хотелось жалеть. Выродок тоже был человек. И ничто ему было не чуждо.
спохватившись, зло скосил глаза в сторону двери: тшРш, мудила...
приемном покое и при двух милиционерах с пистолетами наголо, а она, Ма-
руся, колола его в вену. Каждую секундочку, хочешь верь, хочешь нет,
помнила, что протянутаЯ ей обнаженнаЯ тяжелаЯ рука по локоть в крови.
Эта рука протянулась и ко мне, медленная, вдоль бетонной стены.
сбой, нечаянный исповедальный выхлоп или просто темное спешное бормота-
ние человека, прислонившегосЯ к сортирной стене, что это было?!.. Сам
њиров едва ли мог ТстукнутьУ. (Но мог.) И, конечно, могли расслышать
снаружи, узнать за дверью мой голос подходившие покурить. Неосторожность
и отчаяние. (И какаЯ глупость.) Неосторожность, глупость С а стало лег-
че.
сколькоРто времени выиграл, на что они, впрочем, ответили просто С уве-
личили дозу.
не попал бы сюда, в стены психушки, С эту трудную мою мысль (о невыска-
занности) Я держал в уме как урок. Но и эту мысль препарат приспосабли-
вал теперь под себя, сводЯ ее напрямую к радостному облегчению, что при-
дет вслед за признанием в убийстве. СводЯ ее (мысль о невысказанности)
еще и к авторитету: к умному и благородному Ивану Емельяновичу, который
вздохнет: мол, наконецРто. ТНу вот и молодец!У С выговорит он своим
смачным баском, похвалит, сопереживаЯ мне и моим закончившимсЯ наконец
родовым мукам слова. Конечно, бывает, что психиатр подневолен и нацелен
милицией, а бывает, что и сам, своим азартом, своим интересом ищейка. Но
не Иван. Иван посочувствует. Вряд ли он захочет менЯ заложить. Он умен,
добр. Он интеллигентен. Да, да, Я так и думал. Я даже вдруг решил, что
как врач, как ученый Иван Емельянович уже заинтересован (академически,
разумеется) неожиданным экспериментом С сравнительной психикой двух ле-
чившихсЯ у него братьев. Надо же так поглупеть.
Умен, добр... Я ждал от него участия. Ждал, кажется,
большого обстоятельного разговора с Иваном Емельяновичем
один на один. њай в его кабинете, конфета. (Как только Я
признаюсь.) Я чуть ли не вновь ждал его интеллектуальной
дружбы. Глупости, как птицы, стремительно влетали в мой
мозг, потому что мозг уже был не мой С их.
однажды на Язык несколько слов С хвост уже задавленной, задушенной ими
мысли. Как проблеск С мол, ключ к выживанию не в моих, а в чужих страда-
ниях...
ла последняЯ моЯ мысль. Я как бы умер.
лись Язык и горло (мысль не могла, не умела без слов).
казка и что за литература опять? С пыталсЯ рассуждать Я, мысльРто была
старенькая, изношенная, но тем слышнее в ней жил старый же и суровый ок-
лик. Оклик С как окрик. Мой мозг не желал получать новое их знание
(пусть самое высокое) за счет саморазрушения. Мой мозг держалсЯ за поп-
лавок. Старые слова косвенно предостерегали от погружениЯ в себЯ С от
ухода в безумие. Задержаться, зацепитьсЯ , впасть в человеческую обыден-
ность С вот что подсказывали старые слова, болеЯ за менЯ С боясь, что Я,
как Веня, использую во спасение подступавшую ко мне ирреальность.
же подмена произошла, как он, изнутри, догадаетсЯ о подмене? С Никак...
татьсЯ отвоевывать не столь охраняемую ими пядь земли: примитивную
чувственность С Я хотел чувствовать. Я хотел пересиливать водянистость,
плавающую в крови. Я хотел С хотеть. (Раз не дано теперь думать.) Хотеть
С и сделалось длЯ менЯ теперь как каждодневнаЯ забота, как труд.
старые грязноватые обрывки газет. Я хотел сам переживать младенческие
вскрики дебила Сесеши (так болезненно переносит уколы). Я медитировал,
внушаЯ себе сначала его детскую панику и следом его взрослую боль С
чувства, связанные с его, а значит, с чужими страданиями. (ПоследняЯ моЯ
мысль, но не последняЯ ли мысль и Русской литературы? Я и тут был выуче-
ник.) И само собой Я хотел ждать позволенные двадцать минут похода на
укол: Я хотел чувствовать, когда смотрю на вздымающуюсЯ грудь медсестры
Маруси. Я хотел хотеть, лучше не скажешь.
о тело. њувство в отклик оказалось слабое, а всеРтаки различимое: похо-
жее на подзабытый юношеский стыд.
столь простенькие и упорные, а главное, ежедневные мои усилиЯ делали
свое незримое дело: затягивали их время. Из покаянного графика нашей па-
латы Я, поРвидимому, уже насколькоРто выбилсЯ С Я выскочил, вышел, а
лучше сказать, малоРпомалу выполз из их красиво смоделированной научной
картинки. ТоРто они (мой лечащий Пыляев) вдруг обеспокоились:
там случилось?
век. њто вы там натворили? С вот так заговорил вдруг со мной врач Пыля-
ев. Возможно, уже был слегка озадачен. Всматривался.
Но более всего ждал (и боялся) доброго жеста; тронь он любого из нас за
плечо, тот расплачется.
что на вас капнул? хоть бы посулили, пообещали ему!
менно думать, как всучить взятку милиции. ЕдинственнаЯ наша теперь защи-
та...
зучилсЯ думать, Я придавлен, Я слезлив, но не глуп же! Но, возможно, сам
Пыляев был глуп. Никак во мне не заинтересованный, он попросту выжидал.
Он ждал. Вместо него работали нейролептики.
по голове так и не догадался). С важностью в голосе врач констатировал,
что психика моЯ ему в общем и целом уже нравится. Психика мягчеет, хотЯ
и медленно.
С а зачем?.. Зато в нашем отделении ход болезни высвечен. Болезнь на ви-
ду. Ваша боль сама из вас выйдет.
свиданья!..
Прозоров Александр
Никитин Юрий
Свержин Владимир
Белов Вольф
Флинт Эрик
Афанасьев Роман