остроумную аналогию с тополиным пухом, но она, казалось, ничего не поня-
ла.
следите за каждым моим движением, словом, я как будто под следствием,
под микроскопом, под рентгеном, не звоните больше мне. - Она демонстра-
тивно посмотрела на часы и уже спокойно и холодно добавила: - вы же не
любите навязываться.
клянчил.
вязчивость.
разнообразной Вселенной, а внешнее пространство тюрьмой, камерой,
клетью, карцером одиночки. Нечего и гадать, кто был узником. Я не ушел
далеко, да и куда идти, если везде одно - стены и решетки. Ей нужно было
уходить - какая ложь! Вот уже второй час я топтался под прикрытием голых
веток, а из подъезда вообще никто не выходил. Заходили, было, а выходить
- никто не выходил. Кстати, заходил какой-то молодой человек приятной
наружности. Этот ночной гость (а было уже темно), наверняка не желая то-
го, постепенно овладел моим сознанием.
ем, что, кажется, начал бормотать вслух и даже испугал случайного прохо-
жего, шарахнувшегося в сторону на проезжее место. Единожды отыскав заш-
торенный прямоугольник, вновь проверил ответ, и когда тот совпал трижды,
впился испытующим взглядом в едва подсвеченный экран.
дыхает, а свет на кухне забыла выключить. А может быть, не спит, может
быть, пока я бегал вокруг дома, она вышла, проскользнула, и сейчас кру-
жит в неизвестном месте? Черт меня дернул с этой иглой. Ведь можно было
ожидать такой реакции. Да, ведь точно так я и знал, чем может кончиться
моя игра, и наверное специально спросил иголку, чтобы так и кончилось, и
следовательно, не она, а я собственноручно все разрушил. Что же теперь
делать, чем жить, ради какого интереса можно существовать, если в стек-
лянном ящике не хватает лучшего экземпляра? Так думал я, когда на светя-
щемся полотне появились две тени.
бывают неприятными, острым режущим предметом мелькнула свежая мысль. Ах,
какая траектория, какой полет, какие головокружительные маршруты. Весь
день провести в незнакомом обществе, увлечь в дом, в жилище, прика-
саться, сгорая в лихорадке, рискуя собственным тельцем, и все это за час
до встречи, наверняка обусловленной заранее и вполне желанной! Но как же
я, как же мои попытки?
ках связующего средства.
кем, когда и почему?
голос.
время, а теперь иду к тебе.
Неужели еще сегодня я радостно взлетал мечте вослед по этим ступеням, а
теперь уже на каждом марше останавливался, задыхаясь от недостатка кис-
лорода. Нужно было воспользоваться лифтом, проскрежетало электромехани-
ческое чудовище, унося вниз чью-то усталую душу. Действительно, куда я
иду-взбираюсь, зачем мне эта высота? Природная жадность или долг коллек-
ционера-охотника? Какая разница, если там и без меня хорошо, если ко-
му-то достаточно быть без меня, то чем счастью поможешь? Сам виноват -
размахался руками, не обращая внимания на последствия. Как я, опытный
охотник, мог вопреки всем правилам и инструкциям, размахивать руками и
производить страшные сотрясения в воздушном пространстве? Были вы ловца-
ми человеков, а я вас сделаю ловцами тополиного пуха, стучало в голове
гулкое эхо звенящей сухим деревом двери. Да, я уже не звонил, а бил ла-
донью наотмашь по крашенному суриком прямоугольнику.
зеркальным отражением, незаметно набрал воздуху и остановил дыхание. Я
был уверен, я знал наверняка - это она там за дверью, она одна, она поп-
росту не решается открыть на мой безаппеляционный стук. Конечно, там
больше никого нет, мне просто показалось, наверно, я ошибся в расчетах и
перепутал окна. Она одна, но почему она не открывает дверь?
клянчил.
и горести тяжелейшим вздохом, по сравнению с которым мое ночное бдение
под окнами, мой кулачный наскок на дверной проем показались нелепыми и
смешными. Ей плохо, ей чертовски плохо. Я повернулся и на цыпочках, еле
слышно поскрипывая песчинками неметенных ступеней, тихо удалился по-
дальше от чужого горя.
ми, и три дня кряду я температурил. Ночами несколько раз бредил одним и
тем же унизительным действием: я крадусь по злосчастной лестнице, стара-
ясь еле слышно шагать по ступенькам, чтобы никто не мог обнаружить, и
более того, стать законным свидетелем моего унижения, но на пятом или
шестом шаге мне изменяет чувство меры, я слишком тяжело ступаю, так что
песочный треск звучит чуть громче, и тут же, будто только того и ожида-
лось, раздается унизительный смех на два голоса - женский, ее, и мужс-
кой, того молодого человека.
меланхолии, и я то плакал, то хватался за бумагу, пытаясь что-то писать.
Когда я окончательно пришел в себя, я был окружен смятыми словами любви.
Здесь нет и тени преувеличения, ибо на одной из скомканных бумаг были
стихи, написанные каллиграфическим почерком:
моим представлениям о ходе событий, такое стихотворение могла бы напи-
сать она и только она. Во всяком случае, мне они показались вполне при-
личными, и вполне должны прийтись ей по душе. Правда, в них было опреде-
ленное забегание вперед, как будто мы связаны не просто поверхностным
знакомством у темного окна, крытого первым, робким морозным узором, но и
чем-то более существенным, наподобие глубокого чувства, или даже общей
задачей. Я решил при следующей встрече, а таковая неизбежно должна прои-
зойти, подарить ей эти стихи со словами: "Возьмите, это вы обронили под
впечатлением наших встреч". Я обязательно решил перейти снова на вы,
будто собирался преодолеть высоту со второй попытки.
ча, иначе как бы я смог выдержать паузу, но теперь пусть она думает, что
я могу быть и без нее. Конечно, три дня не срок, но все же поделом ей,
вот, пожалуйте - хочу звоню, хочу сам по себе гуляю. Я набрал заученный
номер, и сердце мое сжалось, когда заговорил голос, без которого мне бы-
ло так тяжело:
явлению. - Где вы пропадали?
тило, и она продолжила весело щебетать, что меня почему-то рассердило, и
я возмутился:
его телефона. Что это, самоуверенность или полное равнодушие?
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Березин Федор