буду.
сидел и слушал, как Наташа гремит на кухне посудой, ругается с
заартачившейся конфоркой, отчитывает протекающий кран... Правда, услышав
тяжелый удар, рассыпавшийся звоном осколков, и последовавший за ним
яростный рык озверевшей тигрицы, он было вскочил, но из кухни сообщили:
мощность. Чтобы Виктор не услышал, как Наташа плачет. И он горбился в
своем кресле, кусал губы, но понимал, что туда, к ней, нельзя и не
двигался. А потом вода перестала шуметь, и чуть-чуть охрипший голос Наташи
объявил:
чайник. Только учти: он тяжелый и кусается.
пить было невозможно, а потом слишком остыл и пить стало неинтересно.
Наташа уволокла чайник на кухню - подогревать - и они совсем забыли про
него, и просто сидели, сидели вдвоем в одном кресле, как всегда, как
раньше, когда из другого кресла насмешливо и близоруко щурился на них
Глеб, а они показывали ему нос в четыре руки.
что в лаборатории завелась мышь и ее кормят кефиром и пряниками; что вчера
в трамвае везли щенка овчарки, который хватал и лизал все подряд, тыкался
носом в окно, а то вдруг начинал хныкать - совсем как ребенок; и Виктор
переживал за мышь, сочувствовал щенку, переспрашивал, уточнял... Они очень
старались не говорить о Глебе, только ничего из этой затеи у них не вышло.
боялся чего-то... Или это мне теперь так кажется?
тоже казалось. То-есть я не думаю, чтобы он чего-то боялся - страха ему
ваши родители в свое время недопоставили. Но что-то с ним происходило, это
точно. Мы недавно (недавно - это месяц назад) спор затеяли. Идиотский
такой, о конструктивных особенностях дубин каменного века. Конкретнее:
были у первобытных людей на дубинах темлячки - ну, петельки такие, чтоб на
руке носить - или нет. Я говорил, что нет, а Глеб доказывал... То-есть не
доказывал даже, он как-то горячился очень, а когда я что-то уж совсем
безапелляционное выдал, он аж затрясся и крикнул: "Ты можешь только гадать
да предполагать, а я - знаю! Понимаешь, ты? Знаю!" За точность не
поручусь, но смысл был такой... И выскочил он из комнаты, как ошпаренный,
и дверью так хлопнул, что стекла, наверное, до сих пор дребезжат... А
через десять минут пришел извиняться. И знаешь...
еще я вот что знаю. Нам с Глебом иногда сны снились. И не беда, если бы
просто снились, а то ведь одинаковые. Мне и ему. Первобытные люди,
например. И не просто люди, а одни и те же. События одни и те же,
подробности. Темлячки эти на дубинках, например... Так вот, Вить, Глеб
считал, что это - пробои генетической памяти. Он последние полгода только
об этом и говорил. Что если научиться этим управлять, то человек будет не
человек, а сам себе машина времени. И не только говорил - работал. Только
как-то непонятно. Ветхий Завет читал-перечитывал, на йогу стал ходить,
потом - на у-шу... Только бросил скоро, сказал, что это - не то. А что то
- не сказал. И писал он много, очень-очень много писал, а читать не давал,
говорил: "Закончу - прочту". Я и ныла, и канючила, а он - ни в какую. И
знаешь, Вить, я ведь вчера всю-всю квартиру перерыла, эти его записки
искала. И не нашла. И мама их в глаза не видела...
Может, он что-то открыл? Такое, что за это его... И записки уничтожили. А?
Что с ней? Господи, что с ней? Эти глаза - что-то нечеловеческое в них,
древнее, нездешнее... Или безумное?! Или она - тоже?! Господи!
Наташа сникла, рассмеялась - горько, бессильно:
не спятила, просто дрянной фантастики начиталась.
подойти, погладить по голове, но не успел. Наташа отвернулась, заговорила
быстро, торопливо:
чайником...
как утешить, а в кухне шумела льющаяся из открытых до отказа кранов вода.
попытки не думать о том, о чем не думать нельзя. Ночь страха перед
притаившимся в углу телефоном, который в каждое из вереницы тянущихся без
конца мгновений этой ночи мог ворваться трескучим звоном, принести оттуда,
из черноты ночного города, от Наташи, весть о новой беде.
и ненужное, как работа, на которую приходилось идти.
переполненного трамвая, стиснутый плечами таких же, как он -
невыспавшихся, неулыбчивых, спешащих, и поражался, как чутко и услужливо
все вокруг перестраивается в унисон с его мыслями и чувствами.
сожалению, это человек творит окружающий мир, как бог, по образу и подобию
своему. Истина не новая, но услышанные и прочитанные не раз слова вдруг
поражают новизной своего смысла, когда хмурый неприкаянный взгляд, скользя
по многоликой толпе, встречает только глаза, в которых, как в зеркале,
отражается его неприкаянность. Не потому, что других не существует, а
потому, что других не существует для него.
один младший научный сотрудник (хорош младший - под тридцать!) на две
минуты позже сел на продавленный стул в своем НИИ? Да ничего не изменится.
Особенно, если учесть, что вышеупомянутый сотрудник зачастую задерживается
после работы и на час, и на три, а бывает, что и часов на десять.
нужно было бы встать, куда-то идти, что-то делать, но двигаться не
хотелось настолько, что даже необходимость протянуть руку к пачке с
сигаретами пугала и пересиливала желание закурить.
чтобы отогнать их, не пустить, Виктор стал припоминать подробности
вчерашнего вечера, как он все-таки не выдержал, пошел на кухню утешать
Наташу, как Наташа плакала у него на плече - вся польза от утешений. А
потом вернулась Ксения Владиславовна, и женщины долго-долго шептались о
чем-то. А потом Наташа вспомнила о Викторе и выставила его домой.
встать, снять трубку:
день. Обнадеживающе.
посетителей: "Посиди..." Ему было не до Виктора - он с кем-то ругался по
телефону. Виктор сел, и от нечего делать стал разглядывать шефа: его
роскошную седую шевелюру, хищный хрящеватый нос, тонкие бледные губы...
Конкистадор, да и только. Кондотьер. Берсеркер. Этим длинным узловатым
пальцам не трубку бы телефонную сжимать, не ручку с иридиевым пером, а
рукоять меча. Где-нибудь на темной грязной улочке средневекового города.
Или кинжал. В подворотне... Разговор-то разговор! Интересно, кого это он
так?
на бумаге. В форме кляузы, как вы умеете. И генеральному их... Он с
удовольствием примет меры. А я, простите, от вас уже устал... Помилуйте,
разве же я вас оскорбляю? И в мыслях не было. Но если понадобится - с
удовольствием оскорблю... Не только, могу и действием... Ладно, все!
Потом тряхнул пепельной гривой, успокаиваясь, прищурился Виктору в глаза:
Сказали... В общем, похоже что недолго ему уже... Я только очень вас
прошу, я родным не сказал ничего, так что...
желваками на скулах. - Генеральный вчера подсуетился по своим каналам.
Говорит, что как только появится возможность, Глеба отправят в Москву. По
крайней мере, обещают. А больше я ничего не могу, к сожалению...
Андреев Николай
Панов Вадим
Андреев Николай
Бажанов Олег
Круз Андрей
Сертаков Виталий