Чтение 101–й страницы книги ~Похождения Жиль Бласа из Сантильяны~

вниманием, остался так доволен ею, что даже удивил меня:

- Сколь я ни был расположен в твою пользу, - промолвил он, - однако же
признаюсь тебе, что ты превзошел мои ожидания. Ты не только пишешь со всей
ясностью и четкостью, которые мне нужны, но я нахожу также, что у тебя
легкий и живой стиль. Остановив свой выбор на тебе, я не ошибся в твоих
литературных дарованиях, и это утешает меня в утрате твоего
предшественника.

Министр, вероятно, не ограничился бы этой похвалой, если бы не вошел
граф Лемос, его племянник, и не помешал ему продолжать. Герцог обнял его
несколько раз с большой сердечностью, из чего я заключил, что он питает к
нему нежную привязанность. Они заперлись вдвоем, чтобы обсудить по секрету
одно важное семейное дело, о котором я расскажу ниже и которое в ту пору
занимало министра больше, чем все королевские дела.

Пока они совещались, пробило двенадцать. Зная, что секретари и другие
чиновники покидали в этот час присутствие и отправлялись обедать, куда им
заблагорассудится, я отложил свой шедевр в сторону и вышел, но не для
того, чтобы пойти к Монтесеру, который уплатил мне мое жалованье и с
которым я уже простился, а для того, чтобы заглянуть к самому известному
кухмистеру в дворцовом квартале. Простой трактир меня уже не удовлетворял.
"Помни, что ты теперь служишь королю", - эти слова не выходили у меня из
памяти и превращались в семена честолюбия, которые с каждой минутой
пускали все больше и больше ростков в моей душе.

ГЛАВА III. Жиль Блас узнает, что его должность не лишена неприятностей.

О тревоге, в которую повергает его это известие, и о том, какого

образа действий он решает держаться при таких обстоятельствах

Войдя в кухмистерскую, я не преминул осведомить хозяина о том, что
состою секретарем у первого министра, и, чувствуя себя такой важной
персоной, даже затруднялся, какой обед себе заказать. Опасаясь потребовать
блюда, которые бы отдавали скупостью, я предоставил ему самому выбрать то,
что ему заблагорассудится. Он накормил меня отличным обедом, за которым
мне прислуживали с превеликим почтением, отчего я получил даже больше
удовольствия, нежели от самих кушаний. При расплате я бросил на стол
пистоль, добрая четверть которого досталась прислуге, так как я не взял
сдачи. Затем я вышел из кухмистерской, выпятив вперед грудь, с видом
молодого человека, весьма довольного своей особой.

В двадцати шагах оттуда находилась гостиница, где обычно
останавливались иностранные вельможи. Я снял там помещение, состоявшее из
пяти или шести меблированных комнат. Можно было подумать, что я уже
располагаю доходом в две или три тысячи дукатов. Уплатив за месяц вперед,
я вернулся на работу и продолжал весь день трудиться над тем, что начал с
утра. В соседнем со мной кабинете сидели два других секретаря; но они
только переписывали начисто те бумаги, которые герцог лично им передавал.
Я познакомился с ними в тот же вечер, по окончании присутствия, и, чтоб
сойтись поближе, затащил их к своему кухмистеру, где заказал лучшие
сезонные блюда, а также самые тонкие вина.

Мы уселись за стол и принялись за беседу, которая отличалась скорей
веселостью, нежели остроумием, ибо надо сказать, что гости мои, как я
вскоре убедился, получили свои должности отнюдь не за умственные
способности. Правда, они изрядно писали рондо и полу английским шрифтом,
но не имели ни малейшего представления о науках, изучающихся в
университетах.

Зато они отлично разбирались в своих собственных делишках и, как я
заметил, не были настолько ослеплены честью состоять при первом министре,
чтобы не жаловаться на свое положение.

- Вот уже шесть месяцев, - сообщил один из них, - как мы живем на
собственный счет. Нам не платят жалованья, и всего хуже то, что наш оклад
еще не установлен. Мы не знаем, на каком свете находимся.

- Что касается меня, - заявил его товарищ, - то я предпочел бы получить
вместо жалованья сто ударов плетьми с тем, чтобы мне позволили сыскать
себе другое место, ибо я боюсь не только уйти самовольно, по и просить об
увольнении, так как переписывал секретные бумаги. Я легко мог бы угодить в
сеговийскую башню или в аликантскую крепость.

- На какие же средства вы живете? - спросил я тогда. - У вас, вероятно,
есть какие-нибудь достатки?

Они ответили мне, что богатство их очень невелико, но что, по счастью,
они поселились у одной честной вдовы, которая отпускает им в долг и кормит
их за сто пистолей в год. Это сообщение, из которого я не упустил ни
слова, развеяло в один миг мое горделивое опьянение. Я решил, что со мной
могут поступить не лучше, что у меня нет оснований приходить в восторг от
своей должности, оказавшейся менее прочной, чем я себе представлял, и что
мне не мешало бы обходиться бережливее со своим кошельком. Эти размышления
исцелили меня от страсти к безумным тратам. Я начинал раскаиваться в том,
что пригласил в кухмистерскую секретарей, и с нетерпением ждал окончания
ужина, а когда дело дошло до расплаты, даже поругался с хозяином из-за
счета.

Мои сослуживцы расстались со мной в полночь, так как я не настаивал на
продолжении попойки. Они отправились к вдове, а я удалился в свои
роскошные покои, бесясь на то, что их снял, и давая себе обещания
выбраться оттуда к концу месяца. Несмотря на то, что я улегся на
превосходную постель, мое беспокойство не позволило мне сомкнуть глаз. Я
провел остаток ночи, изыскивая средства не работать даром на его
королевское величество. Решив последовать совету Монтесера, я встал с
намерением сходить на поклон к дону Родриго. Я был в самом подходящем
настроении, чтобы предстать перед этим гордым человеком, ибо чувствовал,
что нуждаюсь в нем.

Итак, я отправился к секретарю. Его покои примыкали к апартаментам
герцога Лермы и не уступали им в великолепии. По убранству комнат трудно
было отличить господина от слуги. Я приказал доложить о себе как о
преемнике дона Валерио, невзирая на что меня заставили прождать в прихожей
более часа.

"Запаситесь терпением, господин новый секретарь, - говорил я сам себе в
это время. - Вам придется долго подежурить в чужих передних, прежде чем
другие начнут дежурить в вашей".

Наконец, двери покоя раскрылись. Я вошел и направился к дону Родриго в
то самое время, когда он, дописав любовную записку своей очаровательной
сирене, передал ее Педрильо. Ни мадридскому архиепископу, ни графу
Галиано, ни даже самому первому министру не представлялся я с таким
почтительным видом, как сеньору Кальдерону. Поклонившись ему до земли, я
попросил его покровительства в выражениях, исполненных такого раболепства,
что до сих пор не могу вспомнить о них без стыда, так я перед ним
пресмыкался. Такое подобострастие сыграло бы мне скверную службу в глазах
всякого человека, менее ослепленного гордостью, чем дон Родриго. Но что
касается его, то моя угодливость пришлась ему по вкусу, и он ответил, даже
довольно учтиво, что не упустит случая оказать мне услугу.

Поблагодарив его с величайшим усердием за проявленное ко мне
благоволение, я поклялся ему в вечной преданности. Затем, опасаясь его
обеспокоить, я удалился, прося извинить меня, если я помешал ему в его
важных занятиях.

После этого недостойного поступка я покинул апартаменты дона Родриго и,
преисполненный смущения, пошел в свой кабинет, где довел до конца работу,
порученную мне накануне. Герцог не преминул заглянуть туда поутру и,
найдя, что я так же хорошо кончил, как начал, сказал мне:

- Очень недурно, Сантильяна. Впиши теперь сам, и как можно чище, это
сокращенное донесение в соответствующий том росписи. Затем ты возьмешь из
папки другую докладную записку и исправишь ее точно таким же образом.

Я довольно долго беседовал с герцогом, ласковое и обходительное
обращение которого меня очаровало. Какая разница между ним и Кальдероном!
Это были две натуры, во всем противоположные друг другу.

В этот день я обедал в дешевом трактире и принял намерение ходить туда
инкогнито каждый день, пока не выяснится, чего я добился своей
угодливостью и подобострастием. Денег у меня хватало самое большое на три
месяца. Я наметил этот срок, чтобы ублажить кого следует, и решил, что
если по истечении этого времени мне не заплатят жалованья, то покину двор
и его обманчивый блеск, ибо короткие безумства - самые лучшие. Таков был
мой план. В течение двух месяцев я лез из кожи вон, чтобы понравиться
Кальдерону, но он обращал так мало внимания на все мои потуги, что я
потерял всякую надежду добиться какого-либо успеха. Тогда я переменил
тактику и, перестав ходить к нему на поклон, старался использовать в своих
интересах лишь те минуты, когда мне случалось беседовать с герцогом.

ГЛАВА IV. Жиль Блас входит в милость к герцогу Лерме,

который доверяет ему важную тайну

Хотя герцог, - если так можно выразиться, - только мелькал передо мной
ежедневно, однако же мне удалось постепенно расположить его к себе до
такой степени, что он сказал как-то после полудня:

- Послушай, Жиль Блас, мне нравится твой характер, и я питаю к тебе
расположение. Ты старательный и преданный малый, к тому же умен и не
болтлив. Полагаю, что не просчитаюсь, если облеку тебя своим доверием.

Услыхав такие слова, я бросился герцогу в ноги и, почтительно облобызав
руку, которую он мне протянул, воскликнул:

- Возможно ли, чтобы ваша светлость почтили меня столь великой
милостью? Сколько тайных врагов создаст мне эта благосклонность! Но есть
только один человек, мести которого я боюсь: это дон Родриго Кальдерой.