поразился ее умению.
отвечая на вопрос Роксоланы. - Это скорее любимец. Точно так же, как
Ибрагим был душой и сердцем своего повелителя.
Мертвый послал зеркало мертвому, а я оказалась между ними. Велю убрать его
из Гюльхане.
найти убежище, обещанное ему Ибрагимом.
влиянием и властью в Италии, а из незнатных. Стал душой и сердцем
флорентийского правителя Алессандро Медичи. Услышал, какой властью
обладает Ибрагим над султаном, начал переписываться с греком, спрашивал
советов, оказался способным учеником. Далее они уже состязались - кто
достигнет большей власти над своим благодетелем. Потом стали следить, кто
первым избавится от своего благодетеля, потому что любимцами становятся
лишь для того, чтобы покончить - рано или поздно - с покровителями,
устранить их и занять их место. На случай неудачи они договорились спасать
друг друга. Когда же захватят власть, быть и дальше сообщниками во всем,
пока не покорится им весь многолюдный мир - одному исламский, другому
христианский.
Лоренцано Ибрагиму. Грек не знал итальянского, давал читать своему
драгоману, потом приказывал уничтожать письма. А тот продавал их великому
драгоману Юнус-бегу, потому что Юнус-бег поклялся низвергнуть Ибрагима.
Может, это он и открыл глаза султану. Теперь Ибрагим мертв, и Юнус-бег
охотно продал мне письма. В последнем из них Лоренцано сообщает, что убил
своего благодетеля во время охоты, но из Флоренции вынужден бежать, потому
что власть захватить не сумел. Надеется на прибежище в Стамбуле. Еще не
знает, что Ибрагим мертв.
ко мне. Я приму художника. Где он живет? Во дворце Грити?
Грити и обеспечат всем необходимым. Скажи, что это веление падишаха.
и всячески возвеличивать, ибо тогда наши победы над ними обретают большую
цену. Пусть увидит этот заморский художник кровь. У жестокого султана
султанша тоже должна быть жестокой!
ничего.
ли? Уже устала. Полетела бы туда, где родилась моя душа, но где крылья?
Султан собирается в поход на молдавского господаря. Иди с ним. И дойди до
Рогатина. Посмотри и расскажи. Ибо я уже туда попаду разве лишь мертвой
или в молве. Султаншей не могу. Султанша ступает только по своей земле. А
моя земля теперь там, где мои дети.
этих словах.
ужин. Ужин с ужасами и кровью. Содрогалась от непонятного предчувствия.
Плакала, не скрывая слез. <Лишаю слiдоньки по двору, а слiзоньки по
столу>. Вслушивалась в голоса неведомые, незримые, таинственные, далекие,
то едва ощутимые, словно шелест крови в жилах, то угрожающие, как кара
небесная. Ждала отмщения за грехопадение, за чьи-то страдания, ибо ее
страданий теперь уже никто не увидит - они исчезли, забылись, вокруг
воцарились зависть и ненависть. И никому нет дела до ее болезненно
обнаженной души, неведомые голоса, которые с ярой жестокостью добивались
мести и кары, считали, будто по ее вине рушатся царства и по ее вине
преступление расползается по земле, заполняя просторы, огнем и кровью
покоряя времена.
разве не падает на нее кровавая тень величественного султана, на ложе
которого она прорастала, будто молодая беззаботная трава?
сюда художника, схватить его за руку, притянуть к этой стене со следами
убийства, крикнуть: <На крови нарисуй султана Сулеймана, нарисуй его на
крови! Моей, моих детей и моего народа!>
спокойствии, вся унизанная драгоценностями, окруженная прислугой,
евнухами, толпившимися в тесных покоях Фатиха.
даже равнодушным, не присутствующим при деяниях мира сего. Никакого
любопытства ни в глазах, ни в голосе, ни во всем виде. Быть может, весь
уже воплотился в свои картины и ничего не оставил для себя?
тонкий яшмак, чтобы показать венецианцу лицо. Но и это не подействовало на
художника, не нарушило его спокойствия. Тогда она, снова опустив на лицо
яшмак, сказала почти со злорадством:
имени, хотя мне и говорили, что вы довольно известный художник. Но наша
вера запрещает изображать живые существа, поэтому ваша слава в этой земле
не существует.
его не тронуло и не удивило, даже то, что султанша свободно владела его
родным языком.
унизить достоинство художника, не обращайся к нему на его родном языке.
Она должна была бы обратиться к венецианцу по-турецки, прибегая к услугам
драгомана-евнуха. Но теперь поздно об этом говорить. Да и нужно ли было
вообще унижать этого человека? Потом присмотрелась к его глазам и увидела:
то, что казалось равнодушием, на самом деле было мудростью и глубоко
скрытым страданием. Может, только художники острее всего ощущают
несовершенство мира и потому больше всех страдают?
вас много, хотя и не видела ваших картин, ибо мир, в котором я живу, не
может ни понять, ни воспринять их. Более всего заинтересовало меня ваше
знаменитое <Вознесение>. Почему-то представляется оно мне все в золотом
сиянии, и Мария возносится на небо в золотой радости.
висели рядом. Тогда я еще была слишком мала, чтобы понять неминуемость
этого сочетания.
сказал художник. - И теперь я не могу успокоить свое старое сердце.
Рисовал дожей, пап, императоров, святых, работал тяжело, ожесточенно,
искал спасения и утешения, искал того, что превосходит все страсти, искал
вечное.
все становится лишь тогда, когда одевается в красоту.
дьявол?
он и смертен, - спокойно промолвил художник. Сказал без страха, так, будто
провидел сквозь годы и знал, что переживет всех: несколько венецианских
дожей и римских пап, императора Карла и четырех французских королей,
пятерых турецких султанов и эту молодую, похожую на тоненькую девчушку
султаншу, потому что сам умрет только в день своего столетнего юбилея,
оставив после себя множество бессмертных творений.
женщины. Красота творения. Если от меня останется для потомков хотя бы
один удар кисти о полотно, то будет он посвящен женской красоте.
огонь его глаз был таким, что обжигал всю душу Роксоланы.
Роксолане почему-то захотелось поверить в это спокойствие. Может, в самом
деле этот человек подарит величие и вечность хотя бы на то время, пока
будет присутствовать здесь и рисовать султана, ее и маленькую Михримах.
Афанасьев Роман
Конюшевский Владислав
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Вронский Константин