Комсомольске... да на свободе..." "Ещё бы. Я бы на его месте, начал с пятого
курса и - до первого..." "А может быть наоборот? - привычно в присутствии
Кеши хохотала Алла. - Сначала молоденькие?" "Нет-нет! Ни в коем случае. Это
не в его, и не в моих, правилах. Молоденьких непременно на закуску - именно
в указанной выше последовательности, сударыня! И вот почему..." - в бороде
весело сверкали белые зубы.
не звонили?" "Видишь ли, дело в том, что мы вас любим. Вас. Вдвоём. Не
порознь. А порознь мы вас и знать не хотим. Истинные друзья семьи не берут
одну из сторон при разрыве семьи. Одного из... вдруг врагов. Нонсенс..." "Я
ему напишу! - заторопилась Алла. - Только научи как. Господи, ведь если он
не виноват, что же я со всеми нами, и, главное, с Серёжей, наделала!.."
"Первые разумные слова." "Кешенька. Спаситель ты мой, правда я - глупая
истеричка? Я - дура, правда? Да?" "Странный вопрос..." "Да, да, да! Ты
никогда не врёшь. Это ясно. Ты- всегда прав! И ты меня понимаешь, правда? И
Клава?" "Она считает, что ты просто эгоистка."
простил? Скорее скажи мне и дай адрес, чтобы непременно дошло письмо,
Кешенька!.. Знаешь что? Я напишу на институт, с уведомлением о вручении,
правда? Господи. Как же я его измучила! И Серёженьку... Дура... эгоистка..."
"Нет уж, ничего ему не пиши. Теперь уж тебе надо выдержать фасон. Пусть сам
напишет. Это я беру на себя. А вы, милые мои, готовьтесь. Он там пректасную
квартиру получил. Хватит вам снимать. Поживёте по-человечески." "Я согласна!
Бог с ним с Ленинградом, со школой, с этой Железной Гвоздёй. Кешь, а вот я
возьму билеты и мы просто приедем, а? Ведь не прогонит же? У меня на книжке
пятьсот рублей. Сколько стоит билет до Комсомольска? Да не молчи ты,
Кешенька!" "Ехать придётся. Ему сюда возврата нет, его место занято. А там
по нашей с ним теме - непочатый край работы. Он там запросто и докторскую
завершит, и в металл наши идеи внедрит. Есть у меня соискатель интересный,
Заманский такой, вашей же неповторимой нации товарищ... Он как раз туда уже
едет после стажировки. Я его нацелил на работу с Юрой. А там и мы с Клавой,
к вам , а?"
глядя в окно на оледенелую унылую улицу, по которой беззвучно за двойными
стёклами катил заиндевелый трамвай со слепыми белыми окнами. В конце ноября
ударил первый настоящий мороз - за тридцать. И вот сегодня - первая пурга с
сюрпризом - сорок на сорок, и ветер и мороз. Давным давно ни из одного окна
не видно ничего, кроме мохнатой белой изморози на стёклах. Только в уголках
рамы сохраняется почему-то прозрачное сухое пятнышко, в которое и видна
улица с трамваем. Надо идти на лекцию вечерникам, а страшно даже подумать
оставить прогретое раскалёнными батареями жизненное пространство.
тахта, как их супружеское ложе, даже кресло-кровать в кабинете для Серёжи.
Есть даже письмо от Кеши, что Алла простила его "измену" и ждёт письма. И
есть листик на письменном столе со словами "Дорогой Алчонок! Я очень
хочу..."
людей на темнеющей улице. Видеть белое от ярости лицо любимой некогда
женщины с трясущейся чёлкой? Слышать постоянно раздражённый любимый голос с
ненавистными интонациями? Принимать как должное необъяснимое презрение в
свой адрес? Ждать снова осуществления постоянной угрозы насильственной
конфискации сына - её спасательно круга и его наручников? Жить в ожидании
беспощадного наказания разлукой? Алчонка - друга, любимой, жены давно не
существует. Есть призрак. Овеществить призрак и получить жуткий фантом?..
Это очень просто: несколько часов полёта и можно увидеть сына и жену. И
начать то счастье, вперемешку с кошмаром, сызнова! "Я тебе в третий раз
объясняю, что..." Не говорит, не обменивается мнениями - объясняет, проводит
очередную воспитательную акцию с жалким существом. А оно живёт с приклеенной
шутовской улыбкой на красивом волевом лице, улыбкой, призванной не обидеть
издёрганную на работе жену, хотя давно ясно, что именно эта улыбка её и
бесит, что она просто жаждет семейного скандала, согласна лучше быть
избитой, как соседка снизу, чем терпеть его унижение ею... Но он не смеет ей
даже и возразить, зная о её праве на развод с конфискацией сына. И она это
знает, а потому ведёт себя так свободно в обществе, всегда встающем на
сторону женщины при разделе детей. Потому-то на одиннадцать браков шесть
разводов, дело житейское.
отношениях их двух семей всегда была игривая параллельная влюблённость: Юра
флиртовал при Кеше с Клавой, мог даже на колени её посадить, а тот - мог и в
губы чмокнуть эффектную тонкую Аллу. Это непременное условие дружбы семьями,
на абсолютном доверии, с притворной ревностью и непритворным соперничеством.
Эта дружба не похожа ни на мужскую, всегда односторонюю, ни на женскую,
всегда немного фальшивую. Но и этот остров в океане чужих людей тоже
невосстановим. И не только из-за развода Аллы и Юры. Негода сегодня на
только физически в иной весовой категории. Он - ученый высшего круга, а Юрий
- массового. Иной уровень возможностей и общения. Иные потребности и
проблемы. Друг за несколько минут, в день увольнения Юрия, перерос друга.
Вышестоящий друг... Они никогда не вернутся на общую планету. Не на ту, что
пролетает тысячи километров пространства в секунду, а ту, что была общей
средой обитания. Там, где мы были секунду назад, нас уже никогда не будет.
Кеша хочет, как лучше. А кто знает, как лучше?
ухитрился так разговорить замкнутого доцента, что Юрий в сладостном подпитии
и непривычном внимании выложил ему то же, что сейчас прокручивает снова и
снова для себя самого. "Вышестоящие друзья в любой момент могут стать равно-
или нижестоящими, - заметил высокий. - И с вами, и с вашим профессором
именно это и случится. Через двадцать лет. В лишкат-аводе при любой
биографии вы будете равны. Ведь вы сказали, что Клава - еврейка?" "Ну и что?
- сразу насторожился до протрезвения Юрий. (Это слово может произнести либо
близкий человек, либо провокатор. Если его произнёс незнакомый, то на сто
процентов - стукач!) - Какое это в нашей стране может иметь значение? И что
за иностранные слова вы употребили?" "Никакого значения это не имеет, пока
эта страна существует, как наша. Через двадцать лет она физически
сохранится, но станет для нас, евреев, чужой в одночасье. И мы все уедем в
Израиль. И там, все, удачливые и неудачливые, умные и глупые, богатые и
бедные, станем в очередь к столикам биржи труда - лишкат-аводы. И будем
равны, как на том свете - ленинградцы и бухарцы. Все одной нации, все олим -
русскоязычные репатрианты без языка и достойной, израильской биографии..."
"Откуда вы это знаете? Нострадамуса начитались? Там сказано о крушении в
конце века великой северной страны, но..." "Что вы говорите! Действительно
сказано?" "Тогда, откуда вы знаете? И при чём тут Кеша с Клавой? Уж они-то
русские по духу и..." "Гнать нас отсюда будут не по духу, а по роже, по
паспорту, по фамилии. Но там будут бить и гнать именно за русский дух. И
евреев по советскому паспорту, и русских с еврейскими жёнами. Но мы полюбим
ту страну, где сейчас около тридцати тепла, плещется тёплое море и цветут
сады. Полюбим со всеми её недостатками." "Сады цветут в любой стране весной,
- машинально возразил Юрий. - Вы кто? Сионист или гэбэшник?" "Я - Фридман, -
с достоинством сказал высокий. - Я тополог-конверсист. В одном из измерений
мне случилось в 1974 году жить в почти таком же Комсомольске. И вот "вновь я
посетил тот уголок земли, где я провёл изгнанником..." С гэбэшниками я в те
годы встречался как-то. Милейшие и умнейшие люди, по сравнению с
МГБ-шниками... иного измерения. Впрочем, не смею более вам навязывать своё
общество и всё, что вы воспринимаете пока как бред. Скажу на прощанье лишь
одно: в отличие от почти всех присутствующих в этом зале, у вас есть ПРАВО
ВЫБОРА отечества. И вы им рано или поздно воспользуютесь, адони. Не
пугайтесь, это означает на иврите, на нашем древнем языке, просто " мой
господин". Коль тув... - до свидания. "
воспоминания Юрий. Пора закутываться, ставить круглый воротник своего
неоценимого женского тулупчика в талию с пустым бюстом и спешить на лекцию
сквозь этот ад... "Ветерок нежно травку колышит..." Надо же, а в Израиле
сейчас цветут сады под жарким солнцем... И можно купаться в теплом, как в
Одессе летом, море, а не идти, наклонившись под углом навстречу ледяному
всепроникающему ветру. В ноябре? Цветут сады? Надо было порасспросить. Ведь
это всё-таки не в южном полушарии...
потустороннего Толи. Это были Галкины. В прихожую влетела закутанная до
шарообразного вида Наташенька, с которой все разговаривали в общежитии через
дверь, так как родителей никогда не было дома. Живая голубоглазая кукла с
точно такой же закутанной куклой в руках. И почти хором - мама Наташе, а
Наташа кукле: "Быстренько раздевайся, а то вспотеешь..." Все трое Галкиных
оглядываются с восхищением. Квартира была обещана им, но они потребовали,
чтобы её убрали хотя бы, если не отремонтировали. Почему они должны
выгребать гусаковский мусор? Ректор только пожал плечами: не хотите - живите
себе и дальше в общежитии... И - живут! А ведь приехали-то в Комсомольск
именно за своей квартирой. И приехали в составе "хвостовского карательного
десанта".
но потом "друг перерос друга". На правах доктора-зава и покровителя
друга-неудачника он как-то пришёл к Галкиным и с боксёрской напористостью
предложил немедленно ехать с ним в Комсомольск. Тамошний институт с
безграмотным практиком-ректором давно кость в горле у министерства. Ехать
туда надо со своей гвардией, собранной по всей стране, иначе местные бездари
не сдадутся, не освободят институтские квартиры и не пойдут из и.о. доцентов