ветреными перекрестками! Все должно было быть как всегда - открытки с
весточками от Николь, которую Телль опекала, и от дикарей, над послания-
ми которых она хохотала, катаясь по кровати; но теперь она тоже побывала
в городе, впервые увидела улицу с высокими тротуарами и одновременно
познакомилась в Вене с фрау Мартой и юной англичанкой. Ей-то невдомек,
что она как бы перешла на мою сторону, оказалась сама причастна к тому,
что своей непринужденной и легкой нежностью до сих пор помогала мне пе-
реносить; теперь она была вроде сообщницы, я чувствовал, что уже не смо-
гу, как прежде, говорить с ней о Элен, поверять ей свою тоску по Элен. Я
высказал ей это, бреясь у окна, а она смотрела на меня с кровати, голая
и такая красивая, какой может быть только Телль в девять часов утра.
резал себе щеку. Город же принадлежит всем, правда? Когда-то должна была
прийти и моя очередь познакомиться с ним не только по твоим рассказам,
вестям от моего соседа или беглым прогулкам. Не пойму, почему это должно
на нас отразиться? Нет, ты по-прежнему можешь говорить о Элен, своей
пылкой северянке.
бинтами для первой помощи, если разрешишь мне такое сравнение ("Я в вос-
торге", - сказала Телль), и вдруг ты очутилась так близко, ты ходила по
городу тогда же, когда и я, и, пусть моя мысль кажется нелепой, это тебя
отдаляет, делает тебя активной стороной, ты уже в ряду раны, а не пере-
вязки.
и из него выходишь, не спрашивая разрешения, и у тебя его не спрашивают.
Если не ошибаюсь, всегда было так. А аптечка с бинтами тебе и впрямь
нужна, сейчас испачкаешь пижаму.
видела Николь.
тела бы, чтобы ты искал ее, а не Элен.
ками и спиртом. - Но видишь, ты сама чувствуешь разницу, ты придаешь на-
шему совместному пребыванию в городе какой-то моральный смысл, говоришь
о каких-то предпочтениях. Между тем ты и я - мы существуем в другом пла-
не, вот в этом.
Буэнос-Айрес, Женеву.
лась ее грудей, медленно и ласково очертила ее бок и, опустившись до ко-
лена, не спеша возвратилась наверх, огладив бедро. Телль прижалась к не-
му и поцеловала в голову.
сказала она. - Ты же знаешь, если смогу, я приведу ее к тебе, дурачина
ты этакий.
хотелось бы знать, как ты туда попала, как ты поняла, что очутилась в
городе. Раньше ты, бывало, рассказывала что-то туманное, это могли быть
просто сны или безотчетное подражание вестям от моего соседа. Но теперь
другое, это совершенно очевидно. Расскажи, Телль.
повседневной и астрономической, подспудный мощный поток, не дающий нам
разбрасываться в попытках конформизма или заурядного бунта, это как бы
непрерывная лавина черепах, чье противостояние быту никогда не прекраща-
ется, потому что движется она в запаздывающем темпе, едва ли сохраняя
какую-то связь с нашими удостоверениями личности, фото в три четверти на
белом фоне, отпечатком большого пальца правой руки, с жизнью как с
чем-то чужим, но о чем все равно надо заботиться, как о ребенке, которо-
го оставили на вас, пока мать занимается по хозяйству, как о бегонии в
горшке, которую надо поливать два раза в неделю, только, пожалуйста,
лейте воды не больше, чем один кувшинчик, а то бедняжка у меня чахнет.
Бывает, что Марраст или Калак смотрят на меня, как бы спрашивая, что я
тут делаю, почему не освобождаю пространство, которое занимает мое тело;
а иногда так смотрю на них я, а иногда Телль или Хуан, и почти никогда
Элен, но иной раз и Элен, и в таких случаях мы, на которых смотрят, от-
вечаем на такой взгляд индивидуально или коллективно, словно желая уз-
нать, до каких пор будут на нас так смотреть, и тогда мы ужасно благо-
дарны Сухому Листику, на которую никогда не смотрят, и тем паче она не
смотрит, наивно дающей знак, что пора на переменку и за игру.
говорить.
которые обычно вызываются подобными взглядами. Почти всегда, после реп-
лики Сухого Листика, игру затевает мой сосед. "Ути, ути, ути", - говорит
мой сосед. "Ата-та по попке", - говорит Телль. Больше всех горячится По-
ланко. "Топ, топ, ножки, побежали по дорожке", - говорит Поланко. Так
как все это обычно происходит за столиком в "Клюни", некоторые посетите-
ли явно начинают нервничать. Маррасту становится досадно, что люди так
негибки, и он немедленно повышает голос. "Вот я вам зададу", - говорит
Марраст, грозясь пальцем. "Бисбис, бисбис", - говорит Сухой Листик.
"Ути, ути", - говорит мой сосед. "Бу-бух", - говорит Калак. "Топ, топ,
ножки", - говорит Поланко. "Бу-бух", - настаивает Калак. "Тюк, тюк,
тюк", - говорит Николь. "Ути, ути", - говорит мой сосед. "Гоп, гоп,
гоп", - с восторгом говорит Марраст. "Бисбис, бисбис", - говорит Сухой
Листик. "Гоп, гоп", - настаивает Марраст, который всегда стремится затк-
нуть нам рот. "Ути, ути", - говорит мой сосед. "Ата-та по попке", - го-
ворит Телль. "Бу-бух", - говорит Калак. "Гоп, гоп", - говорит Марраст.
"Агу-агусеньки", - говорит Николь. На этой стадии беседы часто случает-
ся, что мой сосед вынимает из кармана клеточку с улиткой Освальдом, по-
явление еще одной персоны встречают бурными изъявлениями радости. Доста-
точно поднять проволочную дверцу, и Освальд предстает во всей своей
влажной невинной наготе и начинает прогулку по галетам и кусочкам саха-
ра, разбросанным на столе. "Ути, ути", - говорит мой сосед, поглаживая
ему рожки, что Освальду совершенно не по вкусу. "Бисбис, бисбис!" - вык-
рикивает Сухой Листик, для которой Освальд вроде сыночка. "Тюк, тюк,
тюк", - говорит Телль, изо всех сил стараясь приманить Освальда к себе.
"Бисбис, бисбис!" - кричит Сухой Листик, протестуя против такого иска-
тельства.
сосед и прочие быстро теряют к нему интерес и углубляются в более
серьезные материи; между тем Телль и Сухой Листик продолжают шепотом
гипнотизировать его и приручать. "Бяка ты", - говорит Поланко. "Сам ты
бяка", - говорит Калак, всегда готовый ему возразить. "Финтихлюпик", -
ворчит Поланко. "Из всех, кого я знаю, вы самый большой бурдак", - гово-
рит Калак. Тогда мой сосед спешит убрать Освальда со стола, потому что
его огорчает любая напряженность в нашем кружке, а кроме того, уже дваж-
ды приходил Курро с предупреждением; что, если мы не уберем с глаз этого
слизняка, он вызовет полицию, - эта подробность тоже не лишена значения.
тался в Асторге, а то здесь, в Париже, ты вовсе не ко двору, красавчик.
Нет, дон, вы и впрямь тот безумный галисиец, о котором говорит фрай Луис
де Леон, хотя некоторые считают, что он имел в виду ветер.
гивая нам одним глазом и одновременно повышая голос, чтобы успокоить
госпожу Корицу, расплывшуюся за четвертым столиком слева, со стороны
бульвара Сен-Жермен.
ся невероятно глупым госпоже Корице, так как, прямо надо сказать, теперь
даме, очевидно, уже нельзя прийти в кафе, чтобы пристойно провести вре-
мя.
шедшие, вытаскивают все время из карманов какие-то странные вещи и бол-
тают бог весть что.
компрессия, клянусь тебе.
давит, ты опускаешься, опускаешься и в конце концов делаешься плоская,
вроде электрического ската, помнишь, такая тварь в аквариуме. А при
компрессии все вокруг тебя как-то вырастает, ты бьешься, отбиваешься, но
все напрасно, и в конце концов тебя все равно прибивает к земле, как
лист с дерева.
трудно объяснить, мостовая будто пролегла по глубокому рву, похожему на
пересохшее русло, а люди ходили по двум тротуарам на несколько метров
выше. Правду сказать, людей не было, только собака да старуха, и насчет
старухи я тебе потом должна рассказать что-то очень занятное, а по тро-
туару в конце концов выходишь на открытую местность, дома там, кажется,
кончались, это была граница города.
уже ходили по ней. Не ты ли рассказывал мне про эту улицу? Тогда, воз-
можно, Калак, с ним же что-то случилось на улице с высокими тротуарами.
Место там такое, что сердце сжимается, тоска гложет беспричинная только
из-за того, что ты там находишься, что идешь по этим тротуарам, которые