это опрокидывает мою жизненную позицию...
великолепно говорить речи, - все же был дерьмовым пропагандистом и большим
трусом. Как и Геринг, Гиммлер, Лей, да и вся эта камарилья. Каждый из них
понимал, что животный антисемитизм Гитлера, как и его постоянные угрозы
капиталу, раздуваемые, кстати, Геббельсом, не позволят Западу серьезно
разговаривать с ним. Если бы Геббельс не был з а м а р а н грехами
молодости по отношению к Гитлеру, у него бы хватило смелости
скорректировать политическую линию фюрера, и единый фронт против
большевизма был бы выстроен в тридцатых годах... Он, фюрер, держал подле
себя з а м а р а н н ы х, Скорцени, он их тасовал, как замусоленные
карты... Так вот, единый фронт - если всерьез думать о будущем - придется
налаживать вам... Вам и вашим единомышленникам - не тупым партийным
функционерам, чья безмозглость и безынициативность меня прямо-таки
ошарашивают, не палачам гестапо - но с о с т о я в ш и м с я немцам... Не
думайте, что у нас многие поймут мой с вами разговор: беседа с нацистским
преступником Скорцени в Вашингтоне многим не по вкусу... Я рискую,
разговаривая с вами, Скорцени, я поступаю против правил, против н а ш и х
правил, потому-то я и не хотел, чтобы наш разговор писали... Его бы потом
слушали марксистские еврейчики, которых привел в ОСС президент Рузвельт...
Или русские, вроде Ильи Толстого, - его тоже пустили в нашу разведку... Да
его ли одного?! Словом, готовы ли вы сотрудничать со мной и моими
единомышленниками? Если д а, то я смогу уже сейчас освободить ваших
доверенных людей, не столь заметных, как вы... Ваш черед наступит позже...
Если нет - я умываю руки.
делу, если они окажутся на свободе.
этому. Офицерские сантименты оставьте для будущих книг, сейчас надо думать
о деле, земля горит под ногами, Скорцени... А Кальтенбруннера с Герингом
вы все равно не спасете. Как н е с т а л и бы спасать Геббельса - по
прочтении архивов, которые я вам передам завтра. Балласт есть балласт:
все, что мешает дороге вверх, должно быть отброшено, не терзайтесь муками
совести...
провокатором он не собирался, считая, что лучше покончить с собой; его,
впрочем, об этом полковник и не просил; наоборот, посоветовал: "Будьте
самим собой. Меня интересует всего-навсего психологический портрет
Кальтенбруннера. Говорите с ним, о чем хотите... Вы же единственный, с кем
он будет чувствовать себя раскованно, поймите ситуацию правильно".
американскую секретную службу и получил свободу, возможность выехать в
Португалию, службу в месттном филиале ИТТ, его ни разу ни о чем не просили:
р е з е р в есть резерв, ожидание своего часа.
связника; назвал пароль от Скорцени, известный только им двоим; говорил
по-немецки с варварским испанским акцентом; передал приказ: сесть в
самолет, следующий рейсом Лиссабон - Дакар - Рио-де-Жанейро -
Буэнос-Айрес, положил на стол билет, поручил встретить там человека: "Вот
его фото; он здесь, правда, в форме, постарайтесь его запомнить, возможно,
он изменил внешность". "Погодите, но ведь это Штирлиц!" - "Тем лучше, это
прекрасно, что вы знакомы, едем в аэропорт, время, цейтнот!"
унизительным, что первый час, проведенный в разговоре с "Брауном", он
чувствовал себя не самым лучшим образом, слишком много и беспричинно
смеялся, захлебываясь пил виски, рассказывал отвратительные в своей
грубости солдатские анекдоты, пока, наконец, не обвыкся с ситуацией и
начал думать, как выполнить приказ, отданный фюрером "Шпинне".
только-только кончился Нюрнберг, там Скорцени встречался с Герингом; новые
руководители продолжали готовить достойную мотивацию для его освобождения
- слишком одиозен, будет много шума, если отпустить без достаточных на то
оснований.
работал крайне осторожно, понимал всю сложность с ц е п л е н н о с т е й,
которые были завязаны в "Шпинне".
контакты, которые ткали свою паутину, никак не замахиваясь на низовое
руководство подпольем, которое наивно считало, что идет подготовка к
схватке с американскими финансистами и московским интернационалом, а на
самом-то деле работало - с той памятной ночи на Висбаденском вокзале - на
секретную службу противника.
шокинг, грязь, потеря идеалов.
п р е д п р и я т и я - идея-то чья? Его, конечно, кого ж еще?!
ему было нужно, чтобы немцы из "Шпинне" контактировали с ним; именно ему
было необходимо и то, чтобы потом - подконтрольным - Штирлиц вновь
встретился с Роумэном, а уж после этого вышел на контакт с русскими, -
цепь замкнется, текст драмы будет окончен, останется лишь перенести его на
сцену; такое зрелище угодно тем, кто думает о будущем мира так же, как он.
РОУМЭН (Мадрид, ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________
договоренность меня не сможет удовлетворить, Роумэн.
коду напишите на отдельной страничке и сами сочините нужную мне бумагу.
продиктуете, только сначала я хочу слышать голос Кристы. Мы с вами
несколько заговорились, прошло тридцать две минуты, жива ли она?
Гаузнер достал из кармана большие часы самой дорогой фирмы - "Ланжин".
Гаузнера золотые, ими драться можно, боже, о чем я? Наверное, шок, меня
всего внутри молотит, даже игра в предательство страшна, не только само
предательство".
запомнить цифры, долго ждал ответа; Роумэн хрустнул пальцами: волнуется
американец. "Смотри, как я волнуюсь, - подумал Роумэн, - я еще раз
хрустну, я заработал ревматизм в ваших мокрых карцерах, суставы щелкают,
как кастаньеты. Ты в о з ь м е ш ь это, Гаузнер, у тебя спина офицерская,
с хлястиком, ты весь понятен со спины, радуйся, слушая, как я волнуюсь,
ликуй, Гаузнер..."
вечер, сеньорита, - он говорил на чудовищном испанском, имен не
произносил, конспирировал, - я передаю трубку моему другу.
дочь, - подумал Роумэн, - какой ужас, весь мир соткан из нравственных
несовместимостей"), Гаузнер шепнул:
Роллинс Джеймс
Ильин Андрей
Березин Федор
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман
Лукьяненко Сергей