Аристиду Поммье двадцать семь лет, у него курчавые волосы и очень
близорукие глаза. Он живет в Сен-Венсан-де-Тироссе. Служил поваром на
кухне в той же части, что и Манеш в 1916-м. После осенних боев, во время
увольнения, он наведался к Матильде с добрыми вестями от жениха и
фотографией, на которой тот улыбается во весь рот, и неизвестно почему, с
тампонами в ушах. По словам Аристида, все идет как нельзя лучше на этой
лучшей из войн. Но под градом ее неожиданных вопросов он, покраснев до
ушей, сменил пластинку и рассказал о том утре, когда Манеш, весь в чужой
крови, срывал с себя одежду, о том, что он был отправлен в тыл, о военном
трибунале за спровоцированную желтуху, об относительной снисходительности
судей и о его беспричинной дрожи.
Спустя несколько месяцев, в апреле 1917 года, когда семья Этчевери уже
получила известие о смерти сына, Аристид Поммье приехал на побывку, чтобы
жениться на дочери своего хозяина-лесника из Сеньосса. Матильда успела
переброситься с ним лишь несколькими словами при выходе из церкви. Он
очень переживал за Манеша, такой был хороший парень. Сам он видел только
огонь плиты. Ему ничего не известно о том, что случилось.
А потом он долго стоял под дождем - это, говорят, хорошо для долгого
брака - в своей выцветшей мешковатой форме, с которой, вероятно, не
расстанется даже в брачную ночь. Матильда, конечно, обозвала его
дерьмоедом, а он стоял, опустив мокрую голову, и не сводил глаз с чего-то
в пяти сантиметрах от своих башмаков, терпеливо снося грубости этой
баламутки, пока Сильвен не увез ее домой, подальше от всех.
В этом году Аристид Поммье демобилизовался и вернулся к прежнему
занятию. Но, став зятем хозяина, он перестал с ним ладить. Они подрались.
Тесть порезал лоб об очки Аристида. Бенедикта, которая служит для Матильды
местной газетой, говорит, что Аристид собирается эмигрировать вместе с
брюхатой женой и двумя детьми. И добавляет: "Все это плохо кончится", в
точности повторяя слова солдат, попавших под артобстрел.
Когда Матильду отвозят в порт или на озеро, она иногда встречает его,
но он лишь кивнет, отвернется и нажимает на педали велосипеда. После того
что ей рассказал Эсперанца, она стала снисходительнее к нему. Понимает,
что и в день свадьбы, и потом он молчал, чтобы люди не судачили о Манеше.
Ей надо повидать его. Она скажет, что все знает, и, как истинно
воспитанная девушка, попросит у него прощения - не всегда же она называет
людей дерьмоедами. Ему больше не нужно ничего скрывать, он все ей
расскажет.
Продолжая разминать ее тело своими большими руками пловца, Жорж Корню
говорит: "Аристид? Сегодня его нет дома. Он в лесу. Вот завтра вы его
отыщете на канале во время состязаний. Мы с ним в одной команде".
В воскресенье Сильвен отвозит ее на берег Будиго, расставляет коляску и
помещает под зонтом. Кругом все расцвечено яркими плакатами и очень шумно.
Приехавшие издалека люди расселись кто где, даже на деревянном мостике
через канал, откуда их пытаются согнать жандармы. Взрослые болтают, дети
бегают наперегонки, младенцы сопят в своих колясках, палит почти
африканское солнце.
Идет состязание лодок. После того как Аристида Поммье, в трусах и белой
майке, порядочно искупали в воде, чтобы вывести из игры, Сильвен приводит
его, всего вымокшего, за исключением очков, к Матильде. Он расстроен тем,
как с ним с помощью шеста разделался противник, но говорит: "В такую жару
даже приятно оказаться побежденным". Матильда просит откатить ее
куда-нибудь в тихое место, и они устраиваются под соснами. Прежде чем
начать свой рассказ, он усаживается на корточки.
В последний раз я повстречал Манеша в середине ноября 1916 года, -
рассказывает он, подсыхая в тени. - Это было в Клери, на Сомме. Я
находился на другом участке фронта, но дурные вести разносятся быстрее,
чем хорошие. То, что он под стражей, меня не удивило. Рука его была
перевязана. Я слышал, что он подставил ее противнику.
Его поместили в уцелевший сарай. Ждали, когда придут жандармы. Охраняли
его трое. Часа в два пополудни я сказал сержанту: "Этот парень из моих
мест, он бегал со школьным ранцем, когда я уже работал. Позволь мне с ним
поговорить", Сержант сказал "ладно", и я сменил одного из караульных.
Это был типичный для севера кирпичный сарай с брусьями. Большой сарай.
Манеш казался в нем совсем маленьким. Освещаемый пучком света, падавшего
через разбитую крышу, он сидел, прислонившись к стене и прижимая раненую
руку к животу. Наложенная кое-как повязка была вся в крови и порядком
испачкана. Я спросил караульных: "Почему его держат в таком состоянии?"
Они не знали.
Я старался как мог подбодрить Манеша. Сказал, что все не так серьезно,
что сейчас его отведут в санчасть, где подлечат, и всякое такое.
Военно-полевые суды были уже давно упразднены, ему не грозило серьезное
наказание, дадут адвоката, учтут возраст. В конце концов он улыбнулся:
"Знаешь, Поммье, я и не знал, что ты такой мастак говорить. Ты был бы для
меня хорошим адвокатом".
Кто стал в конце концов его адвокатом, я не знаю. Солдат, пришедший от
Сюзанны, сказал, что всем самострельщикам выделили защитника из капитанов
артиллерии, сильного по юридической части, но имени не назвал.
Мы о многом говорили с Манешем: о вас, о наших местах, о траншее, о
том, что он натворил по вине окаянного сержанта, который вечно вязался к
нему. О чем еще? Да обо всем понемногу.
Того проклятого сержанта из Авейрона по фамилии Гаренн, как называют
диких кроликов, я знал. Порядочная гадина, на уме только мысли о
повышении. Скверный человек, а вот на фронт пошел добровольцем. Если не
сдох, наверняка вернулся с двумя звездочками.
Наконец за Манешем пришли пешие альпийские стрелки, чтобы отвести в
санчасть на операцию. Позднее я узнал, что ему отрезали руку. Конечно,
жаль, но куда хуже был приговор, который ему вынесли. Его потом зачитывали
во всех частях. Скажу по правде, мадемуазель Матильда, я такого не ожидал,
никто не ожидал, все были уверены, что папаша Пуанкаре помилует его.
Просто понять не могу, что случилось. На суде их было двадцать восемь
человек, нанесших себе одинаковое увечье. Пятнадцать приговорили к смерти,
- скорее для примера, чтобы другим неповадно было. Бедняга Манеш попал как
кур в ощип.
Да и то, как сказать? Через четыре месяца три четверти нашего батальона
полегло в Краоне. К счастью, меня уже там не было, даже на кухне. Меня
перевели из-за глаз. До конца войны я сбивал гробы.
Не держите на меня зла, мадемуазель Матильда. Я никому, даже жене
ничего не рассказывал, я исполнил приказ. Когда Манеш уходил с пешими
стрелками и я расцеловал его, клянусь, у меня было тяжело на сердце. А он
прошептал мне на ухо: "Ничего не рассказывай у нас". Он не просил, хотя и
похоже было на то. К чему мне было огорчать его бедных родителей и вас?
Люди ведь так глупы, даже здесь. Как им понять, что случилось. Стали бы
злословить. А Манеш того не заслуживал. В его смерти виновата эта война,
как и всякая другая. Разве не так?
Когда Матильда снова приехала в госпиталь в Даксе, Даниель Эсперанца
лежал в выкрашенной в розовый цвет палате. Его лицо было серым, под стать
рубахе. Со вторника, когда они разговаривали в парке, прошло четыре дня.
Сестра Мария из Ордена Страстей Господних была недовольна, что Матильда
снова приехала так скоро. Он плохо себя чувствует. Часто кашляет. Матильда
пообещала, что долго не задержится.
В прошлый раз, уезжая, она спросила, что ему привезти. И тот грустно
ответил: "Ничего, спасибо, я больше не курю". Она привезла ему шоколад.
"Вы так добры, - говорит он, - но я не смогу его съесть, у меня зубы
выпадут". Вот коробку он находит красивой. Пусть шоколад раздадут другим
больным, а коробку вернут. Перед тем как выйти из палаты, сестра Мария
ссыпала шоколад себе в карман передника и, попробовав одну шоколадку,
сказала: "Вкусный, очень вкусный. Я его оставлю себе".
Матильда заготовила список вопросов. Даниель Эсперанца подозрительно
поглядывает на нее, пока она разворачивает свой листок. Голова его
покоится на двух подушках. На тумбочке, скрывая циферблат часов, стоит
коробка из-под шоколада с изображением осеннего подлеска. Слышно только
тиканье будильника.
Первое: почему он так долго не решался рассказать все, что знал?
Весной этого года, еще на ногах и надеясь на излечение от окаянной
испанки, он приехал на двуколке в Кап-Бретон поговорить с родителями
Манеша. Но пока долго искал их дом, раздумал. Зачем ему с ними
встречаться? Какую поддержку мог он им оказать? Он доехал до виллы "Поэма"
и остановился перед белыми воротами. Матильда, окруженная кошками, сидела
в глубине сада в своей коляске и рисовала. Она показалась ему такой юной.
И он уехал.
Потом он совсем расхворался. И рассказал о том, что с ним случилось на
войне, сестре Марии. Она из Лабенна, что рядом с Кап-Бретоном. Матильде
кажется, что она уже встречала ее прежде, когда была девочкой и принимала
вместе с другими детьми горячие ванны в санатории. Она-то и рассказала ему
о желании Матильды, подобно многим фиктивным женам солдат, узаконить свой
брак с погибшим. И посоветовала Эсперанце поговорить с ней. Никто лучше
его не мог бы подтвердить факт последнего письма Манеша и его желания
жениться на ней.
Матильда благодарит. К чему говорить, что она получила десятки писем
Манеша, в которых говорилось то же самое. Для осуществления ее плана есть
другие преграды. Прежде всего возраст. Получалось так, что, для того чтобы
быть убитым, Манеш был достаточно взрослым, а чтобы самому решить вопрос о
женитьбе - нет. С тех пор как Матильда открылась любившим ее прежде
Этчевери, они стали ее сторониться. Отец Манеша, продавший свой рыбачий
катер, но сохранивший устричное хозяйство на озере Оссегор, считает ее
Березин Федор
Самойлова Елена
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Верещагин Олег
Перумов Ник