из изумрудной молодой травки на склонах и лугах, наполняя солнечный воздух
сухим и пряным ароматом: горицвет и дикие анютины глазки в великом
множестве, маргаритки, желтые и красные первоцветы, несравненно более
крупные и красивые, по уверению Ганса Касторпа, чем когда-либо виденные им
на равнине, если только он в самом деле когда-либо обращал на них внимание
и всюду и везде бездна кивающих ворсистыми головками альпийских
колокольчиков, голубых, пурпурных и розовых - обязательная принадлежность
этих высот.
Ганс Касторп рвал всю эту прелесть, деловито носил букеты домой, не
столько для украшения комнаты, сколько для их сугубо научной обработки, как
и было им намечено. Молодой человек обзавелся кое-каким инвентарем,
учебником общей ботаники, удобной маленькой лопаткой для выкапывания
растений, гербарием, сильной лупой, и орудовал у себя на балконе - снова
одетый по-летнему, в один из тех костюмов, которые привез с собой, что тоже
являлось признаком закругляющегося года.
Свежие цветы в стаканах стояли на всех столах и полках в комнате и на
столике с лампочкой у изголовья его шезлонга. Наполовину увядшие, блеклые,
но все еще сочные цветы были разбросаны на балюстраде и на полу балкона,
другие, аккуратно разложенные между двумя листами пропускной бумаги,
вбиравшей в себя их влагу, покоились под прессом из камней, дабы Ганс
Касторп мог поместить высушенные плоские препараты к себе в альбом, укрепив
их полосками клейкой бумаги. А сам новоиспеченный ботаник лежал согнув
колени, закинув ногу на ногу, с руководством на груди, перевернутым и
поставленным корешком кверху, наподобие домика, и простодушными голубыми
глазами рассматривал сквозь толстое увеличительное стекло цветок, часть
венчика которого он срезал перочинным ножом, чтобы лучше изучить строение
цветоложа под сильной линзой оно разрасталось, распухало, принимая
чудовищные мясистые очертания пыльники на кончике тычиночных нитей
рассыпали желтую пыльцу, из завязи торчал пестик с рубчатым рыльцем, и если
разрезать его вдоль, то становился виден тонкий каналец, по которому
зернышки и мешочки цветочной пыли перегонялись сахаристыми выделениями в
завязь. Ганс Касторп считал, проверял, сравнивал он исследовал строение и
положение чашелистиков и лепестков венчика, мужские и женские органы, сверял
то, что он видел, со схематическими и красочными изображениями,
удовлетворенно устанавливал научную достоверность в построении знакомых ему
растений и приступил к определению тех, которых не знал, с помощью системы
Линнея, по классам, группам, разрядам, родам, семействам и видам. Так как
времени у него было в избытке, то на основе сравнительной морфологии он даже
добился известных успехов в систематизации растений. Под каждым высушенным
растением в гербарии он каллиграфическим почерком вписывал латинское
наименование, галантно предоставленное ему гуманистической наукой, вписывал
его отличительные признаки и затем показывал альбом Иоахиму, который только
диву давался.
По вечерам он наблюдал звезды. Его обуял интерес к коловращению года -
хотя солнце в бытность Ганса Касторпа на земле уже раз двадцать совершило
этот же путь и до сих пор такого рода вещи нисколько его не занимали. И если
мы сами невольно пользовались такими выражениями, как "весеннее
равноденствие", то лишь приноравливаясь к духу нашего героя и уже в
предвидении настоящего, ибо лишь с недавних пор он стал сыпать подобными
терминами, повергая в изумление двоюродного брата своими познаниями также и
в этой области.
- Скоро солнце вступит в знак Рака, - начинал он обычно на прогулке. -
Тебе это ни о чем не говорит? Это первый летний знак зодиака, понимаешь?
Потом оно пойдет через Льва и Деву к осенней точке, точке осеннего
равноденствия, это к концу сентября, когда солнце опять пересечет небесный
экватор, как недавно в марте, тогда солнце вступило в знак Овна.
- Представь, я это упустил, - хмуро говорил Иоахим. - И о чем это ты
все толкуешь? Точка равноденствия? Зодиак?
- Конечно, зодиак, zodiacu . Древние знаки небесного пояса - Скорпион,
Стрелец, Козерог, aquariu * и как они там называются по-латыни, как же этим
не интересоваться! Их двенадцать, это-то по крайней мере должно быть тебе
известно, три для каждого времени года, восходящие и нисходящие, круг
созвездий, через которые проходит солнце, - великолепно на мой взгляд!
Представь себе, что они были изображены на плафоне египетского храма - храма
Афродиты, кстати, недалеко от Фив. И халдеям они тоже были известны -
халдеям, представь себе! Этому древнему народу магов и волхвов
арабо-семитского происхождения, весьма сведущему в астрологии и прорицаниях.
Они тоже изучали небесный пояс, по которому движутся планеты, и разделяли
его на двенадцать знаков, по созвездиям, Dodekatemoria, как они до нас и
дошли. Великолепно! Вот оно, человечество!
______________
* Водолей (лат.).
- Вот и ты говоришь "человечество", как Сеттембрини.
- Да, как он, или немножко иначе. Человечество надо брать таким, как
оно есть, оно и так великолепно. Я часто с большой теплотой думаю о халдеях,
когда лежу в своем шезлонге и смотрю на планеты, на те, которые им были тоже
известны, ведь всех планет, при всем своем уме, они еще не знали. Но те,
которых не знали они, и я не могу увидеть Уран ведь открыли с помощью
телескопа совсем недавно{42}, сто двадцать лет назад.
- Недавно?
- Я называю это недавно, если позволишь, по сравнению со звездами,
которые открыли три тысячи лет назад. Но когда я лежу здесь и смотрю на
планеты, то и эти три тысячи лет становятся "недавним" прошлым и я запросто
думаю о халдеях, ведь они тоже глядели на них и строили всякие догадки, вот
это и есть человечество.
- Положим, что так но уж очень ты стал возвышенно мыслить.
- Ты говоришь "возвышенно", а я говорю "запросто" - это кто как хочет.
Но к тому времени, когда солнце войдет в знак Весов, месяца примерно через
три, день настолько убудет, что день и ночь сравняются, а дни и дальше
станут все убавляться почти до рождества, это тебе известно. Но ты,
пожалуйста, вот над чем поразмысли: в то время, когда солнце проходит через
зимние знаки зодиака, Козерога, Водолея, Рыбы, дни уже снова удлиняются! И
тогда вновь наступит точка весеннего равноденствия, в трехтысячный раз со
времен халдеев, и дни в новом году будут опять удлиняться, пока не наступит
начало нового лета.
- Разумеется.
- Но ведь это же сплошная издевка! Зимой дни удлиняются, а когда
приходит самый длинный день в году, двадцать первое июня, самое начало лета,
оно уже катится под гору, дни становятся короче и дело идет к зиме. А ты
говоришь "разумеется", но если отвлечься от твоего "разумеется", то иногда
просто жуть берет и хочется судорожно хоть за что-то уцепиться. Словно
кто-то на смех так устроил, что с наступлением зимы по существу начинается
весна, а наступлением лета - осень... Словно Уленшпигель водит тебя за нос
по кругу, по неисчислимым точкам поворота... точкам окружности. Да из чего и
состоит окружность, как не из одних лишенных протяженности точек поворота,
ведь кривизну не измеришь, у нее нет постоянства направления, вот и
получается, что вечность не "все прямо, прямо", а "кругом, кругом",
настоящая карусель.
- Будет тебе!
- Праздник солнцеворота! - воскликнул Ганс Касторп. - Летний
солнцеворот! Костры на холмах и хороводы вокруг пылающего огня! Я никогда
этого не видел, но слышал, что так делают почвенные люди, так встречают они
первую летнюю ночь, с которой начинается осень, полдень и зенит года, откуда
опять идет спуск - они пляшут, кружатся и ликуют. Отчего они ликуют в своей
простоте, можешь ты это объяснить? Отчего они так безудержно веселятся?
Оттого ли, что дальше путь уже идет вниз, во мрак, или, может быть, оттого,
что до сих пор он шел вверх и теперь наступил поворот, неминуемая точка
поворота, разгар лета, высший взлет, когда к исступленному веселью
примешивается грусть. Я говорю так, как оно есть, теми словами, которые
приходят мне на ум. Это грустное исступление и исступленная грусть. Вот
отчего почвенные люди ликуют и пляшут вокруг костров, они делают это с
отчаяния, скажешь ты, во славу бесконечной издевки, какую представляет собою
круг вечности без постоянства направления, где все повторяется.
- Я вовсе этого не говорю, - пробормотал Иоахим, - пожалуйста, не
сваливай на меня. Отвлеченными же предметами ты занимаешься, когда лежишь по
вечерам.
- Возможно, я и не собираюсь отрицать, что ты с большей пользой
занимаешься русской грамматикой. Надо полагать, ты скоро в совершенстве
овладеешь языком. Большое для тебя преимущество, если, боже упаси, будет
война.
- Упаси? Ты говоришь как штатский. Война необходима. Если бы не войны,
сказал Мольтке, мир скоро бы загнил.
- Да, к этому у него действительно имеется большая склонность. И должен
с тобой согласиться, - начал было Ганс Касторп, собираясь опять вернуться к
халдеям, которые тоже вели войны и завоевали Вавилонию, хотя и были
семитами, то есть почти что евреями, но тут оба вдруг одновременно заметили,
что два шедших впереди господина обернулись, привлеченные их разговором, и
даже прервали свою беседу. Дело происходило на главной улице, между курзалом
и гостиницей "Бельведер", на обратном пути к Давос-деревне. Долина лежала в
праздничном убранстве, разодетая в нежные, светлые, веселые краски. Воздух
был чудесный. Симфония тончайшего благоухания полевых цветов разливалась в
чистой, сухой, пронизанной солнцем атмосфере.
Один из мужчин был им незнаком, другой оказался Лодовико Сеттембрини
однако итальянец то ли не узнал их, то ли встреча с ними была ему
нежелательна, потому что он тотчас поспешно отвернулся и снова,
жестикулируя, углубился в беседу со своим спутником, причем даже прибавил
шагу. Когда же братья, нагнав его справа, весело ему поклонились, он
изобразил приятное изумление, восклицая " a ri ti!" и "черт возьми, это
вы!", но опять-таки хотел задержаться и пропустить обоих вперед, чего они,
Володихин Дмитрий
Василенко Иван
Маккарти Кормак
Никитин Юрий
Белогорский Евгений
Маккэфри Энн