Чтение 11–й страницы книги ~Черный ворон~

— Чего усугублять-то? Дальше некуда.

— Это не скажи. Мокруха бытовая, по пьянке. Будешь себя вести, лет шесть отпаришься и гуляй.

— Я на зону не пойду.

— А куда ты на хрен денешься?

«Однако и вправду — куда?» — подумал Алексей. Взгляд его упал на Вальку, застывшую на своей лежанке.

— Слышь, начальник, тут еще хозяйка осталась. Открывай давай, а то я ее, как свинью, зарежу.

— Валяй, режь. Тогда точно вышку схлопочешь.

— Я ведь не шучу.

— А пусть-ка она сама голосок подаст. Алексей подошел к Вальке — под ногами что-то хрустнуло, — с силой дернул за волосы. Она, как куль, перевалилась через, край кровати и шлепнулась на пол. Алексей поднял ее голову. Удивительные глаза по-прежнему смотрели в одну точку, не мигая.

— А-а-а! — крикнул Алексей. — Да пошли вы все!..

Он подбежал к окну и рванул раму на себя.

— Стоять! — крикнул из-за двери Миронов.

— Сам постой, — сказал Алексей и вышел на узкий наружный подоконник.

Слева подоконник упирался в глухую боковую стену эркера. Справа рядом с окном проходил водосток. Это обстоятельство открывало три пути — и все довольно рискованные. Можно было попробовать спуститься по трубе на улицу. Либо попытаться залезть по ней на крышу. Либо, обогнув водосток, вломиться в соседнее окно.

Алексей, вжимаясь в стену, начал перемещаться к трубе. Побелевшие пальцы одной руки еще держали оконный косяк, а другая рука коснулась трубы. Алексей раскачался и круговым движением перекинул левые, дальние от трубы, руку и ногу как можно ближе к трубе. Ноги соскользнули с подоконника, но руки уже крепко обхватили трубу.

— Вот он! — заорали снизу, с улицы. — Вот он, убийца! Держи его!

Алексей оплел трубу ногами и начал на руках подтягиваться вверх.

Гнилой штырь, на котором крепилось к стене предпоследнее сочленение трубы, щелкнул и обломился. Трубу со вцепившимся в нее Алексеем повело назад. Вместо щербатых кирпичей перед его глазами поплыло оловянное утреннее небо.

— А ведь куклу-то растоптал… — укоризненно произнес в его голове чужой голос.

Что-то ткнуло его под лопатку. В обнимку с отодранным куском трубы он полетел вниз…

К нему бежали Джон Терентьевич и два милиционера. Один на ходу запихивал в кобуру теплый револьвер.

Из раскрытого окна несся истошный, душераздирающий женский вопль. Это кричала Валька.

Алексей лежал в нелепой вывороченной позе в лужице крови. Часть этой крови вылилась из дырочки в спине.

XI

Сначала по поводу исчезновения Алексея Аде пришлось объясняться с одной матерью — Клаву она с порога отправила укладывать расшалившегося Никитушку.

— Что ты ему говорила? — спросила Анна Давыдовна, не сводя с Ады пронзительного взгляда.

— Да ничего я ему не говорила! — истерически взвизгнула Ада и уже спокойнее продолжила: — Только то, о чем мы с тобой условились… Ну и что в таких случаях полагается…

— Полагается… — задумчиво повторила мать. — Ничего ему не обещала — отбайлу своего бросить, с ним на край света бежать?

— Что я, ненормальная? — фыркнула Ада.

— А он тебе?

— Ничего особенного… Повторяю, все было как надо, замечательно все было! А утром просыпаюсь — нет его, только вещички на кухне сложены и записка эта идиотская!

— И все? — Анна Давыдовна очень пристально посмотрела на дочь. Та выдержала ее взгляд. — Ну ладно. — Мать встала с кресла. — Может, так оно и лучше. Так или иначе, пришлось бы его отсюда как-нибудь выпроваживать, оставаться ему здесь было бы нехорошо. Теперь давай думать, что остальным скажем.

С Клавой объяснялась сама Анна Давыдовна. А режиссура была такая: уложив Никитушку, Клава собрала чай в столовой и, когда хозяева вышли туда, спросила, естественно, отчего не идет ужинать Лексей Ивардович. При этих словах Ада вздрогнула, изменилась в лице и выбежала из комнаты. Анна Давыдовна усадила озадаченную Клаву и сказала:

— Клава, наш Алексей Эдуардович оказался, увы, подлецом, последним негодяем. Когда мы попросили его привезти Адочке ключи, он воспользовался тем, что оказался с ней наедине, и попытался прямо на кухне изнасиловать Адочку…

Клава всплеснула руками.

— Вот антихрист! А прикидывался-то…

— Она, слава Богу, отбилась, ударила его сковородкой. А когда он очухался, велела убираться на все четыре стороны.

— Ишь ты!.. А ну как воротится? Мне за Никитушку боязно…

— Не воротится. Ада ему очень доходчиво растолковала.

— Сковородкой-то? — Клава прыснула в кулак.

— Меня другое беспокоит: послезавтра возвращается Всеволод Иванович. Он, конечно, захочет знать, куда подевался его любимый племянничек. Давайте, Клава, придумаем что-нибудь вместе. Услышать правду ему будет уж очень неприятно, да и для Ады нехорошо получится.

— Оно так, — подумав, согласилась Клава. — Сомнения всякие пойдут: а вдруг промеж них было чего, оба молодые ведь…

К приезду академика была подготовлена согласованная версия, а к ней приложены наглядные доказательства: взломанный ящик бюро, где хранились деньги и сберкнижки, застывшие капли воска на полу и на крышке стола. Рано утром, когда все еще спали, Алексей, накануне собрав собственные вещички, тихо, со свечой, пробрался сначала в спальню — благо Ада в ту ночь заснула с Никитушкой в детской, — выкрал шкатулки с драгоценностями, а потом залез в кабинет. Там он искал деньги сначала в столе, потом решил взломать запертое бюро, но был застигнут бдительной Клавой. Та подняла крик, разбудила всех. Женщины, разобравшись, решили Алексея в милицию не сдавать — родственник все-таки, да и семье позор, — но решительно и твердо указали ему на дверь. Более того, Анна Давыдовна и Ада вдвоем препроводили его в аэропорт, купили билет до Иркутска и посадили в самолет.

Академик поахал, поохал, но рассказу поверил полностью. «Будем считать, что племянника как бы и не было», — решил он. Подобных решений относительно знакомых ему людей он принял уже немало — в силу исторической эпохи и служебного положения, — так что далось оно ему без труда.

В комнате у Вальки вовсю шло дознание с понятыми, следователями, фотографом, милицией. Лейтенант Миронов, потолковав в коридорчике со своим коллегой, который это мероприятие возглавлял, зашел в соседнюю комнату, где сидела, сгорая от любопытства, старуха соседка. Он сел напротив, развалился по-хозяйски, закурил с довольным видом.

— Такие дела, баба Паня, — выждав многозначительную паузу, сказал он. — Как я тебе и говорил — не суетись, Валька сама обязательно вляпается. Знаем мы таких. Пьянка, разврат, теперь вот два трупа. Статья налицо. Так что теперь вся квартирка наша.

— Ой, спасибо, родненький, не знаю, как благодарить…

— Как благодарить — уже не раз говорено. А вот сейчас капитан Баташов закончит там, придет нас с тобой опрашивать, как свидетелей. Давай репетировать.

У лейтенанта Миронова была мечта — вырваться из своего гнусного Себежа Псковской области в крупный город, где и жизнь культурнее, и возможностей для роста больше. Определившись в Ленинград на курсы, он поселился у дальней своей родственницы Прасковьи Лукьяновны и стал изучать обстановку. Соседка и ее комнатка показались ему перспективными — как первый шаг, разумеется. Поначалу он думал подбить клинья на предмет брачных отношений, но, присмотревшись, эту мысль оставил. На таких никто не женится даже временно, тем более работники правоохранительных органов. У него возник другой план, вся прелесть которого состояла в том, что не требовалось никаких активных действий. Выдержка, спокойствие, бдительность — и не сплоховать в нужную минуту. По расчету Миронова, все должно было произойти естественным путем. На всякий случай у него был заготовлен запасной вариант: он свел знакомство кое с кем из местных забулдыг, бывших Валькиных клиентов, и при соответствующем подогреве они готовы были в любой момент завалиться к Вальке в гости и устроить там дебош со скандалами и дракой. В нужный момент является он, весь в белом, с нарядом милиции:, составляется акт, протокол, а дальше — вас предупреждали, а вы за старое, теперь пожалуйте на сто первый километр. И все, такси свободен. В нежилой фонд никого из очередников город прописать не может, на расселенных с капремонта теперь есть новый фонд, так называемый маневренный. А вот прописаться к родственникам на освободившуюся площадь хотя и тяжело, но можно. Согласие бабы Пани имелось — он знал, что напеть старой дуре.

Действительность превзошла все его ожидания. Теперь комната освобождалась без всяких сомнений.

Когда стало ясно, что Адин замысел все-таки удался в самом главном, устроили небольшие семейные посиделки. Клава испекла пирог, а Анна Давыдовна собственноручно приготовила пунш с травами, терпкий и ароматный. После двух чаш академик сделался весел и игрив, после третьей — без долгих слов увлек молодую жену в опочивальню. И захрапел прямо на ней, так и не довершив исполнения супружеских обязанностей. Спал он крепко и долго.

Назавтра, когда он докушивал утренний кофе, в столовую вплыла разнеженная Адочка и, скромно опустив очи долу, поздравила его со вновь обретенной мужеской силой. Всеволод Иванович, не помнивший из прошедшей ночи ни черта, расцвел, как осенняя хризантема.

Через месяц его поздравили с другим приятным событием — весной он станет дважды отцом.

XII

От склада к распахнутым дверям товарного вагона сновали люди в черных ватниках и ватных штанах, издали напоминая цепочку муравьев, то пропадающую во тьме, то вновь озаряемую холодным зеленоватым светом. Это злющий ветер раскачивал единственную, но мощную лампочку, подвешенную на длинном кронштейне над складом.

Бригада административно сосланных грузила торф, который успела нарубить до наступления морозов. Только подойдя совсем близко, можно было увидеть, что погрузкой занимаются одни женщины, а единственный мужчина в тулупе с поднятым воротником стоит возле дверей вагона и карандашиком отмечает в своих бумагах количество загруженных сеток с брикетами.

Этот вагон был последним, поданным уже затемно, после окончания рабочего дня, и уставшие женщины работали молча, остервенело, без привычных соленых шуточек и хриплых перебранок.

Одна из них, подтащив очередную сетку к вагону, подняла ее и неожиданно застыла, не дотянув груз до протянувшихся из вагона рук. Только что сдавшая сетку товарка подтолкнула ее, давай, мол, но женщина лишь молча подняла голову и стала заваливаться набок, выронив торф.

Мужчина с укоризной посмотрел в ее сторону.

— Марь Степанна, тут Приблудова упала чего-то! — крикнула одна из женщин.

Из помещения склада выскочила женщина в таком же, как у мужчины, тулупе. Подбежав к упавшей, она брезгливо ткнула ее концом валенка.

— Вставай, проблядь! Что развалилась-то? Женщина перевернулась на спину и закатила глаза.

— Тьфу ты! — Марь Степанна сердито сплюнула в снег. — Эй, Лазаренко, Попова, тащите ее в склад, воды там дайте или чего!

Две черные фигуры подхватили Вальку за руки и поволокли к складу.

— Не пойму я, что за церемонии с этим отродьем! — горячо выговаривала та же Марь Степанна квадратной конфигурации мужчине в милицейской форме. — Путаются сами не знают с кем, потом, видишь ли, условия им создавай! Вон, целую страну выблядков нарожали, тюрем на всех не напасешься!

— Ну, это ты, Марь Степанна, через край хватила, — рассудительно произнес квадратный милиционер. — Государство приняло закон об охране материнства и детства, а закон у нас на всех один, хотим мы этого или нет… Так что ты в позу не вставай, а лучше скажи мне, она у тебя часом не по хозяйственным делам?

— Приблудова-то? Скажете тоже! Дело обычное — антиобщественный образ жизни, пьянки-гулянки, все такое. У нее на квартире прирезали кого-то…

— Ну раз не по хозяйственным, определим ее на весовую. Тепло, тяжести ворочать не надо, да и стране убытку не причиним: когда весовщица без опыту, мухлежу меньше будет.

— Как скажете, — без энтузиазма ответила Марь Степанна и отвернулась.

* * *

Первые месяцы беременности оказались для Ады мучительными. Ныла поясница, постоянно мутило, одолевала кожная сыпь. Она реагировала на запахи, но и без них подкатывали приступы неукротимой рвоты. Она неделями не могла заснуть, совершенно лишилась аппетита, ее нежная розовая кожа высохла, пожелтела, покрылась пигментными пятнами. При таких симптомах врачи опасались почечной недостаточности, но ни анализы, ни осмотры ведущих специалистов, которых Всеволод Иванович привозил даже из Москвы, этих подозрений не подтвердили. Многие настойчиво рекомендовали прервать беременность, но она и слушать не хотела, согласилась только лечь на сохранение в клинику Отта — институт акушерства и гинекологии.

Однако долго ее держать там не стали. К середине декабря ее состояние резко улучшилось, и Новый год она встретила прежней Адой — веселой, энергичной, совершенно здоровой, с идеальным цветом лица. По мере приближения родов у нее будто прибывало сил и здоровья, и даже большой живот ее только украшал. Ада вдруг стала необычайно деятельной, нашила множество подгузников, распашонок, пеленочек и кружевных чепчиков, часами возилась у плиты и при этом постоянно напевала. В любую погоду она подолгу гуляла, причем ходила быстро и много, вконец уматывая мужа или мать, когда те составляли ей компанию.

По пути в роддом она хохотала и подшучивала над бледным, встревоженным мужем.

А Валькиного ребенка спасли лишь обстоятельства, в которые Валька попала.