погода стоит хорошая. Даже пассажиры не страдают морской болезнью. Завтра
ночью, когда мы наконец-то оставим Африку позади, мы устроим на пароходе
концерт, и я буду свистеть. И во время выступления буду вспоминать те дни,
когда ты сидела у меня на коленях и слушала как я свищу. Дорогая, я очень
постарел и с каждым плаванием все больше толстею: я грешный человек,
иногда я даже боюсь, что во всем этом большущем теле душа у меня не больше
горошины. Ты и не подозреваешь, как легко человеку вроде меня впасть в
грех отчаяния. Но тогда я вспоминаю о моей доченьке. Во мне, видно, прежде
было что-то хорошее, и кое-что я все-таки сумел передать тебе. Жена делит
с мужем его грех, поэтому супружеская любовь чистой быть не может. Но дочь
может спасти душу отца даже в смертный час. Молись за меня, моя рыбка.
сомнений в искренности этого письма. Оно написано не для того, чтобы
замаскировать план оборонительных сооружений Кейптауна или
микрофотографические сведения о передвижении войск в Дурбане. Он знал, что
надо проверить, не написано ли там чего-нибудь между строк бесцветными
чернилами, посмотреть письмо под микроскопом, вывернуть подкладку
конверта. Но он решил положиться на свою интуицию. Он порвал письмо, а за
ним и свой рапорт и понес обрывки во двор, в печку, где сжигали мусор; это
был бидон от керосина на двух кирпичах, продырявленный с боков, чтобы
создать тягу. Когда он чиркнул спичкой, во двор вышел Фрезер. "Нам,
признаться, дела нет до чужих тревог и бед". В кучке обрывков отчетливо
были видны половинки заграничного конверта; можно было даже прочесть часть
адреса: Фридрихштрассе. Скоби быстро поднес спичку к лежавшей сверху
бумажке. Фрезер оскорбительно молодой походкой пересек двор. Бумага
вспыхнула - в ярком пламени на другом обрывке конверта выделялось имя:
Гренер. Фрезер весело спросил: "Сжигаете улики?" - и заглянул в бидон.
Немецкая фамилия почернела, там не осталось ничего, что мог бы увидеть
фрезер, кроме коричневого треугольника конверта, выглядевшего явно
заграничным. Скоби растер золу палкой и поглядел в лицо Фрезеру, нет ли
там удивления или подозрительности. Но на бессмысленной физиономии,
пустой, как школьная доска объявлений во время каникул, ничего нельзя было
прочесть. Только биение собственного сердца подсказывало Скоби, что он
виноват, - он вступил в ряды продажных полицейских чиновников: Бейли,
державшего деньги в другом городе, чтобы никто о них не знал; Крейшоу,
пойманного с алмазами; Бойстона, правда, не разоблаченного и вышедшего в
отставку якобы по болезни. Их покупали за деньги, а его - взывая к
состраданию. Сострадание опаснее, потому что его не измеришь. Чиновник,
берущий взятки, неподкупен до определенной суммы, а вот чувство возьмет
верх, стоит только напомнить дорогое имя, знакомый запах или показать
фотографию близкого человека.
маленькой кучки пепла. Наверно, огорчался, что день не стал праздником для
него.
бак и снова напевая свою песенку.
отомстить. Разве Дрюс вам не говорил, что мы ничего не нашли?
в столовку.
лицо; там тоже ничего нельзя было прочесть. Скоби подумал, что вел себя
как дурак. Как последний дурак. Он несет ответственность за Луизу, а не за
толстого, сентиментального португальца, который нарушил правила пароходной
компании ради такой же несимпатичной, как и он, дочери. Вот на чем я
поскользнулся, думал Скоби, на дочери. А теперь нужно возвращаться домой;
я поставлю машину в гараж, и навстречу мне выйдет с фонариком Али; Луиза,
наверно, сидит на сквозняке, и на ее лице я прочту все, о чем она думала
целый день. Она надеется, что я уже что-то устроил и ей скажу: "Я заказал
тебе в пароходном агентстве билет в Южную Африку", - хоть и боится, что
такое счастье нам уже не суждено. Она будет ждать, когда же я ей скажу, а
я буду болтать все, что придет в голову, лишь бы подольше не видеть ее
горя (оно притаится в уголках ее рта, а потом исказит все лицо). Он точно
знал, что произойдет, - ведь это случалось уже столько раз. Он
прорепетировал все, что ему надо сказать, пока шел назад в кабинет,
запирал стол, спускался к машине. Люди любят рассказывать о мужестве тех,
кто идет на казнь; но разве нужно меньше мужества, чтобы хоть с каким-то
достоинством прикоснуться к горю своего ближнего? Он забыл Фрезера, он
забыл все на свете, кроме того, что его ожидало. Вот я войду и скажу:
"Добрый вечер, дорогая!" - а она ответит: "Добрый вечер, милый. Ну как
прошел день?" И я буду говорить, говорить, все время чувствуя, что
близится минута, когда нужно будет задать вопрос: "Ну, а ты как, дорогая?"
- и дать волю ее горю.
коктейль. У них с женой почему-то было убеждение, что "выпивка помогает";
становясь несчастнее с каждой рюмкой, они все надеялись, что потом станет
легче.
не вышло?
как пришел, об этой "Эсперансе". Но португальские суда приходят каждые две
недели. И ты никогда так много о них не говоришь. Я ведь не ребенок.
Сказал бы сразу, напрямик: "Ты не можешь уехать".
густая ангостура осела на стенках.
уж поверь своему Тикки. - Он через силу выдавил из себя ненавистную
кличку. Если и это не поможет, мучительное объяснение продлится всю ночь и
не даст ему выспаться.
эту сцену до утра! Горе куда тяжелее в темноте: глазу не на чем отдохнуть,
кроме зеленых штор затемнения, казенной мебели да летучих муравьев,
растерявших на столе свои крылышки; а метрах в ста от дома воют и лают
бродячие псы.
ящерицу, которая всегда в этот час вылезала на стену, чтобы поохотиться за
мошками и тараканами. - Мы же только вчера это надумали. Такие вещи сразу
не делаются. Надо пораскинуть мозгами, пораскинуть мозгами... - повторил
он с деланной шутливостью.
и она выглядела на десять лет старше, - пожилая покинутая женщина; на него
пахнуло тяжелым дыханием будущего. Он встал перед ней на колени и поднес к
ее губам джин, словно это было лекарство.
говорила, но сейчас это всерьез. Я сойду с ума. Тикки, мне так тоскливо. У
меня никого нет...
пожалуйста, пожалуйста, придумай что-нибудь!
сегодня досталось!) - Дай им чуть-чуть побродить в голове.
ящерицей - та прыгнула; тогда он вынул из бокала муравьиное крылышко и
глотнул еще. Он думал: какой я дурак, что не взял сто фунтов. И даром
порвал письмо. Ведь я же рисковал. Мог хотя бы...
не обманывало это спокойствие: настало затишье среди бури; на этом месте
они почти всегда начинали говорить начистоту. Истина никогда, по существу,
не приносит добра человеку - это идеал, к которому стремятся математики и
философы. В человеческих отношениях доброта и ложь дороже тысячи истин. Он
запутался в заведомо безнадежной попытке сохранить спасительную ложь.
шутливым тоном и сам слышал его фальшь.
долга. С тех пор как умерла Кэтрин, ты никого не любишь.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Беляев Александр