Чтение 11–й страницы книги ~Сознание лейтенанта в лотосе, или медитация времен...~

скучный тип.

-- Меня и в самом деле зовут не Ральф. Конечно есть, Раджнеш.

Я навел на него ствол и добавил.

-- Я знаю, что в тебя вживлен микрокомпи, так что не стоит
подавать сигналы о помощи.

Он, естественно, сдрейфил. Как-то посерел -- это такой вариант
бледности для смуглых людей.

Я уж думал, что ученый сейчас завопит как скаженный или бросится
на меня, размахивая туалетной бумагой, или чего доброго
направится в окно, но к нему подошла Камински и он сразу как-то
переключился. Если точнее, расслабился.

-- Это ты?-- спросил Ваджрасаттва у моей напарницы с легким
ненапряженным удивлением.

Ученому почудилась в Камински какая-то знакомая баба!

Может, и у Ваджрасаттвы есть нейроконнекторы на зрительных
нервах? А нашей диверсантке удалось неким замысловатым образом
надеть на себя мимик-маску?

-- Конечно, я,-- смело отозвалась она.-- Ты поедешь со мной,
Раджнеш. Но для этого надо проделать кое-какие упаковочные
процедуры.

Я подошел к биокибернетику и задрал ему рукав, Камински же мигом
всадила ему укол -- снотворное заодно с эндорфином -- и господин
Ваджрасаттва сладко-сладко зевнул.

-- Ничего не бойтесь,-- сказал я засыпающему ученому.-- Вы
просто меняете место работы. У современных людей это происходит
в среднем семь раз за жизнь.

Едва он уронил клюв-нос, я стал разбираться с его
микрокомпи. Это было довольно тонким и неприятным делом.
Сканирование показало, что микрокомпи Раджнеша
пищит непрерывно как в режиме ближней, так и дальней связи.
Ясно, что эта сигнализация работает ради начальства, которое
хочет иметь своего ученого день-деньской под
контролем. И ее так просто не дезактивируешь.

Крохотным лазерным скальпелем Камински рассекла кожу
Ваджрасаттвы под ключицей -- там, где я показал -- и вытащила
пинцетом аппаратик размером с гильзу. Это и был микрокомпи.

Я сунул в его разъем иголочку штеккера, пробил защиту одним из
свистнутых кодов доступа, и слегка перепрограммировал. Нам ведь
нужно было, чтобы микрокомпи Ваджрасаттвы перестал следить за
пульсом, давлением и другими показателями организма.

Затем я приклеил аппаратец липучкой к ножке ствола.

А Камински залепила рану биокибернетика синтекожей.

Теперь можно было эвакуироваться.

И мы, подхватив на три четверти спящего Ваджрасаттву,
направились к лифту, который вел вниз -- к цеху по
упаковке рыбопродуктов.

Время как раз приобрело ощутимую плотность и напряженность.
Любое промедление причиняло почти физическую боль и заставляло
сжиматься сердечные мышцы.

Лифт полз еле-еле, как улитка по склону Фудзи и Эвереста вместе
взятых. А какое-то из живых и мертвых тел, оставленных на нашем
пути, могло в любой момент сыграть против нас. Тело Ваджрасаттвы
стало уже спящим на все сто процентов и заодно сделалась раза в
два тяжелее.

А еще через пятьдесят восемь минут должно было сработать
взрывное устройство -- когда мы по идее собирались уже покинуть
объект...

Упаковочный цех оказался полностью автоматизирован, если не
считать одного участка, где пара упитанных голландских теток
проверяли наполнение коробок рыбным филе. Да еще за пультом
сидел оператор, который следил за всем процессом сразу.

Камински "упаковала" теток и уложила их на кучу картона в углу, а
с оператором-китайцем пришлось разбираться мне. Вначале он принял
меня за регулировщика аппаратуры и стал что-то объяснять на
помеси английского и мандарина <$F основной китайский диалект>.
Потом он заметил паучиху Камински, деловито склеивающую работниц, и стал
выдавать что-то в своем родном стиле кунфу. Он саданул меня
пребольно по ребру (я уж подумал, что перелом), но пропустил хук
в хлипкую челюсть. А потом я уж для концовки шмякнул его головой
об стенку.

Все-таки перебежки с пулеметом в последние полгода довольно
прилично укрепили мою некогда хилую мускулатуру. Способность
обращаться с человеком как со строительным материалом тоже через
какое-то время появляется.

И еще, я научился не смотреть в глаза тому, кого
собрался замочить.

В конце цеха робот-манипулятор вставлял коробки с рыбой в
рефрижераторные контейнеры, которые затем плавно уезжали на
транспортере.

Камински срочно разоблачила большого по одаренности, но
маленького по размерам ученого Ваджрасаттву. Как
профессиональная Снегурочка быстро закидала его льдом, сразу
понизив температуру тела до двадцати девяти, затем нацепила ему
кислородную маску. После этого осталось прилепить к Раджнешу
динамические капельницы, основную и резервную, чтобы те
помаленьку вводили в него поликонсервант. Это такой набор
особых устойчивых белков типа hsp, который будет сохранять в
организме неустойчивые белки, чтобы не случилось денатурации, а
также предотвращать переход внутренней воды в лед.

Что-то похожее предстояло сотворить и с нами самими, правда по
сокращенной программе. Нам надлежало проспать семь часов в
холодном контейнере. Семь часов, пока контейнер будет ехать на
причал, перегружаться на судно, проходить через шлюзы в открытое
море, и плыть в сторону Атлантики. Но, в конце концов, должен был
прилететь вертолет с нашими.

Сейчас надо было за один присест заделать пять кубиков
поликонсерванта из шприца в вену и далее включить одну из
капельниц.

Я от этой процедуры почти моментом задубел, а
пришлось еще затаскивать налившегося свинцом Раджнеша в
контейнер и самим располагаться так, чтобы не задохнуться,
получив рыбий хвост в глотку.

Боль, дрожь и тяжесть одолевали меня, когда я улегся рядом с
Камински на скользкие рыбьи останки.
Я стал засыпать холодным сном, почти не волнуясь о том, что
возможно уже никогда не проснусь. Ведь если кунфушники обнаружат
нас, то могут просто кинуть в море на корм корюшке или в печку
на растопку. Я уже устал волноваться, поэтому воспринимал все с
безмерной стылой тоской цыпленка-бройлера.

Напоследок Камински неожиданно поймала мои пальцы своими и
пожала их. Наверное, ей тоже было хреново.

Удивительно, что в этом рефрижераторном контейнере мне еще
приснился сон!

Я увидел в своем холодном сне теплый благородный лес после
сильного дождя: буки, клены, каштаны, дубы, сочащиеся влагой и
ароматом под лучами закатного солнца. На опушке леса высокие
травы плавно переходили в заросшее камышами и кувшинками озерко.

И мы гуляем по этой опушке: я и Камински, взявшись за руки,
а позади идут Майк, Гайстих, мои покойные мама и бабушка, и
племянник, умерший месяц назад от менингита в
лишенной лекарств и света больничке, и трехлетняя моя тетя,
которую немцы повесили под Одессой в 1941. Она точно такая же
как на фотографии -- кудрявая, большеглазая. И отец идет,
которого я никогда не видел -- но мне показалось, что это отец.
С опушки мы вступаем в лес, солнце уже заходит, и мы таем среди
бликов, теней и изумрудной зелени листьев, ни о чем уже не
жалея, ни на кого не обижаясь. Наверное, это был Рай.

Когда я проснулся, то сперва почувствовал не холод, а работу
судового двигателя. Вал проходил где-то неподалеку и
распространял тряску. А потом я начал с легким кряхтением
оттаивать. Стал замечать цифры-мимики, она бежали как будто по
небу, показывая и указывая на уровень гемоглобина, сахара,
всякие там вредные метаболиты, концентрации ионов, скорость
нейромышечных реакций. Я видел, что уже прошло слишком много
времени, мимик хронометра тоже сиял надо мной -- я не очухался
вовремя!

Одна капельница с консервантом, как выяснилось, быстро вышла из
строя, и вместо нее отработала резервная, но со сбоями.
Та капельница, которая должна была привести меня в чувство
адреналитиками, включилась позже, чем надо. И сейчас ее пришлось
форсировать.

Наверное, из-за этого мне стало так больно.

Каждую мою клетку словно перетирали и раздавливали каменные
пальцы, мышцы были деревянными, но это дерево горело.

Однако через три минуты я уже поднялся на колени и пустил слюни.

Неподалеку из-под коробок выглядывала серая физиономия Раджнеша
в кислородном наморднике. Датчик, приклеенный к его шее, светил
индикаторами, показывая, что он жив. Жив в нашем понимании этого
слова. Артериальное давление было немногим больше, чем у
нормального мертвеца.