Чтение 11–й страницы книги ~Пересечения~

прекрасную панораму утренней Москвы, потом достал из кармана старую трубку
- с ее именно помощью пять лет назад бросил курить, - сунул в рот,
представил себе, что набита она хорошим, медовым "Глэнном"; пыхнул "по
будто бы" и сказал себе: давай-ка, Вася, перепроверим еще раз расстановку
фигур на доске. Сначала давай, милый, проанализируем изначалие моего
решения поступить именно так, как я поступил.

Почему я решил ударить? Вспомнил второй курс? То, как он оскорбил меня
при всей профессуре, а я не смог ему ответить, не ударил его, и с той поры
был отброшен со своей позиции раз и навсегда? Можно, конечно, начать
отсчет оттуда. Но ведь я могу сказать себе, что Писарев просто-напросто
занесся, он счастливчик в искусстве, его не били, он входил в театр, как
нож входит в масло; человек, который не страдал, не может быть
по-настоящему великим художником, только боль рождает новое качество в
творчестве; оно добреет, делается глубоким, открывает новые, дотоле
неведомые пласты жизни. Значит, получив этот удар, Писарев поднимется на
новую ступень, и общество будет благодарно тому, кто помог случившемуся.
Почему я не вправе выстроить такого рода партию? Грущин услышал в себе
вопрос: "Ты строишь партию защиты?" Нет, возразил он, я не намерен
защищаться, ибо я не нападал. Я лишь корректировал происходящее. Разве я
не вправе допустить мысль, что кадровик сам бы пошел к шефу? Наверняка
пошел бы, это его долг; мы централизованы, и это целесообразно при наших
размерах, иначе все разъедется, по швам разойдется; информация необходима,
ибо живем в век информации; разве кто-то оклеветал кого-то? Написал донос?
Я не виноват в том, что милиция запросила на него характеристику. Так
получилось, что именно я узнал об этом первым. Случайность? Но ведь всякая
случайность есть выявление закономерности. Другой бы на моем месте легко
мог сделать так, чтобы вся идея Писарева оказалась битой, ни о каком
театре не могло бы быть и речи.

Действительно, и его директор Киреев с левыми концертами, и
институтские еще грехи, когда он участвовал в драке и было возбуждено
дело, а его спасло лишь то, что изменилось в его пользу время, а сейчас
эта афера с бриллиантами... "Какая афера? - снова услыхал он в себе вопрос
и понял, что ему неприятно то, что вне его воли в мозгу возникают чужие
вопросы. - У его жены украли колье жулики...

Это колье ее деда, в чем же афера?"

Он вдруг ощутил поднявшуюся в нем волну теплой радости, но заставил
себя подавить ее, эту слепую, родную ему радость, и ответил кому-то
другому, что Пушкин только потому смог написать и Моцарта и Сальери, что
рядом с ним жил Кукольник, и купался в лучах славы, и государь любил
его... Да, каждый человек рожден из "я" и "анти-я", ничего не попишешь.
Пушкин умел быть Моцартом, но ведь смог примыслить Сальери.

И снова в нем родилась мысль, неподвластная ему, какая-то сторонняя и
холодная:

"Ты мог бы гениально поставить Бомарше, никто еще точно не умел
прочесть образ Дона Базилио; во всех трактовках он стращал, играл порок, а
надо все делать наоборот; Дон Базилио - обескоженная добродетель, искатель
высшей правды; он разоблачает клевету, вскрывает ее механизм ко всеобщему
сведению, предупреждает человечество об опасности..."

А что, верно, подумал Грущин. Но, к сожалению, в ближайшее обозримое
будущее мне нет смысла ставить Бомарше, во всяком случае, пока жив
Самсоньев...

Он скажет "да" шефу. Он обязательно скажет "да", потому что последние
десять лет его преследовали неудачи и на телевидении, и в театре. Его
постановки хвалили, но на них никто не ходил. Он потерял темп, а может, не
понял стилистики нового времени. Оно очень сложно, наше время. Как у
каждого времени, у него есть свои законы, которые станут понятны лишь
потомкам. "Лицом к лицу - лица не увидать".

Именно так. А Лену он любит, а ей тридцать четыре; он старше ее на
сорок лет.

Как это говорят, "ночная кукушка дневную перекукует"? Так, кажется. Он
может куковать только днем. А этого Лене мало; чтобы удержать ее, он
обязан вновь стать объектом общественного интереса. Памяти сострадают,
привязаны лишь к живому. Афиши с его именем по всему городу - это живое,
это привяжет к нему Лену, она человек деловой, у нее в мозгу компьютер,
просчитывает на пять ходов вперед... Саня так бы себе не ответил,
впрочем... Он бы наверняка пошел к Ботвиннику и дотошно его выспросил, на
сколько ходов вперед думает большой мастер... А вот мне кажется, что
просчитывают именно на пять ходов вперед. И я навяжу это мнение тем, кому
хочу его навязать. Вот так-то...

Самсоньев, конечно, выдвинет какие-то условия, и я, в общем, чувствую,
какими они будут, я подготовлю к разговору шефа. Саня после случившегося
не станет звонить, узнавать, писать... Если бы речь шла о Митьке или
Кочаряне, он бы, конечно, полез в драку. А за себя не станет... Да и потом
он в углу... "Неужели творчество вам не дорого, но лишь тщеславие?
Побольше б скромности, товарищ Писарев... Станиславский не думал об афише,
когда создавал театр... Мейерхольд был счастлив тем, что мог ставить свои
вещи и после того, как перестал быть главным режиссером... Для любого
художника честь работать вместе с профессором Самсоньевым, разве нет? Он
выпестовал вас, за ним знание, опыт, имя, наконец...

Или вы не хотите работать с прославленным мастером сцены?"

Пусть поносит в себе обиду... Как я ее носил всю жизнь. Неотмщенную
обиду. Пусть поворочается всю ночь напролет в кровати, пусть покусает
костяшки пальцев, как я кусал... Ничего, если переживет, то поднимется еще
на одну ступень... И сделает такое, что потрясет людей...

"И тебе это будет приятно?" - Он снова услыхал чужой голос.

Грущин отчего-то заставил себя усмехнуться; он потом так и не смог
понять, зачем он понудил себя к этому, но он улыбнулся.

Ладно, а как на все это посмотрит Назаров? Он с завтрашнего дня в
отпуску, радость, защита у дочки, поездка на юг и все такое прочее...
Хорошо, а ежели шеф все-таки не станет подписывать без согласования с
Назаровым? Писарев ведь был именно у Назарова, и тот дал добро театру...
Надо проработать вопрос о "мелочах"... Верно говорят, мелочей нет... Тезис
и антитезис... "Зачем, Кирилл Владимирович, идти с этим частным вопросом к
большому шефу? Стоит ли вообще ворошить грязное белье? Обернется-то против
нас, работа с кадрами и так далее...

А Писарев будет рад, что к нему пришел его мастер, он обожает
Самсоньева... А еще лучше дать дополнительную единицу для режиссера, это
вообще гениально... Все соблюдено... Ради престижа нового дела во главе
становится народный артист, лауреат, профессор, а режиссер Писарев...
Театр публицистики, яркая современность, стоит ли подставлять большое
новое дело? У Писарева множество завистников; слухи об этом несчастном
колье не удержишь; не вода за плотиной - слухи, все равно пойдут, а если
во главе стоит Самсоньев, то и дело с концом...

Уверяю вас, Писарев будет по-настоящему рад такого рода решению
шарады...

Пройдет время, улягутся разговоры, которые неминуемы, можно будет
пересмотреть афишу, да и Самсоньев не вечен... Стоп, про это не надо...
Есть национальная корпоративность, есть классовая, но и возрастная тоже
довольно сильна... Уверяю вас, Кирилл Владимирович, мы нашли оптимальный
вариант, что ж по каждому пустяку согласовывать, в конце концов инициатива
решает все". - "Судьба таланта не пустяк, товарищ Грущин, талантом надобно
дорожить..." Может и так ответить, верно... "Видите ли, Кирилл
Владимирович, Писарев в письме на имя товарища Назарова ставил вопрос о
театре, и этот главный вопрос решен положительно.

Смотрите, Писарев просил пять штатных единиц: главрежа, директора,
дирижера, главного художника, механика... А мы даем ему дополнительную
единицу режиссера.

Можно, конечно, и подождать с приказом, время терпит, но, вы говорили,
Назаров просил провести все за два дня, снова на нас все шишки посыплются.
Поверьте мне, все-таки я вырос в театральной среде, предлагаемое решение -
оптимально...

Вспомните, наконец, кино... Посмотрите титры... Ученик - в качестве
режиссера-постановщика, и отдельный титр для мастера, художественного
руководителя... Ближайший друг Писарева, помню, Левон Кочарян был
счастлив, когда известный режиссер согласился быть его художественным
руководителем..." А потом можно подбросить на закуску: "Пригласите к себе
Писарева, поговорите с ним начистоту". Ага, конечно же поежится, кому
охота? И к Назарову идти не с руки; в конечном счете именно Кирилл
Владимирович санкционировал начало работы Писарева, когда тот стал катать
со своим табором по клубам и Дворцам культуры... "Ах, Кирилл Владимирович,
Кирилл Владимирович, думаете, не найдутся и в нашем коллективе люди,
которые с радостью бросят в нас камень: "Вы ж первыми поддержали опыты
Писарева, когда тот начинал два года назад!" Еще как бросят! А чем мы с
вами будем крыть?" Именно так, надо постоянно связывать его с собою, не
бояться ответственности, да, виноват, промолчал, ибо хорошо знал грешки
Писарева поры его юности, но какой талант безгрешен?! Это я, чиновник,
должен быть на просвет чистеньким, а Писарев - человек особый, ищущий, на
что-то приходилось закрывать глаза, да и потом меня бы не преминули
упрекнуть в зависти, как-никак окончил театральный, в дипломе стоит
"профессия- режиссер"... Нет, об этом не надо, начнет задавать вопросы,
когда, где, у кого, с кем... Можно и дальше поднажать, что, мол, юного
хирурга - надо уточнить кого - даже судили, дали два года, зарезал на
столе больного, а потом Героем стал, академиком... Или Рамзин?

Первый лауреат Государственной премии, а ведь был обвиняемым на
процессе промпартии, искупил вину талантом своим... Нет, опасно, Кирилл
Владимирович может сказать, что и Писарев искупил... Хотя есть ответ, там
шахты или больница, здесь - театр... Нет, не надо, перебор во всем хуже,
не только в картах...

Впрочем, держать про запас надобно все, - кто знает, глядишь,
пригодится, главное - оглоушить, вызвать растерянность, заставить прийти к