и т. д. задался вопросом -- "чего я в жизни еще не делал?" -- ответ был
краток: "Не написал романа". Тогда Шервинский создал "Ост-Индию". На сорок
первом году жизни автора книга вышла в свет.
Нидерландах, в португальских, а потом опять-таки нидерландских колониях.
Удивительно то, что полиглот Шервинский, активнейшим образом переводивший
как с латыни, так и с греческого, как с французского, так и с итальянского,
с немецкого и ряда других языков, -- избрал в качестве "фона" для книги
именно те страны, где разговаривали на языках, автору как раз неизвестных,--
на нидерландском и на португальском. Португальский латинисту был, конечно,
"более-менее понятен", в дело же русской нидерландистики Шервинский внес
весомый вклад: целиком перевел (а спустя всего лишь 60 лет даже издал в
"Литературных памятниках") одно из главных произведений латинской поэзии
Нидерландов XVI века, а именно "Книгу о поцелуях" Иоанна Секунда, рано
умершего младшего современника Эразма Роттердамского. Но дела это не меняет.
Даже бегло зная латынь и итальянский, по-португальски книгу не прочтешь.
Даже очень хорошо зная немецкий -- в голландской фразе едва-едва доберешься
до общего смысла. Шервинский явно пошел по пути наибольшего сопротивления. К
тому же автор поставил перед собой задачу, которую можно обнародовать лишь
теперь, накануне столетия со дня его рождения: он намеренно запутывал текст,
стремясь преподнести читателю все происходящее через сознание своего героя,
юного хищника-нувориша Йоста Перка (Поттера). Шервинский пишет: "...чем-то
опоила мужа...", "вошли в устье какой-то реки...", "за окном -- река, значит
-- не море...". Сам Шервинский (что видно из подготовленной им картотеки)
отлично знает, из чего именно приготовлялось питье для одурманивания
чрезмерно ревнивых мужей, "датура" (т.е. "дурман"), что Гоа стоит не на
"какой-то" реке, а на воспетой многими поэтами Мандови, что для того, чтобы
попасть в Батавию, нужно сперва войти в бухту (лишь потом -- в реку),
наконец, что за малопонятными герою афоризмами фон-Байерена имеют место
подлинные цитаты из античных авторов. Вся эта ученость ни к чему герою
Шервинского, Йосту Перку, чья единственная цель -- скорейшая нажива и
спокойное возвращение в родные Нидерланды. Может быть, потому ему так и
удается все -- на взгляд читателя, чрезмерно легко. Потому и гибнет на
Востоке без заметных следов "мечтатель" фан-Байерен, знавший в жизни одну
лишь страсть -- не столько сами драгоценные камни, сколько красоту их
"новой" огранки в еврейских мастерских Амстердама, -- что жил в нем
"моральный закон". Для Йоста Перка ни морального закона (никакого), ни
"звездного неба над головой" (кантовского) -- явно нет. Есть лишь деньги в
кошельке и на текущем счету. А также перстень с алмазом в пятнадцать каратов
(жаль, восточной, голкондской огранки) на пальце -- чтобы больней пожать
руку обедневшему другу-художнику.
дань "проходимости" романа в печать, а может быть -- в минимальной степени
-- дань отрыву от подлинных нидерландских источников. Среди людей,
отправлявшихся за море искать счастье из Нидерландов, были заметные
литераторы: к примеру, сложивший голову в нидерландской Западной Африке
менее чем десятью годами позже времени действия "Ост-Индии" великий мастер
бурлеска В. Г. ван Фоккенброх, пропавший где-то в Индонезии певец "Новых
Нидерландов" (т.е. опять-таки Нью-Йорка и его окрестностей) Якоб Стендам,
наконец, Арно ван Овербеке, первым из поэтов посетивший колонию, основанную
в 1652 году Яном ван Рибеком на мысе Доброй Надежды. Попадали в дальние края
не одни поэты, -- были и не слишком удачливые живописцы, которых судьба
разбрасывала по земному шару. Все эти люди, -- да и не они одни, -- были до
недавнего времени вполне безвестны не только за пределами Нидерландов, но и
на родине. Причина проста: нидерландский язык с начала XVIII века утратил
значение "мирового"; Джон Мильтон полустолетием раньше его все-таки знал,
говорил на нем и Петр Первый (с изрядной примесью немецкого, впрочем), но
дальше потерпевшие поражение в морских войнах с Англией Нидерланды как-то
позабылись. Зато никак не могла утратить своего значения живопись "малых
голландцев" -- искусство, от разговорного языка не зависящее. К тому же
"малые" при ближайшем рассмотрении оказываются великими -- Франс Хальс, Ян
ван Гойен, Вермеер Дельфтский, да и другие.
признается одним из лучших в мире. Оно почти не пострадало даже во время
массовой сталинской распродажи художественных сокровищ СССР на барахолках
Европы: на них планомерно поступал то Рафаэль, то Рубенс, то Веласкез, --
эрмитажным старьевщикам и их начальству было не до мечущихся в волнах
парусников ван Гойена и не до коров Поттера, слишком мало дали бы за них в
Европе. "Уплывал" один Рембрандт, но оставалось двадцать (а то и сорок)
картин Ваувермана, того самого, у которого на каждой картине -- почти как
подпись художника -- в пейзаже ли, в жанровой ли картине, но непременно
присутствует... белая лошадь. Конечно, как справедливо заметил остроумнейший
(временами, когда заставлял себя вникнуть в изучаемый предмет) из
искусствоведов русского зарубежья Владимир Вейдле, двадцать Вауверманов
одного Рембрандта не заменят. Но в сложившейся ситуации сравнения столь же
неуместны, как на пожаре: что удалось спасти -- то и благо. Таким образом,
вход из России XX века в Нидерланды XVII века открыт, через живопись.
мир героев "Ост-Индии". Но там, в глубине обрисованной в первых главах
романа картины процветающего Амстердама, дорога сворачивает, -- так же, как
в глубине прославленной "Дороги в Мидделхарниссе" Мейндерта Гоббемы (не
случайна, думается, тоже "ровесника" Йоста и Йохима). Однако в глубине
картины Гоббемы виднеются дома деревушки Мидделхарниссе, и за поворотом,
надо полагать, ждут странника трактир, пиво, согретая жаровней постель.
Дорога же героев Шервинского сворачивала в Южные Моря, на Восток, к Островам
Пряностей, -- а их на картинах "малых голландцев" нет. Художники, которых
теперь мы зовем "малыми голландцами", в эти края уезжали -- как правило --
лишь от полною отчаяния и обычно бросали ремесло живописца.
бескультурны, -- как пишет Шервинский, "в том Амстердаме, где можно будет
отпустить себе бороду, стать попечителем приюта для бедных, пожертвовать в
церковь орган о восьмидесяти трубах, заказать семейный портрет свой не
одному Йохиму, но целым десяти мастерам десять семейных портретов. Пусть
пишут на здоровье ост-индского богача Йоста Поттера из Нейкерка!"
Действительно, подобная показная благотворительность шла на пользу развитию
нидерландских искусств, -- в противоположность Португалии, где заморское
золото почти целиком уходило на содержание королевского двора. И если Вондел
или Рембрандт (отношении между которыми были очень скверными, к слову
сказать) умирали в бедности, то потому, что это -- как говорит в романе
Йохим -- амстердамскому живописцу "позволительно, даже необходимо"
(осознанное решение, возможное лишь для очень большого художника). Во
времена действия романа в одном только Амстердаме жило и работало более
трехсот живописцев, чьи картины до сей поры хранители лучших музеев не
стремятся убрать в запасники. Но на этих картинах нет почти ничего, что вело
бы за океан, -- разве что в натюрмортах попадаются предметы колониального
происхождения. Живопись, давая автору "Ост-Индии" пропуск в Голландию, ничем
не могла помочь "за поворотом". Источники же литературные, многочисленные
сохранившиеся "журналы" (т.е. дневники) путешественников на Восток
оставались для писателя недоступны: они или вовсе отсутствовали в наших
книгохранилищах, или отсутствовал их перевод на понятный немецкий или
французский язык.
оказался в романе Шервинского определен теми историческими материалами,
которые автору удалось собрать по имеющимся в наличии источникам. Даже на
Макассар (старое название острова Целебес), губернатором которого "назначил"
Шервинский дядю героини романа, Йост Перк не попадает, и вообще в Индонезии
не движется дальше Батавии (нынешней Джакарты) -- кроме пиратского налета на
безымянный островок, -- этот рассказ довольно точно перенесен в роман из
рассказа постороннего очевидца. Йост пересекает не Суматру, не Яву, а
Индийский полуостров; столько же во имя занимательности сюжета, сколько во
имя исторической точности -- к которой Шервинский стремится на всем
протяжении романа максимально с рвением, сочинителям историкоподобных
приключенческих романов обычно не свойственным -- Йост Перк попадает в
положение, при котором вынужден пересечь собственно Индийский полуостров,
попадая в такие края, до которых даже хищная рука Нидерландской Ост-Индской
Компании не дотягивалась: ей хватало Южной Африки, Цейлона, Индонезии. Йост
пробирается от "золотой Гоа" на Мала барском, западном берегу Индии до
Масулипатама на восточном берегу, Коромандельском. Не зря же за все месяцы
пребывания в Гоа Йост даже не может выяснить, где расположена голландская
Фингерла: от нее до Гоа было четыре мили на север, но сколько-нибудь
внятного описания таковой применительно к концу XVII века не сохранилось --
следовательно, Шервинский, как автор, свою "задачу" обосновавший, о ней и не
пишет.
тщательной проверки многих фактов, на фоне которых движется повествование,
удалось найти лишь немногие неточности. Так, к примеру, хотя островок
Аннобон у берегов Западной Африки и принадлежал формально Португалии, хотя и
славился он своими апельсинами, столь необходимыми погибающим от цинги
(скорбута) в ее жуткой "морской" форме, но процветающая губернаторская вилла
в эти годы на нем вряд ли стояла, -- зато достоверно известно, что именно в
те годы на остров привезли и выпустили несколько свиней, с тем чтобы они
плодились и питали свинячьей своей плотью оголодавших моряков. Рассказ
Шервинского об Аннобоне больше напоминает картину Ватто или Ланкре, чем
нидерландские образцы (португальских, кажется, нет вовсе). В описании
"золотой Гоа" великий португальский поэт М. М. Барбоза дю Бокаж (в
современном "советском" написании -- "ду Бокаже"), не от хорошей жизни на
родине побывавший в португальской Индии, описывает колонию буквально теми же
порой словами, что и Шервинский. Не случайно в картотеке, заведенной
Шервинским при собирании материала для романа, есть выписки как раз из
"Путешествия на Восток", цикла сонетов Бокажа (и выписки сделаны
Андреев Николай
Афанасьев Роман
Грабб Джеф
Фазиль Искандер
Березин Федор
Афанасьев Роман