Чтение 101–й страницы книги ~Южный ветер~

поседел, пытаясь внушить моим соотечественникам понимание того,
что реальность далеко не так убедительна, как выдумка.

-- В определенной атмосфере, -- со смехом сказал епископ,
-- все становится истинным. Будь вы неправы, мистер ван Коппен,
где бы были наши поэты и романисты?

-- А сейчас они где? -- поинтересовался американец.

-- Как может человек породить нечто, чего в нем самом
никогда не было? -- продолжал мистер Херд. -- Как может он
создать гармонию, если сам негармоничен? В этом случае речь
может идти лишь о степени доверия к нему, о правдободо...
подобобии...

-- В жизни не слышал более глубокого замечания, Коппен,
что нет, то нет, и более тонкого, даже от вас. И от вас тоже не
слышал, Херд. Я могу к нему кое-что добавить. Мне сегодня
случилось беседовать с одним господином о сценическом
искусстве. Я сказал, что всегда с грустью наблюдаю за людьми из
плоти и крови, притворяющимися королями и королевами. Потому
что у них все равно ничего выйти не может. Ни один разумный
человек им не поверит. А вот когда смотришь некоторые местные
представления театра марионеток, иллюзия возникает полная.
Почему же кукольный театр убедительнее "Комеди-Франсез"? Потому
что он гораздо дальше ушел от реальности. В нем столько
притворства, что вы уже перестаете ему сопротивляться. Сдаетесь
без всяких усилий. Вы готовы, вам даже не терпится уступить
невероятному. И как только вы это сделали, все прочее,
пользуясь вашим выражением, происходит самой собой.

-- Вся жизнь это уступка невероятному, -- несколько
туманно высказался епископ.

Мистер Ричардс заметил:

-- К таким вопросам следует подходить с открытым разумом.
А открытый разум, джентльмены, не обязательно является пустым.

-- Очень тонкое различение!

-- И прекрасно. Мистер Кит предлагает уничтожить театры.
Присоединяюсь. Нет ничего проще. Позвольте мне набросать
памятную записку, которую мы подадим в Палату лордов. Мы будем
взывать к нравственному чувству. Я знаю, как следует излагать
подобные вещи. "Настоящим податели прошения сего по соизволению
Божию смиренно протестуют против чрезмерного обилия поцелуев на
сцене" -- а! Кстати о поцелуях, вон идет наш друг, дон
Франческо. Он подпишет нам памятную записку, а мы
засвидетельствуем подпись под присягой. Против монсиньора ни
одному англичанину не устоять. Да и с торжественной присягой
ничто не сравнится. Люди почему-то считают, что присягающий сам
в нее верит.

Названный благодушный персонаж, достойно ступая, спустился
по лестнице и приветствовал общество звучным:

-- Pax Vobiscum(68)!

Впрочем, уговорить его остаться на долгий срок не удалось.
Весь день он прохлопотал вокруг Герцогини, угрожавшей теперь
присоединиться к Моравским братьям, до того ее расстроила
приключившаяся с нею безделица. Разумеется, дон Франческо не
относился к ее угрозам серьезно, однако, как всякий хорошо
обученный священнослужитель, он ничего не принимал на веру, а
во всем, что касается женщин, готов был к любым неожиданностям.

-- Всего один стакан! -- сказал Кит.

-- Позвольте мне выпить за ваше здоровье, пока мы еще не
расстались, -- прибавил епископ. -- Мне жалко вас покидать. Но
наша дружба на этом не кончится. Мы встретимся в сентябре, в
сезон винограда, Кит меня уговорил. Я словно воск в его руках.
А вашу улыбку, дон Франческо, я увезу с собой за море. Всего
один стакан!

Дон Франческо выпил даже два и, влекомый долгом, удалился,
-- обернувшись на верху лестницы, чтобы шутливым жестом
благословить всю компанию.

-- Не оставляйте наполовину пустой бутылки, -- взмолился
вслед ему Кит. -- У нее вид становится какой-то неряшливый.

-- И очень несчастный, -- присоединился к нему епископ. --
Подумать только! Какое редкое зрелище. По-моему, я вижу две
лампы вместо одной. Наверное, переел абрикосов.

-- Или перетрудили глаза чрезмерным купанием, -- вставил
Кит. -- Со мной такое временами случалось. Лучшее лекарство --
темнота. Она успокаивает зрительный нерв.

-- Так может быть погуляем немного снаружи? -- предложил
Денис.

Когда они вдвоем выбрались из пещеры на ночной воздух,
было уже за полночь. Прохладный северный ветер продувал
рыночную площадь. Епископа переполняло чувство -- явственное,
всепобеждающее -- вопиюще уморительной незначительности всего
на свете. Тут он заметил луну.

Луна болталась над водами, ущербная, больная, побитая
молью, подвыпившая, бывшая явно не в себе -- как если бы она
несколько недель предавалась загулу. Да и в иных отношениях вид
у нее был не совсем нормальный. По правде сказать, она очень
скоро повела себя самым неподобающим образом. Временами лун
становилось две, временами одна куда-то девалась. По-видимому,
они сливались, въезжая одна в другую, а затем вновь
разделялись. Это явление озадачило мистера Херда, но и
доставило ему огромное удовольствие -- такое огромное, что он
произнес самую длинную со времени своего появления на Непенте
речь. Он сказал:

-- Я видел здесь много забавного, Денис. Но это забавнее
всего. По-видимому, само провидение позаботилось устроить этот
спектакль, своего рода bonne bouche(69), чтобы украсить последний
мой вечер на острове. Подумать только. Вот их опять две. А
теперь они снова спрятались одна за другую. Что-то вроде
небесной игры в прятки. Чрезвычайно интересно. Жаль, что Кит
этого не видит. Или милейший граф Каловеглиа. Он наверняка
произнес бы что-нибудь изысканное... Непостоянная луна! Я,
наконец, понял, что хотел сказать поэт, хотя слово
"непостоянная" представляется мне недостаточно сильным. Я
скорее назвал бы ее ветреной. Ветреная луна. Игривая луна.
Вертлявая луна. Вполне нелепая луна... Вот, пожалуйста, опять!
Очень интересно. Что бы это значило? ... Да, мой мальчик, перед
нами нечто вроде затмения, только наоборот. Во время затмения
лунный диск меркнет. Исчезает in vacuo(70). А в данном случае он
становится более ярким и, так сказать, вдвойне видимым. Как бы
вы назвали явление, обратное затмению, Денис?
Анти-эклиптическим? Моему уху это образование представляется
несколько варварским. Никогда не следует смешивать греческого с
латынью, если можно избегнуть такого смешения. Так как же?

-- Давайте как следует понаблюдаем за этим явлением из
вашего окна, тогда нам все станет ясно.

-- О, но мне, пожалуй, не следует надолго отрывать вас от
ваших друзей. Я отлично знаю дорогу к дому. Не собираетесь же
вы меня туда провожать?

-- Вот именно собираюсь. Когда вы только приехали, я
проводил вас до дома и помог распаковаться. Помните? А нынче
последний вечер и вы должны позволить мне проводить вас еще
раз...

Когда Денис возвратился в пещеру, разговоры там шли еще
более воодушевленные и бессвязные. Ему они не понравились.
Денис в последнее время питал склонность к суровости. В пещеру
набилось множество нечестивцев из Клуба, и Кит, которого Денис
намеревался хотя бы на эту ночь удержать в рамках приличия, без
умолку нес какую-то чушь. Как и великолепный мистер Ричардс.

-- Замечательный остров, -- говорил этот джентльмен. -- Мы
беседуем, словно мудрецы, одновременно напиваясь, как свиньи.
Почетный мир!... Как лихо этот старый еврей раскусил английский
характер, а? Как он, наверное, хихикал в рукав над нашим
пристрастием к подобным фразам. Почетный мир! Бессмыслица,
которая тем не менее сообщает человеку чувство внутреннего
комфорта, делает его таким, черт побери, довольным всем, что
происходит вокруг, будто он сию минуту сытно пообедал. А эта
сентиментальная чушь насчет подснежников? Диззи в качестве
знатока цветов! Кому какое дело до подснежников? Все что ему
требовалось, это голоса и кошельки избирателей. Но он знал
британскую публику. Вот откуда взялась его благостная домашняя
бутоньерка. Кто-нибудь видел еврея, способного сказать, чем
подснежник отличается от подсолнечника? Нет, не такие они, черт
побери, дураки.

-- Виноват, -- произнес, поднимаясь со стула, озаренный
новой идеей Кит. -- Виноват. Я могу сказать, чем они
отличаются. Дело прежде всего в подкормке. Глюкоза! Я ярый
сторонник глюкозы. Потому что даже если удастся доказать, что
монахи Палиокастро обдирали с лозы листья, дабы ускорить
созревание винограда, не уменьшая при этом естественного
содержания сахара...

-- Подобная чушь, -- перебил его Денис, -- не делает вам
чести.

-- Потому что даже если удастся это доказать, в чем я