Чтение 101–й страницы книги ~Падение Гипериона~

обозначение системы звезды класса G, вокруг которой обращалась планета
Безбрежное Море. Мало кто задумывался о географии пустого пространства, в
котором раскинулась Сеть.

- ...силы противника держатся в ста двадцати минутах полета от
радиуса поражения мира-мишени, - сообщил Ли. Гладстон знала, что радиус
поражения, примерно 0,13 астроединицы, - это дистанция, с которой
вооружение стандартного боевого корабля способно пробить наземные защитные
поля. На Безбрежном Море их не было.

Молодой адмирал продолжал:

- Контакт с их авангардом предполагается в 1732:26 по стандартному
времени, то есть минут через двадцать пять. Построение эскадры должно
обеспечить нам максимальное проникновение в глубь Роя. На время сражения
нуль-канал будет отключен, локальный перенос подкреплений и боеприпасов
будет производиться силами двух наших кораблей-прыгунов. Мой флагманский
корабль - КГ "Гарден Одиссей" - выполнит вашу специальную директиву при
первой же возможности. Вильям Ли, конец связи.

Изображение сжалось в белый вращающийся шар.

- Отвечать? - спросил компьютер передатчика.

- Прием подтверждаю, - сказала Гладстон. - Продолжайте.

В кабинете ее ждала Седептра Акази. Заметив, что красавица-негритянка
хмурится, Гладстон спросила:

- Что случилось?

- Военный Совет готов продолжить работу, - сообщила помощница. - А
сенатор Колчев настаивает на немедленной аудиенции. По сверхважному, как
он утверждает, вопросу.

- Пусть зайдет. Передайте членам Совета, что я буду через пять минут.

Гладстон села за свой антикварный письменный стол. Вот уже несколько
ночей она не спала, и глаза буквально слипались. Но когда вошел Колчев,
она как ни в чем не бывало смерила его проницательным взглядом.

- Садитесь, Габриэль-Федор.

Коренастый лузусец, будто не слыша, принялся мерить шагами кабинет.

- Знаете ли вы, что происходит, Мейна?

Она слегка улыбнулась.

- Вы имеете в виду войну? Конец мира, в котором мы родились и
выросли? Это?

Колчев хватил кулаком одной руки по ладони другой.

- Нет, черт возьми, не это! Вы следите за Альтингом?

- По возможности.

- В таком случае вы должны знать, что кое-кто из сенаторов и
околосенатские интриганы сколачивают лобби: им не терпится выразить вам
недоверие. И они это сделают, Мейна. Причем в самое ближайшее время.

- Я в курсе, Габриэль. Садитесь же! У нас еще минута, даже две.

Колчев рухнул в кресло.

- Дьявольщина! Даже моя собственная жена вербует, где только можно,
ваших противников, Мейна.

Гладстон улыбнулась еще безмятежнее:

- Сюдетта никогда не пылала ко мне любовью, Габриэль. - Внезапно
улыбка исчезла с ее лица. - Последние двадцать минут я не следила за
дебатами. Как по-вашему, сколько мне осталось?

- Часов восемь. Может, чуть меньше.

Гладстон кивнула.

- Вполне достаточно.

- Достаточно? Что за чушь вы мелете? Кто еще, по-вашему, способен
быть главнокомандующим?

- Вы, - не раздумывая, ответила Гладстон. - Вне всякого сомнения,
именно вы займете мое кресло.

Колчев что-то пробурчал себе под нос.

- Впрочем, война может кончиться раньше, - сказала Гладстон, будто
рассуждая вслух.

- А, вы про супероружие Техно-Центра. Да-да, Альбедо где-то установил
действующую модель. На какой-то базе ВКС. Хочет продемонстрировать ее
Совету. Нашел время заниматься такой чепухой!

Гладстон почудилось, будто чья-то ледяная рука стиснула сердце.

- Нейродеструктор? Техно-Центр уже изготовил экземпляр?

- Да, причем сразу несколько, но на факельщик погружен только один.

- Кто это санкционировал, Габриэль?

- Подготовку санкционировал Морпурго. - Сенатор подался всем телом
вперед. - В чем дело, Мейна? Чтобы пустить в ход эту штуку, необходима
ваша санкция.

Гладстон пристально посмотрела на старого коллегу:

- Нам далеко до Гегемонии Мира, не так ли, Габриэль?

Грубоватое лицо лузусца буквально скривилось от боли:

- И поделом нам! Предыдущая администрация послушалась Техно-Центра и
использовала Брешию как приманку для Роя. А когда страсти улеглись, вы
затеяли эту кутерьму с включением Гипериона в Сеть.

- Думаете, мое решение послать флот на защиту Гипериона
спровоцировало войну?

Колчев поднял голову.

- Нет, вряд ли. Бродяги начали разбойничать больше века назад, разве
не так? Если бы только мы обнаружили их раньше. Или как-нибудь
договорились бы с этим дерьмом.

Мелодично зазвенел комлог Гладстон.

- Пора возвращаться, - негромко сказала она. - Вероятно, Советник
Альбедо горит желанием продемонстрировать оружие, которое дарует нам
наконец-то победу.

Как хочется оборвать все, скользнуть в инфосферу - лишь бы избавиться
от этих бесконечных ночей с бульканьем фонтана и кровохарканьем. Эта
слабость не просто парализует тело - она изъедает душу, превращая меня в
пустотелый манекен. Вспоминаю дни в Уэнтворт-Плейсе, когда болезнь
ненадолго отступила. Фанни тогда ухаживала за мной. О, эти ее
философические рассуждения: "Существует ли другая жизнь? Возможно ли, что
все происходящее здесь - сон? Нет, она непременно должна существовать,
иначе получается, что мы были созданы только для мук".

О, Фанни, если бы ты знала! Да, мы созданы именно для мук. В конечном
счете муки и мучения - это все, что мы собой представляем. О, прозрачные
заводи душевного покоя между волнами сокрушительной боли! Мы созданы и
приговорены влачить свою боль, как спартанский мальчик, прячущий под
одеждой украденного лисенка, который грызет его тело. Какое еще создание в
необозримых Господних владениях смогло бы, Фанни, все эти девятьсот лет
хранить память о тебе, память, пожирающую его изнутри? Я храню ее даже
сейчас, Фанни, когда чахотка исправно делает свое дело.

Меня осаждают слова. Мысли о книгах терзают душу. Стихи гудят в
голове. Но я не в силах избавиться от них.

Мартин Силен, твой голос доносится до меня с тернового креста. Твои
песни, как мантра, ты гадаешь, что за бог осудил тебя на пребывание в этом
аду. Однажды, когда ты рассказывал свою историю спутникам, до моего
сознания донеслись твои слова: "Итак, вы видите - в начале было Слово. И
Слово стало плотью в ткани человеческой вселенной. Но только поэт сможет
расширить вселенную, проложив пути к новым реальностям, подобно тому как
корабль с двигателем Хоукинга проходит под барьером Эйнштейнова
пространства-времени.

Чтобы стать поэтом - _н_а_с_т_о_я_щ_и_м _п_о_э_т_о_м_, - нужно
воплотить в себе одном весь род людской. Надеть мантию поэта - значит
нести крест Сына Человеческого и терпеть родовые муки Матери - Души
Человечества.

Чтобы быть _н_а_с_т_о_я_щ_и_м _п_о_э_т_о_м_, нужно стать богом".

Ну что ж, Мартин, старый коллега, старый приятель, ты несешь свой
крест и терпишь муки, но почувствовал ли ты себя хоть немножечко Богом?
Или так и остался никому не нужным глупцом, нанизанным на трехметровое
копье? Больно, правда? Я чувствую твою боль. И свою тоже.

Но когда близок конец, это уже неважно. Мы считали себя
необыкновенными. Распахивали двери своего восприятия, оттачивали
способность к сопереживанию и выплескивали этот котел с общей болью на
танцплощадку языка, а затем пытались сплясать на ней менуэт. Ерунда все
это. Мы не аватары, не сыны божьи, даже не сыны человеческие. Мы - это
всего лишь мы, в одиночестве переносящие наши опусы на бумагу, в
одиночестве читающие, в одиночестве умирающие.

Дьявольщина, до чего же больно! Тошнота не проходит, но вместе с
желчью и мокротой я выплевываю ошметки легких. Странно, но умирается мне
не легче, чем в первый раз. Пожалуй, даже труднее. Хотя, говорят, практика
- великая вещь.

Фонтан на площади отравляет ночную тишину своим идиотским журчанием.
Где-то там ожидает Шрайк. Будь я Хентом, не раздумывая, бросился бы в
объятия Смерти, - раз уж Смерть раскрывает свои объятия, - и покончил бы
со всем этим.

Но я обещал. Обещал Хенту попытаться.

И в мегасферу, и в инфосферу я могу попасть теперь только через ту
новую среду, которую Назвал метасферой. Но она пугает меня.

Всюду простор и пустота. Ничего похожего на урбанистический пейзаж
инфосферы Сети и джунгли мегасферы Техно-Центра. Здесь все такое...
неустановившееся. Везде какие-то странные тени и мигрирующие массы, ничуть
не похожие на разумы Техно-Центра.

Я стремительно лечу к темному отверстию. Кажется, это нечто вроде