штатском. Несомненно, начальников: сюда, в тюрьму, неначальников не
пускают, а это начальство, и небось достаточно высокое, потому что один
уже пожилой и держится властно, а другой - сухощавый, глазами так и
сверлит, будто в самую душу к тебе заглядывает. Что ж, гляди на здоровье,
а увидишь ли что?
им надо? Дело его в прокуратуре довели до конца, скоро суд, а потом -
знакомая жизнь в колонии, нельзя сказать, чтоб роскошная, но там своя
"братия", и можно как-нибудь перекантоваться...
сигареты с фильтром и папиросы "Любительские". Балабан вытащил длинную
сигарету высшего сорта, прикурил и пустил дым под потолок - таких сигарет
давно не курил, даже у прокурора, не говоря уже о районном милицейском
начальстве, угощали только "Памиром". Что ж, большее начальство - и
сигареты получше.
прошло мимо внимания Козюренко.
пододвинул "Любительские".
дым не тот. Кислый.
по крайней мере перед арестом, не курили папирос "Любительские".
красноватую пачку у него в руках. Но ответил твердо:
Козюренко. - Вы утверждаете, что во время кражи на квартире Недбайло
разбили вазу, и что в этой квартире были один. Как же вы можете объяснить
тот факт, что на тумбочке, где стояла ваза, найден потушенный о нее окурок
папиросы "Любительская"?
делайте из нас дурачков, Балабан!
установлено, что папиросу "Любительская" в обокраденной квартире курили не
вы. Курил человек с совсем другой группой крови. И вы знаете этого
человека.
какая-то там группа крови - это еще не доказательство. Ты выложи на стол
козыри, тогда поговорим, а так... Он ничего не скажет, пока есть малейшая
возможность отбрехаться, потому что, если выйдут на Семена, докопаются до
пистолета, а это уже...
ничего не пришьете.
Теперь скажите мне, где вы ночевали, когда оставались в городе.
погребе металлическую коробку из-под леденцов, а в ней - его доля, пять
тысяч рублей. Теперь он будет жить одной надеждой, которая скрасит его
тяжелую и однообразную жизнь в колонии, - пороскошествовать на эти пять
тысяч, когда выйдет на свободу.
именно там провел одну ночь. - В парке молодежь на ночь палатки ставит,
костер разжигает. Возьмешь бутылку, прибьешься к компании. И тепло, и
весело.
городе нет?
кроется.
А я попробую показать Балабана сержанту Омельченко. Стрелял, правда, в
Стаха не Балабан. И все же беспокоят меня эти "Любительские". Может быть,
совпадение обстоятельств, но чем черт не шутит...
длинной скамье у стены. Вторым слева сидел Балабан. Знал - неспроста все
это, но бодрился, даже деланно улыбался, а руки его мелко дрожали, и он
спрятал их между коленями.
Балабана, стал, словно подчеркивая свою непредвзятость... Но Балабан
почувствовал такую ненависть к этому спокойному и уверенному в себе
человеку, что едва сдержал желание броситься на него.
в таких случаях процедура. Но Балабан не слышал ни слова. Он сразу узнал
сержанта и не мог отвести от него взгляда, хотя понимал, что этим может
выдать себя. Однако ничего не мог поделать, это было свыше его сил:
захотелось встать и сознаться во всем, покаяться, упасть на пол, биться об
него головой, чтобы заглушить в себе жар, почему-то поднимавшийся к сердцу
и звучавший гулкими ударами в висках.
стены, нет ли среди них человека, напавшего на него. Эти слова как бы
подали Балабану сигнал опасности, и он сумел наконец преодолеть себя,
ощутил, как отхлынула кровь от сердца, и как оно опустело. Лицо его
посерело, он сразу осунулся: смотрел вроде бы на сержанта, но ничего не
видел, взгляд его не задерживался ни на чем - удивительное состояние
человека, когда он чувствует себя почти несуществующим, потусторонним,
когда ничего не страшно и все кажется суетою сует, ничтожным...
Но он заставил себя сосредоточиться, взгляд его стал твердым. Представил
себе лицо того, кто вышел тогда из темноты. Оно ожило перед ним - и не
похоже было ни на одно из тех, на которые смотрел сейчас.
заставило сержанта всмотреться в лицо молодого парня. Нет, оно мало чем
походило на то, что снилось ему в больнице, что время от времени
представало в воображении, но теперь Омельченко знал: раньше он ошибался,
а сейчас - нет. Вон тот, второй слева, позвал его тогда в кусты, а потом
ударил ножом в спину.
к тому, кто его так предательски обманул. Поднял руку, ткнул в Балабана и
уверенно сказал:
человека, ударившего ножом, пытаясь убить, и только чудом не убившего.
считал себя порядочным и справедливым человеком. Да и минуту назад он
представлял себе преступника совсем другим, - сержант отступил, вздохнул и
виновато взглянул на Козюренко.
Посмотрите внимательно еще раз: нет так нет.
подавленное.
по-женски припухлыми губами.
Может, оно и не дошло до его сознания, потому что он пребывал в состоянии
прострации: стоял бы сейчас под дулом винтовки - все равно не боялся бы.
Но когда сержант отступил и заколебался, обрадовался так, что на щеках
выступил румянец.
ним, их взгляды еще раз скрестились. Теперь Балабан понял: его опознали, и