Чтение 11–й страницы книги ~Скрюченный домишко~

подарить ей хоть немного покоя и счастья. Я не хотел, чтобы Клеменси
продолжала работать, но она посчитала недостойным бросать работу в военное
время; да и сейчас, кажется, не собирается покидать институт. Но она
прекрасная жена - самая прекрасная из всех, какие когда-либо существовали.
Боже, как мне повезло! Ради нее я готов на все.

Тавернер вежливо покивал. Потом (в который раз за сегодня) принялся
задавать собеседнику традиционные вопросы.

Когда Роджер впервые услышал о начавшемся у отца приступе?

- За мной прибежала Бренда. Отцу стало плохо... Она сказала, что у
него начался приступ удушья. Всего за полчаса до этого я сидел у своего
милого старика, и он был в полном порядке. Я помчался к нему. Он лежал с
посиневшим лицом и задыхался. Я бросился вниз, к Филипу. Тот позвонил
доктору. Я... мы ничего не могли сделать. Конечно, тогда мне и в голову не
могло прийти, что все это обернется такой нелепостью... Нелепостью? Я
сказал "нелепостью"? Боже, какое неуместное слово!

С некоторым трудом мы с Тавернером выбрались из перенасыщенной
эмоциями атмосферы кабинета Роджера и наконец обнаружили себя снова
стоящими у дверей на верхней лестничной площадке.

- Да-а, - протянул Тавернер. - Какой разительный контраст с младшим
братцем. - И добавил ни с того ни с сего: - Любопытная вещь, эти комнаты.
Могут много чего порассказать о своих хозяевах.

Я согласно кивнул, и Тавернер продолжал:

- И какие любопытные супружеские пары иногда составляются, не правда
ли?

Я не понял, кого он имеет в виду: Клеменси с Роджером или Филипа с
Магдой. Его слова легко можно было отнести и к тем и к другим. И все-таки
оба этих брака можно было расценивать как счастливые. Во всяком случае,
Роджер и Клеменси безусловно счастливы друг с другом.

- Он не похож на отравителя, как ты считаешь? - спросил Тавернер. -
Конечно, трудно судить наверняка. Его жена больше отвечает представлению
об убийце. Безжалостная женщина. Может быть, слегка помешана.

Я согласно кивнул.

- Но вряд ли она стала бы убивать человека только потому, что не
одобряет его жизненных целей и образа жизни. Возможно, если она
действительно ненавидела старика... Но разве кто-нибудь совершает убийство
из одной только ненависти?

- Да, мало кто, - сказал Тавернер. - Во всяком случае, я с такими
никогда не сталкивался. Но, бог знает, сможем ли мы раздобыть когда-нибудь
хоть какие-нибудь доказательства...

Дверь, ведущую в противоположное крыло здания, открыла горничная. Она
поглядела на Тавернера испуганно и одновременно чуть презрительно.

- Вы хотите видеть миссис?

- Да, если можно.

Горничная провела нас в просторную гостиную и вышла.

Размеры этого помещения в точности повторяли размеры находящейся
прямо под ним гостиной Филипа. Вся мебель здесь была обита кретоном
веселой расцветки, на окнах висели полосатые шелковые занавески. Мое
внимание привлек портрет над каминной полкой - не только потому, что он
явно принадлежал кисти мастера, но и потому, что изображал человека
необычайно притягательной внешности. Портрет сгорбленного старика с
черными пронзительными глазами. Голова его в черной ермолке была сильно
втянута в плечи, но холст буквально дышал жизненной силой и энергией этого
человека, сверкающие глаза которого, казалось, неотрывно следили за мной.

- Это он и есть, - сообщил инспектор Тавернер. - Портрет кисти
Аугустуса Джона. Сильная личность, да?

- Да, - согласился я и почувствовал - в этом случае односложного
ответа недостаточно.

Я понял, что имела в виду Эдит де Хэвилэнд, когда говорила: "без
Аристида в доме стало пусто". Это был настоящий "кривой человечек",
построивший настоящий "кривой домишко", и без него "кривой и убогий
домишко" потерял свой смысл.

- А вот портрет его первой жены кисти Сарджента, - указал Тавернер.

Я принялся рассматривать холст, висевший в простенке между окон.
Манера исполнения портрета отличалась свойственной Сардженту жесткостью
линий. Длина лица была, как мне показалось, несколько преувеличена - так
же, как и некоторая его "лошадиность'. Потрет типичной английской леди из
высшего провинциального общества. Красивое лицо, но несколько
безжизненное. Абсолютно неподходящая жена для маленького деспота, криво
усмехающегося над каминной полкой.

Дверь открылась, и в гостиную вошел сержант Лэмб.

- Я сделал все возможное, сэр, - доложил он. - Слуги молчат.

Тавернер вздохнул.

Сержант вытащил из кармана блокнот и, стараясь не привлекать к себе
внимания, устроился в кресле в глубине комнаты.

Дверь снова открылась, и в гостиную вошла вторая жена Аристида
Леонидиса.

Чрезвычайно дорогое черное платье с глухим воротом и длинными
рукавами очень шло женщине. Ее заурядное симпатичное личико обрамляли
довольно красивые каштановые волосы, уложенные в чересчур замысловатую
прическу. Миссис Аристид Леонидис была тщательно напудрена, нарумянена и
накрашена, но я сразу понял, что она недавно плакала. Шею ее украшало
ожерелье из очень крупного жемчуга, правую руку - перстень с огромным
изумрудом, а левую - перстень с таким же огромным рубином.

Бренда была явно напугана.

- Доброе утро, миссис Леонидис, - непринужденно произнес Тавернер. -
Извините, что снова беспокою вас.

- Вероятно, это необходимо для дела, - безучастно ответила она. - Вы,
конечно, понимаете, миссис Леонидис, что полное право требовать
присутствия здесь вашего адвоката?

"Интересно, - подумал я, - осознает ли она важность этого замечания?
Похоже, нет".

Она довольно мрачно ответила:

- Я не люблю мистера Гэйтскилла. И не хочу видеть его.

- Вы можете пригласить своего собственного адвоката.

- Да? Я вообще не люблю адвокатов. Я их боюсь.

- Вы вправе поступать как хотите. - Тавернер одарил женщину дежурной
улыбкой. - Итак, приступим?

Сержант Лэмб послюнил карандаш. Бренда Леонидис села на тахту лицом к
Тавернеру.

- Вы выяснили что-нибудь? - спросила она. Ее пальцы нервно теребили
подол шифонового платья.

- Теперь мы можем с полной определенностью утверждать, что ваш муж
умер от отравления эзерином.

- Этими глазными каплями?

- Да. Когда вы делали мистеру Леонидису последнюю инъекцию, в
пузырьке был не инсулин, а эзерин.

- Но я этого не делала! Я не имею к этому никакого отношения.
Поверьте, инспектор.

- Значит, кто-то умышленно налил эзерин в пузырек из-под инсулина.

- Какой дурной поступок!

- Да, миссис Леонидис.

- Вы считаете, что... кто-то сделал это специально? Или все-таки
случайно? Это не может быть... такой шуткой, а?

- Нам это не кажется шуткой, миссис Леонидис, - спокойно ответил
Тавернер.

- Это мог сделать кто-нибудь из слуг.

Тавернер не ответил.

- Да, наверное, так оно и было. Больше никто не мог сделать этого.

- Вы уверены? Подумайте, миссис Леонидис. Неужели у вас больше нет
никаких предположений? Не было ли у вашего мужа конфликтов с кем-нибудь?
Каких-нибудь ссор?

Бренда не сводила с инспектора широко раскрытых непонимающих глаз.

- Понятия не имею, - сказала она.

- Вы говорили, что ходили в кино в тот день.

- Да, я вернулась домой около половины седьмого... было время делать
инъекцию... Я... я... сделала ему укол, как обычно. И он... ему стало
плохо. Я испугалась... побежала за Роджером... Я уже все это вам
рассказывала. Неужели я должна повторять это снова и снова? - В ее голосе
послышались истерические нотки.

- Извините, миссис Леонидис. Могу я побеседовать с мистером Брауном?

- С Лоуренсом? Но он ничего об этом не знает.

- Тем не менее я хотел бы с ним побеседовать.

Бренда подозрительно посмотрела на Тавернера.

- Он занимается латинским с Юстасом в классной комнате. Вы хотите,
чтобы его позвали сюда?

- Нет... мы сами пройдем к нему.

Тавернер быстро вышел из гостиной. Мы с сержантом Лэмбом последовали
за ним.

- Нагнали вы на нее страху, сэр, - заметил сержант.

Тавернер проворчал в ответ что-то неразборчивое. Мы поднялись по
короткой лестнице и прошли по коридору в большую комнату, выходящую окнами
в сад. Там за столом сидели молодой человек лет тридцати и красивый
смуглый подросток.

При нашем появлении они подняли головы. Брат Софии Юстас посмотрел на
меня, Лоуренс же уставился отчаянным взглядом на главного инспектора