вообще в мире происходит. Он встал и потянулся.
кровати.
- пока никаких даймов не ощущалось. Затем пальцы сомкнулись на знакомом
тощем кругляшке десяти центов. Он вернул кошелек на место внутри пружины и
прислушался: ничего подозрительного. С росчерками шумных шагов, громко
насвистывая, он зашел в свою комнату и схватил с комода первую попавшуюся
под руку книгу.
Терезы, Иисусова Цветочка. Он прочел первую строчку на первой странице. "Я
потрачу свои небеса на то, чтобы делать добро на Земле." Он захлопнул
книжку и толкнул ее Августу.
посмотрю, там пацаны на санках катаются или нет.
того, что она услышала и одобрила его план. Потом голова качнулась из
стороны в сторону.
на шаг по Ореховой улице, мимо железнодорожных путей на Двенадцатую, где
срезал угол по участку заправочной станции, через мост, мертвящий рывок
через парк - темные тени тополей пугали его, - и не прошло и десяти
минут, как он, запыхавшись, уже стоял под козырьком "Театра Изиды". Как
обычно перед входом в кинотеатры маленьких городишек, здесь тусовалась
небольшая толпа мальчишек его возраста, без гроша в карманах, робко
ожидая, соблаговолит старший билетер их впустить бесплатно, когда второй
фильм программы уже начнется, или не соблаговолит, в зависимости от
настроения. Он тоже частенько простаивал тут, но в тот вечер дайм у него
был, и, благодушно улыбаясь неудачникам, он купил билет и ввалился внутрь.
и стал сам пробираться по темноте зала. Сначала он выбрал место на самом
последнем ряду. Через пять минут пересел на два ряда вперед. Еще через
минуту снова передвинулся. Потихоньку, полегоньку, по два-три ряда зараз,
он продвигался к яркому экрану, пока, наконец, не очутился на самом первом
ряду - дальше двигаться было некуда. Там и остался, горло перехватило,
кадык вперед, сам щурится чуть ли не в потолок, а на экране Глория Борден
и Роберт Пауэлл играют в "Любви на реке".
собственное лицо поразительно похоже на лицо Роберта Пауэлла, и в равной
же степени был уверен, что лицо Глории Борден поразительно напоминает его
изумительную Розу:
громогласно хохотал над остроумными замечаниями Роберта Пауэлла и
содрогался в чувственном восторге всякий раз, когда Глория Борден
выглядела страстной. Постепенно Роберт Пауэлл утратил свое я и превратился
в Артуро Бандини, а Глория Борден постепенно видоизменилась в Розу
Пинелли. После того, как развалился большой самолет, Роза лежала на столе
в операционной, и не кто другой, как Артуро Бандини проводил рискованную
операцию, чтобы спасти ей жизнь, мальчишка на первом ряду весь покрылся
холодным потом. Бедная Роза! Слезы струились у него по лицу, он вытирал
сопливый нос, нетерпеливо водя рукавом свитера по физиономии.
Бандини совершит медицинское чудо, и чудо, разумеется, свершилось! Не
успел он ничего сообразить, как симпатичный доктор уже целовал Розу;
настала Весна, и мир был прекрасен. Неожиданно, без единого предупреждения
фильм закончился, и Артуро Бандини, ревя и шмыгая носом, сидел на переднем
ряду кинотеатра "Изида", ужасно смущенный и полный крайнего омерзения от
своего хлюздоперства. Вся "Изида" на него смотрела. Он в этом просто был
уверен, поскольку так поразительно походил на Роберта Пауэлла.
когда свет зажгли, а действительность вернулась, он огляделся. Десять
рядов за его спиной были свободны. Через плечо он оглядел массу мучнистых,
бескровных лиц в центре зала и сзади. И тут же почувствовал в желудке
электрический укол. В экстатическом испуге он перевел дух. В этом
маленьком море однообразия одно лицо сверкнуло алмазом, одни глаза
осветились красотой. То было лицо Розы! И лишь минуту назад он спас ее на
операционном столе! Но все это было жалкой ложью. Он сидел здесь, один на
десяти рядах кинотеатра. Съехав по сиденью так, что над спинкой едва
торчала макушка, он почувствовал себя вором, преступником, когда украдкой
бросил еще один взгляд на это чарующее лицо. Роза Пинелли! Она сидела
между отцом и матерью, двумя крайне толстыми итальянцами с двойными
подбородками почти в самом конце зала. Она его не видела; он был уверен,
что сидит слишком далеко, чтобы она его узнала, однако его взгляд
перепрыгнул это расстояние, и он рассмотрел ее как под микроскопом: прядки
волос, выбившиеся из-под шляпки, темные бусы на шее, звездный блеск ее
зубов. Так она, значит, тоже посмотрела картину! Эти темные, смешливые
глаза Розы - они видели это все. Смогла ли она заметить сходство между
ним и Робертом Пауэллом?
конечно. Это просто кино, а он сидит на первом ряду, ему жарко, и он
потеет под всеми свитерами. Он боялся дотронуться до своих волос, боялся
поднять руку и пригладить их. Он знал, что волосы растут вверх
беспорядочно, как сорняки. Люди всегда его узнавали, поскольку его волосы
были вечно непричесаны, ему вечно нужно было подстричься. Может быть, Роза
его уже обнаружила. Ах - ну почему он не причесался? Почему он вечно
забывает о таких вещах? Все глубже и глубже вжимался он в сиденье,
закатывая глаза кверху - проверить, не торчат ли волосы над спинкой.
Осторожно, дюйм за дюймом приподнимал руку, чтобы пригладить их - но
ничего не выходило. Он боялся, что она заметит его руку.
начаться второму фильму, как он понял, что придется уйти. Смутный стыд
душил его, стыд за старые свитера, за всю одежду, воспоминание о том, как
Роза над ним смеялась, страх, что если он сейчас не ускользнет, то
придется встретиться в фойе с ней и ее родителями, когда они будут
уходить. Мысль о том, что придется с ними столкнуться, была непереносима.
Их глаза будут его ощупывать; глаза Розы запляшут от смеха. Роза знала о
нем все, каждую мысль и поступок. Роза знала, что он украл дайм у матери,
которой так нужны деньги. Посмотрит на него и сразу все поймет. Надо
сваливать; выбираться отсюда поскорее; что-нибудь может случиться; могут
снова зажечь свет, и тогда она его точно увидит; может начаться пожар;
может произойти все, что угодно; нужно просто встать и выйти отсюда. В
одном классе с Розой находиться еще можно было, на школьном дворе - тоже;
но тут кинотеатр "Изида", и тут он выглядит паршивым бродягой в этой
паршивой одежде, отличается от всех остальных, к тому же он украл деньги;
он не имел права здесь быть. Если Роза его увидит, то сразу же по лицу
прочтет, что он спер деньги. Всего лишь дайм, грех терпимый, но как на
него ни смотри, все-таки грех.
прикрывая нос и глаза. Когда он выскочил на улицу, ночной холод набросился
на него, словно плетьми подгонял, и он побежал, а ветер жалил его в лицо,
испещряя разум свежими, новыми мыслями.
окне сразу же расслабил напряжение души; он почувствовал, как кожа
разбивается, словно прилив, и от нахлынувшего чувства расплакался, вина
просто лилась из него, переполняя, смывая его прочь. Он открыл дверь и
оказался дома, в тепле дома, и от этого ему стало глубоко и чудесно.
Братья уже улеглись спать, а Мария так и не пошевелилась, и он знал, что
глаза ее так и не открывались, пальцы все так же передвигались со слепой
убежденностью по бесконечному кругу четок. Ох ты ж, как роскошно выглядела
она, его мама, она выглядела клево. Ох, покарай меня, Господь, за то, что
я - грязный пес, а она - красавица, и я просто должен умереть. Ох,
Мамма, посмотри на меня, потому что я спер дайм, пока ты молилась.
Кресло покачнулось от его всхлипов, четки затрещали у нее в руках. Она
открыла глаза и улыбнулась, ее тонкие пальцы нежно взъерошили ему волосы;
она напомнила себе:
ей нежности к четкам, сводя воедино и четки, и всхлипы.
совершенством. Он одурачил и ее, и Августа - всех. Он обвел вокруг пальца
всех на свете.
не хотел тебя отрывать от молитвы.
закрываешь глаза, когда читаешь молитвы.
Корнев Павел
Василенко Иван
Андреев Николай
Орлов Алекс
Андреев Николай
Суворов Виктор