рулонов. Знакомлюсь с ними поближе. Увы, это всего лишь обычный шелк. Ничего
интересного. Может, я зря теряю время?
замираю, почувствовав под полом пустоту, гулко отзывающуюся на каждое мое
движение. Выясняется, что я стою на железной плите. В следующую минуту
соображаю, что это не что иное, как платформа больших весов для взвешивания
рулонов. Разочарованно вздыхаю и совсем уже собираюсь уходить, но что-то
меня удерживает.
именно? Некоторое время ломаю себе голову, потом до меня доходит. В
нормальных весах чашки ходят свободно. Эта плита, похоже, закреплена
намертво. Я даже подпрыгиваю пару раз - никакого результата. Как же тогда на
них взвешивают? Может, есть какой-нибудь стопор? Наклоняюсь, свечу фонариком
- ничего похожего. Зато замечаю какую-то странную нашлепку. Тяну ее, и...
платформа поднимается, как обыкновеннейший люк. Собственно, это и есть люк -
все остальное для отвода глаз. А что? Совсем неглупо...
отказываться. Спускаюсь, считая на ходу ступеньки. Их пятнадцать. Наконец
ноги мои ощущают каменную поверхность пола. Приехали.
Естественно, двигаюсь дальше и метра через четыре упираюсь в деревянную
дверь. Закрыта она на самый большой замок, какой я когда-либо видел. Нашли
чем испугать! Большой - не значит сложный. Открыл я его куда быстрее, чем
вам об этом рассказываю.
за ней по меньшей мере толпу скелетов, скованных цепями по четыре. А то и
чего похуже. Худшее - оно ведь, ребятки, предела не имеет.
в цепях, ни хотя бы захудаленького скелета. Все эти тайны Мадридского двора
понадобились лишь для того, чтобы спрятать... чего бы вы думали?
пятьдесят. Понимай как можешь.
Неплохо бы перекинуться с ним парой словечек в моей манере - глядишь,
что-нибудь и разъяснилось бы. Однако внутреннее чувство подсказывает мне,
что торопиться не стоит. Бывают, конечно, ситуации, когда надо переть
напролом со сжатыми кулаками. Но куда чаще приходится вести себя, как во
вьетнамских джунглях: осторожность, осторожность и еще раз осторожность.
поесть. Тем более находясь в Лионе - центре прославленной французской кухни.
Не стрит также забывать, что я все еще в отпуске. Если учесть, что желудок
мой давно уже играет боевой марш, а видения накрытого столика предстают пред
истомленным взором с мучительной навязчивостью (какой образ, а? Поэт,
поэт...),- не остается сомнений, что пред вашим старым приятелем во всей
полноте предстает проблема ужина. Я, слава богу, достаточно поколесил между
Сеной и Роной, чтобы знать, где можно получить цыпленка по-охотничьи
наилучшего качества. Да и советы Дюбона кое-чего стоят. Кстати, о Дюбоне. Он
уже, надо думать, давным-давно представляет меня в качестве самой вонючей
навозной кучи, какую только знала земля со времен Адама. Сколько уж времени
прошло, как я завладел его машиной и не подаю признаков жизни.
официанту, каким именно способом следует снарядить в последний путь
предназначенную для меня пулярку, и направляюсь к телефону.
сыщик, торговец луком, цыплячья лапка, крысиная морда...- Тут он
останавливается, чтобы перевести дыхание.
воспользовавшись моментом.- Еще два слова-и тебя удар хватит! Столько шума
из-за какой-то паршивой тачки! Что о тебе телефонистки подумают?
обрисовывает мне свое отношение к телефонисткам. Я не остаюсь в долгу,
высказав мнение, что на самом деле так к нему относятся они, причем по
справедливости. Это его мигом отрезвляет.
склочным тоном бубнит, что всю жизнь считал, будто самого большого мерзавца,
какой ему когда-либо встречался, он отправил на тот свет еще во время войны
- тогда судьба послала ему в лапы гестаповского полковника, имевшего
привычку развлекаться, вырывая у заключенных глаза кофейной ложкой. И только
сейчас он понял, что баюкал себя сладкой иллюзией, ибо на самом деле король
мерзавцев находится в настоящий момент на другом конце телефонного провода.
можем до бесконечности, но если я не расскажу Дюбону всю историю, то наживу
смертельного врага. Он слушает не перебивая. У меня даже создается
впечатление, что мой собеседник куда-то испарился и весь мой монолог -
весьма, надо сказать, эмоционально насыщенный - уходит в пустоту.
вот какого черта он носится с этой бумагой, будто она золотая? Странно
как-то, тебе не кажется?
готово.
как словарь сороконожке. Что ты понимаешь в сыске, если не в состоянии
использовать те следы, которые уже есть?
найдется.
Дюбон? Может, я чего-то не заметил? Снова мысленно пробегаю по всем деталям
и ничего не нахожу.
сметаю беспокойство и вступаю в яростную схватку с юным представителем
отряда куриных. Официант Подает мне счет. Достаю деньги, чтобы оплатить свою
оргию, сую в карман сдачу и... застываю с разинутым ртом, будто в глотке у
меня установили центральное отопление. Ибо пальцы мои натыкаются на клочок
бумаги, оторванный от рулона в погребе Компера, и я обнаруживаю, что на
ощупь он ничем не отличается от купюр. Можете зажарить меня в прогорклом
масле, если это не точно такая же бумага! То-то Компер ее так тщательно
прячет! Достаю клочок, смотрю на просвет. И вижу до боли родные водяные
знаки.
высокий, бледный, с коровьими глазами, одинаково присущими всем
представителям закона, от полевого сторожа до высшего полицейского
начальства. Он изо всех сил стремится показать, что визит коллеги из Парижа
не производит на него ровно никакого впечатления - не таких, мол, видали!
вопрошает он.- Какая тут связь с вашими должностными обязанностями?
обязанностях?
как вы думаете?- изысканно вежливо отвечаю я.
мальчику сначала неплохо бы выяснить, с кем он имеет дело: на Сан-Антонио
такие штуки давно уже не производят впечатления. Без особого труда
уклоняюсь, ловлю его за руку и отправляю в полет через всю приемную. Он с
грохотом рушится на регистратора - старую канцелярскую крысу, с
благоговейным ужасом взирающую на происходящее,- вышибая из старичка
последние проблески сознания. Сам малыш тоже почти нокаутирован и обалдело
трясет головой, восседая на полу среди вороха зеленых карточек.
следовало сразу сообразить, что это ты к нам пожаловал. Раз где-то шум -
значит, ты неподалеку.
вскакивает и семенит ко мне.- Извините, комиссар, что же вы сразу не
сказали? Я бы...
Прими совет, малыш: кончай изображать тертого калача. Нет ничего глупее
новичка, принимающего себя за хозяина округи.