голубыми погонами, и довольно легко понёс его к
выходу. Когда Веренёв и Нержин встретились в рукопожатии, они уже были одни.
Нержину -- привидением, незаконно вернувшимся из забытого мира. Между миром
тем и сегодняшним прошли леса под Ильмень-озером, холмы и овраги Орловщины,
пески и болотца Белоруссии, сытые польские фольварки, черепица немецких
городков. В ту же девятилетнюю полосу отчуждения врезались ярко-голые
"боксы" и камеры Большой Лубянки. Серые провонявшиеся пересылки. Удушливые
отсеки "вагон-заков". Режущий ветер в степи над голодными, холодными зэками.
Черезо всё это было невозможно возобновить в себе чувство, с каким
выписывались буковки функций действительного переменного на податливом
линолеуме доски.
Московскому университету и по Ростовскому, куда его в борьбе теоретических
школ послали перед войной для проведения твёрдой линии. Но и для него было
необычное в сегодняшней встрече: уединённость подмосковного объекта,
окутанного дымкой трегубой секретности, оплетенного многими рядами колючей
проволоки; странный синий комбинезон вместо привычной людской одежды.
двух, неудачник, а старший отвечал -- застенчиво, будто стыдясь своей
незатейливой биографии учёного: эвакуация, реэвакуация, работал три года у
К..., защитил докторскую по топологии... До неучтивости рассеянный, Нержин
не спросил даже темы диссертации из этой сухотелой науки, из которой сам
когда-то выбирал курсовой проект. Ему вдруг стало жаль Веренёва... Множества
упорядоченные, множества не вполне упорядоченные, множества замкнутые...
Топология! Стратосфера человеческой мысли! В двадцать четвёртом столетии
она, может быть, и понадобится кому-нибудь, а пока... А пока...
направили... И нельзя было отказаться?.. Да отказаться можно было, но... Тут
и ставки двойные... Есть детишки?.. Четверо...