Чтение 11–й страницы книги ~Праздник, который всегда с собой~

ехать, мы всегда шли в танцевальный зал и выпивали в темноте у оцинкованной
стойки по стакану белого вина.

-- Не люблю самолетов,-- сказал Форд.-- Приходите с женой в субботу
вечером в танцевальный зал. Будет очень весело. Я нарисую вам план, чтобы
вам легче было найти это место. Я наткнулся на него совершенно случайно.

-- Подвал дома семьдесят четыре на улице Кардинала Лемуана,-- сказал
я.-- Я жил на четвертом этаже.

-- Там нет номера,-- сказал Форд.-- Но вы легко отыщете это место, если
сумеете найти площадь Контрэскарп.

Я сделал еще один большой глоток. Официант принес заказ Форда, и Форд
сделал ему выговор.

-- Я просил не коньяк с содовой,-- сказал он назидательно, ко строго.--
Я заказал вермут "шамбери касси".

-- Ладно, Жан,-- сказал я.-- Я возьму этот коньяк. А мосье
принесите то, что он заказал сейчас.

-- То, что я заказал раньше,-- поправил Форд.

В этот момент мимо нас по тротуару прошел довольно худой человек в
накидке. Он шел рядом с высокой женщиной и, скользнув взглядом по нашему
столику, посмотрел в сторону и направился дальше.

-- Вы заметили, что я с ним не раскланялся?-- спросил Форд.-- Нет, вы
заметили, что я с ним не раскланялся?

-- Нет. А с кем вы не раскланялись?

-- Да с Беллоком,-- сказал Форд.-- Как блистательно я с ним не
раскланялся!

-- Я не заметил. А зачем вы это сделали?

-- На это у меня есть тысяча веских причин,-- ответил Форд.-- Эх, и
блистательно же я с ним не раскланялся!

Он был безгранично счастлив. Я почти не заметил Беллока и думаю, что и
он не заметил нас. У него был задумчивый вид, и он автоматически скользнул
взглядом по нашему столику. Мне стало неприятно, что Форд был груб с ним:
как молодой, начинающий писатель, я испытывал уважение к Беллоку, писателю
старшего поколения. Сейчас это трудно понять, но в те дни так бывало
нередко.

"Хорошо бы, Беллок остановился у нашего столика",-- подумал я. Вечер
был испорчен встречей с Фордом, и мне казалось, что Беллок мог бы исправить
положение.

-- Для чего вы пьете коньяк?-- спросил Форд.-- Разве вы не знаете, что
коньяк губит молодых писателей?

-- Я пью его довольно редко,-- ответил я.

Я старался вспомнить, что Эзра Паунд говорил мне о Форде,-- о том, что
я не должен ему грубить и должен помнить, что Форд лжет только тогда, когда
очень устал, что он действительно хороший писатель и у него были очень
большие семейные неприятности. Я изо всех сил старался помнить обо всем
этом, но это было очень трудно, потому что рядом со мной сидел сам Форд --
грузный, сопящий, неприятный человек. Все-таки я старался.

-- Объясните мне, в каких случаях люди не раскланиваются?-- спросил я.

До сих пор я думал, что это бывает только в романах Уйды. Я
никогда не читал романов Уйды, даже во время лыжного сезона в Швейцарии,
когда дул сырой южный ветер, и все взятые с собой книги были прочитаны, и
оставались только забытые в пансионе довоенные издания Таухница. Но какое-то
шестое чувство подсказывало мне, что в ее романах люди не раскланиваются
друг с другом.

-- Джентльмен,-- объяснил Форд,-- никогда не раскланивается с подлецом.

Я быстро отхлебнул коньяку.

-- А с хамом?-- спросил я.

-- Джентльмен не бывает знаком с хамами.

-- Значит, не раскланиваются только с людьми од-ного с вами круга?

-- Само собой разумеется.

-- А как же тогда знакомятся с подлецом?

-- Подлеца можно сразу и не распознать, а кроме того, человек может
стать им.

-- А что такое подлец?-- спросил я.-- Кажется, это тот, кого положено
бить по физиономии.

-- Совсем не обязательно,-- ответил Форд.

-- А Эзра Паунд джентльмен?-- спросил я.

-- Конечно, нет,-- ответил Форд.-- Он американец.

-- А американец не может быть джентльменом?

-- Разве что Джон Куин,-- уточнил Форд.-- Или некоторые из ваших
послов.

-- Майрон Т. Геррик?

-- Возможно.

-- А Генри Джеймс был джентльменом?

-- Почти.

-- Ну а вы джентльмен?

-- Разумеется. Я был на службе его величества.

-- Сложное дело,-- сказал я.-- А я джентльмен?

-- Конечно, нет,-- ответил Форд.

-- Тогда почему вы пьете со мной?

-- Я пью с вами как с многообещающим молодым писателем. Как с товарищем
по перу.

-- Очень мило с вашей стороны,-- сказал я.

-- В Италии вас, вероятно, считали бы джентльменом,-- сказал Форд
великодушно.

-- Но я не подлец?

-- Разумеется, нет, мой милый. Разве я сказал что-нибудь подобное?

-- Но могу стать им,-- сказал я с грустью.-- Пью коньяк и вообще...
Именно это и произошло с лордом Гарри Хотспером у Троллопа. Скажите, а
Троллоп был джентльменом?

-- Конечно, нет.

-- Вы уверены?

-- Тут могут быть разные мнения. Но только не у меня.

-- А Филдинг? Он ведь был судьей.

-- Формально, возможно.

-- Марло?

-- Конечно, нет.

-- Джон Донн?

-- Он был священник.

-- Как увлекательно,-- сказал я.

-- Рад, что вам это интересно,-- сказал Форд.-- Перед тем как уйти, я
выпью с вами коньяку.

Когда Форд ушел, было уже совсем темно, и я пошел к киоску и купил
"Пари-спорт", вечерний выпуск с результатами скачек в Отейле и программой
заездов на следующий день з Энгиене. Официант Эмиль, сменивший Жана, подошел
к столу узнать результат последнего заезда в Отейле. Мой близкий друг, редко
заходивший в "Лила", сел за мой столик, и в ту минуту, когда он заказывал
Эмилю коньяк, мимо нас по тротуару снова прошли худой человек в накидке и
высокая женщина. Он скользнул взглядом по нашему столику и прошел дальше.

-- Это Илэр Беллок,-- - сказал я своему другу.-- Тут недавно был Форд и
не пожелал с ним раскланяться.

-- Не говори глупостей,-- сказал мой приятель.-- Это Алистер Кроули,
поклонник дьявола. Его считают самым порочным человеком на свете.

-- Прошу прощения,-- сказал я.

(1) Коньяк с водой (франц.)

Рождение новой школы

Синие блокноты, два карандаша и точилка (карманный нож слишком быстро
съедает карандаш), мраморные столики, запах раннего утра, свежий и
всеочищающий, да немного удачи -- вот и все, что требовалось.

А удачу должны принести конский каштан и кроличья лапка в правом
кармане. Мех кроличьей лапки давным-давно стерся, а косточки и сухожилия
стали как полированные. Когти царапали подкладку кармана, и ты знал,
что твоя удача с тобой.

В иные дни все шло хорошо и удавалось написать так, что ты видел этот
край, мог пройти через сосновый лес и просеку, а оттуда подняться на обрыв и
окинуть взглядом холмы за излучиной озера. Случалось, кончик карандаша
ломался в воронке точилки, и тогда ты открывал маленькое лезвие перочинного
ножа, чтобы вычистить точилку, или же тщательно заострял карандаш острым
лезвием, а затем продевал руку в пропитанные соленым потом ремни рюкзака,
вскидывал его, просовывал вторую руку и начинал спускаться к озеру, чувствуя
под мокасинами сосновые иглы, а на спине -- тяжесть рюкзака.

Но тут раздавался чей-то голос.

-- Привет, Хем. Чем это ты занимаешься? Пишешь в кафе.

Значит, удача ушла от тебя, и ты закрывал блокнот. Это худшее из всего,
что могло случиться. И лучше было бы сдержаться, но в то время я не умел
сдерживаться, а потому сказал:

-- За каким чертом тебя принесло сюда, сукин ты сын!

-- Если ты желаешь оригинальничать, это еще не дает тебе права
ругаться.

-- Убирайся отсюда вместе со своим паршивым длинным языком.

-- Это кафе. И у меня такое же право сидеть здесь, как и у тебя.

-- Катись к себе в "Хижину". Тут тебе нечего делать.

-- О, господи! Перестань валять дурака.

Теперь уже можно было высказаться напрямик, уповая на то, что он зашел
сюда случайно, без всякой задней мысли, и вслед за ним не хлынет целый
поток. Работать можно было бы и в других кафе, но до них было неблизко, а
это кафе стало моим родным домом. Я не хотел, чтобы меня выжили из
"Клозери-де-Лила". Надо было либо сопротивляться, либо отступить. Разумнее