Чтение 11–й страницы книги ~Тринадцатый рейс~

практическими навыками оперативной работы не сумеет правильно вести поиски.
Он слишком прямолинеен, Шиковец. И не очень-то великодушен по отношению ко
мне.

И все же, что бы ни разделяло нас, мы вместе составляем рабочий организм.
Я, со своими привычками к теоретизированию по каждому поводу, и он,
лаконичный, суровый практик. Нам надо искать общий язык. Надо!

Долго не мог заснуть... Становлюсь старше, думал я. Бессонницы не бывает
у молодых. Но с годами чувствуешь, что круг ответственности расширяется, и
это мешает видеть радужные сны.

Мне двадцать шесть. Каково же будет в пятьдесят, шестьдесят лет? Об этом
мог бы рассказать Комолов, но он далеко. Как всегда, мне не хватает его
несуетного, спокойного участия, которое называется умением слушать. Людей,
умеющих слушать, не так-то уж много. Научиться этому нельзя. Это не
искусство, а склад души.

Шиковцу не свойствен этот дар. Но нельзя требовать от людей того, чего у
них нет. Надо видеть и ценить то, что есть. И искать общий язык... Убеждать,
настаивать, доказывать.

До отплытия оставалось всего лишь два с половиной дня.

Ранним утром я позвонил в управление. Над заливом еще стоял туман. Где-то
звонил судовой колокол. Это был предрабочий час, но Шиковец приходил на
службу раньше других.

Я говорил пять минут без перерыва. Рассказал о поездке на остров, обо
всех своих сомнениях и о том, что мы прежде всего должны выяснить: кто же он
такой, этот Юрский. Присланные фотокарточки и словесный портрет,
составленный по признакам, которые еще во время оно разработал знаменитый
криминалист Бертильон, нам ничего не дают. Мы должны знать не только
внешность этого человека, раз подозреваем его в тягчайшем из всех
Преступлений - убийстве...

- В общем мне надо срочно слетать в Ленинград. Хотя бы на один день.

Шиковец долго дышал в трубку. Я испугался, что он заснул.

- Стало быть, ты не считаешь себя в отпуске, - спросил он наконец. Мне
показалось, в голосе его прозвучало удовлетворение. - А к кому явишься в
Ленинграде?

- К родственникам... друзьям. Осторожно.

- Ну ладно. Запиши адрес. Учти, командировки дать не могу. Сам старайся.

Ну вот, обошлось. Я опасался, что он откажет, а я в ответ наговорю
глупостей.

На "Онегу" вернулся рысью. Валера, расставив босые ноги, поливал палубу
из шланга.

- Опять будет жара. А механик обещал дождь на все лето, - сказал он. -
Знаток из деревни! "На Самсона дож, семь недель тож", "Много мошек, готовь
лукошек", - передразнил он нашего волгаря. - Народные приметы!

Я отозвал Валеру в каюту.

- Нужны деньги. Срочно. Можешь? Захлопали огромные - за стеклами очков -
ресницы.

- Конечно. Я понимаю. Личные дела, да? Удалось наскрести полсотни. Через
несколько минут я выдержал разговор с Кэпом и едва успел на такси. Конечно,
в аэропорту у кассы стояла очередь, а над очередью красовалось объявление о
том, что билетов нет. Но едва я стал протискиваться, как меня тронул за
плечо парень в кожаной куртке. От него пахло бензином, а на лбу отпечаталась
красная полоска от мотоциклетного шлема.

- От Шиковца, - сказал он. - Получи билет у диспетчера. Забронируй
обратный рейс в транзитной кассе.

В самолете у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над
противоречивым характером своего строгого начальника.

Встреча с Ленинградом всегда похожа на чудо. Но на этот раз я не успел
заметить ни Исаакия, ни Университетской набережной. Такси пробежало город,
вырвалось на Васильевский остров и застряло в геометрически правильной
паутине улиц. Это было царство прямого угла.

Я поднялся на пятый этаж серого безликого дома.

Дверь открыла мать Юрского. Для женщины сорока лет, к тому же
переживающей несчастье, она слишком смело обращалась с косметикой. Я сказал,
что знаком с ее сыном и пришел узнать, почему он не появляется.

Она провела меня в комнату, поправила прическу и неожиданно всплеснула
руками.

- Не углядели мы Славика, не углядели!

Жест показался театральным. Похоже было, она не знает, как выражать горе,
и поэтому прибегает к сильным приемам. Быть может, эта женщина еще не
поняла, что произошло.

- Не углядели мы! - повторила она. Многозначительное местоимение
перекладывало часть ответственности и на меня. Что ж... В комнате
чувствовалось отсутствие мужчины, хозяина. Вдовья доля, горькая русская
доля, наследство войны, доставшееся многим, очень многим.

- Убежал Славочка, убежал. Только записочку оставил: "Мамуля, вернусь не
скоро, а может, никогда".

- Куда убежал? - спросил я, желая поскорее прервать жалостливый
речитатив.

- Кто знает? Может, во флот. Он давно хотел убежать во флот и даже с
приятелем договаривался, с соседом Алешкой. Милиция уже расспрашивала. Он у
моего двоюродного брата какую-то иконку взял, вроде бы ценную. Господи, это
ж от баловства.

- А больше ничего не взял?

Наверно, я переборщил с расспросами. Она спросила довольно сухо, изменив
тон:

- Где же вы с ним познакомились и сами откуда?

Я рассмеялся и, вытащив из кармана цепочку, покрутил ее вокруг пальца.
Эта цепочка, увешанная всякими заграничного происхождения брелочками, с
автомобильным ключиком, не раз выручала меня. Она была противовесом
профессиональному любопытству. Брелочки позванивали о легкомыслии, ключик
свидетельствовал о прочном материальном положении. И то и другое не вязалось
с представлением о сотруднике угрозыска.

- Он любит автомобили. Я тоже.

- Понимаю, - сказала она с облегчением. - Молодежь сейчас очень
интересуется машинами. Век техники!

Работа в угрозыске неизменно прививает навыки беглых характеристик.
Скорее всего продавщица, думал я, посматривая на хозяйку. У тех, кто стоит
за прилавком, вырабатывается особая сутулость. Выпрямляясь, они откидывают
корпус назад, чтобы сбросить тяжесть с затекшей поясницы... В доме много
дорогих вещей, аляповатых и безвкусных.

- Вы, кажется, в магазине работаете?

- В аэропорту, в буфете.

- Хорошая работа!

- Да где уж, где уж! - возразила она и, вытерев глаза, взглянула на
платок. - По суткам дома не бываю. Ну, правда, о Славике забочусь, вещички у
него что надо.

Война еще ходит по домам, подумал я с горечью. Может быть, она не стала
бы пустой, вздорной бабенкой, будь рядом с ней крепкий и сильный мужчина.

- Славочке все условия стараюсь создать, - продолжала тараторить женщина.
- Вот, пожалуйста. Это его уголок. Здесь уютно, правда?

Я окинул взглядом уютный "уголок". Рисунок брига на стенке, секретер. Две
полки с книгами. Жюль Берн, Мопассан. Двухтомный Джозеф Конрад, затрепанный.
Множество пестрых журналов: "Пари-матч", "Квик"... Наверно, мамаша приносила
из аэропорта. Что ж... Читай, коли голова на месте. Но ведь он небось,
слюнявя пальцы, рассматривал лишь рекламу и полуголых девчонок. "Изящная
жизнь", как же!

К секретеру был приколот квадратный листок бумаги. Эдакий самодельный
плакатик, изображающий характерный силуэт Петровской кунсткамеры. И надпись:
"Мир-кунсткамера, люди-экспонаты. Ст. Юрский".

Ох, позер...

- Я как-то не мог понять, чем он увлекается, кроме автомобилей, - сказал
я, покручивая цепочку.

- Славик... Славик... Знаете, он стал таким замкнутым. Возраст, наверное.

- Вы хорошо зарабатываете?

Она пожала плечами и усмехнулась. Автомобильный ключик и брелочки чем-то
незримым роднили нас. Очевидно, в ее глазах я был человеком, понимающим, что
радости жизни не всегда даются открытым путем.

- У буфетчицы сложная работа...

- Да, конечно.

- Иногда помогал дядя Славика. Он хорошо зарабатывает. Профессор!

В словах промелькнул оттенок презрения и застарелой родственной вражды.

- Ну уж и дядя! - сказал я в тон.

- Вы знаете, да? - живо спросила женщина. - Действительно. Когда Славик
окончил школу, я пошла к брату и попросила, чтобы устроил его в институт. У
брата много связей в этом "ученом мире". Знаете, он сказал, что не может.
Родной двоюродный брат! Он презирает меня. Конечно, я женщина простая...

Вот здесь я почувствовал неожиданную гордость. Но если человек кичится
своей "простотой", значит он не так уж прост.

- Получает большущие деньги, а живет... Откровенно сказать, хуже меня.
Все тратит на пустяки. Какие-то экспедиции, берет студентов за свой счет.
Без царя в голове.

- Пора! - сказал я себе, пряча цепочку в карман. - Пора.

Мне захотелось прервать поток глупых слов. Не в этом ли причина разлада,
происходившего в душе парня? Бессребреник был представлен в его глазах
чудаком и скопидомом. И тут же рядом - торжествующее мещанское благополучие,
основанное на граммах недолитого коньяка. И оправдательная "философская
база": все, мол, так поступают. А кто не так, тот, мол, помешанный.

Действительно, мир мог показаться ему кунсткамерой.

- Как вы думаете, Славик скоро вернется? - спросила она так, будто ее