восприимчивостью - не для того, понятно, чтобы причинять мне боль, а чтобы
радовать меня, то был не садок для погожих дней, не что-то вроде водоема,
где, на одинаковом расстоянии от пола и от потолка, эти дни отсвечивали
омытой солнечным светом лазурью, которую на мгновенье завешивал
невещественный, белый, точно знойное марево, отраженный в воде, удалявшийся
парус; и не комната чистого искусства - комната разноцветных вечеров; это
была комната, где я прожил так долго, что уже не видел ее. И вот у меня
вновь раскрылись глаза, но сейчас я смотрел на нее с эгоистической точки
зрения, а это и есть точка зрения любви. Я думал о том, что если б
Альбертина ко мне зашла и обратила внимание на красивое наклонно висящее
зеркало, на изящные застекленные книжные шкафы, то я бы выиграл в ее глазах.
Являвшая собой что-то вроде залы для транзитных пассажиров, где я проводил
некоторое время перед тем, как умчаться на пляж или в Ривбель, теперь моя
комната вновь становилась вещной и отрадной, она обновлялась, оттого что
каждый предмет в ней я разглядывал и оценивал глазами Альбертины.
далекую прогулку и были счастливы, найдя в Менвиле две двухместные
"таратайки", - а то бы мы не вернулись к обеду, - я уже так пылко любил
Альбертину, что предложил ехать со мной сначала Розамунде, потом - Андре,
только не Альбертине, а затем, продолжая уговаривать Андре и Розамунду,
привел всех, - пользуясь соображениями частного порядка относительно
времени, часа, одежды, - к решению, словно бы против моей воли, что в видах
чисто практических мне лучше всего ехать с Альбертиной, с обществом которой
я будто бы заставляю себя примириться. К несчастью для меня, любовь алчет
дорогого ей существа, и одной беседой с ним сыт не будешь, а потому, хотя
Альбертина всю дорогу была со мной чрезвычайно мила и, довезя ее до дому, я
чувствовал себя счастливым, вместе с тем я чувствовал, что изголодался по
ней сильнее, чем когда мы отъезжали, ибо время, которое мы провели с ней
вдвоем, казалось мне всего лишь прелюдией, которая сама по себе особого
значения не имеет, к тому времени, какое настанет потом. И все же в нем была
та первоначальная прелесть, которой после уже не вернешь. Я еще ни о чем не
просил Альбертину. Она могла только догадываться о моих мечтах, но, не
будучи уверена, она могла также предполагать, что меня вполне удовлетворили
бы отношения, не имеющие определенной цели, а для моей подружки такие
отношения должны были таить в себе несказанное, полное ожиданных
нечаянностей упоение - упоение романа.
предпочтение Андре. Начинается любовь, нам хочется остаться для любимой
незнакомцем, которого она способна полюбить, но мы испытываем в ней
потребность, испытываем потребность коснуться даже не ее тела, а ее
внимания, ее души. Мы вставляем в письмо какую-нибудь колкость, которая
вынудит равнодушную просить нас быть с ней поласковее, и вот любовь,
применяя надежную технику, с помощью ряда повторных движений затягивает нас
в шестерню, где уже невозможно не любить и не быть любимым. Я проводил с
Андре то время, когда другие уходили на какое-нибудь сборище, которым,
насколько мне было известно, Андре охотно жертвовала ради меня и которым
она, впрочем, пожертвовала бы и с неудовольствием, из чувства душевной
брезгливости, чтобы никто, и в том числе она сама, не мог подумать, будто
она ценит так называемые светские развлечения. Я не стремился пробудить у
Альбертины ревность тем, что Андре все вечера проводила только со мной, - я
хотел лишь возвысить себя в ее глазах или уж, по крайней мере, не уронить
себя, признавшись ей, что я люблю ее, а не Андре. Не говорил я об этом и
Андре из боязни, что она все передаст Альбертине. Когда мы с Андре толковали
о ней, я прикидывался холодным, но, думается, се не так обманывала моя
холодность, как меня ее наигранная доверчивость. Она представлялась, что не
сомневается в моем равнодушии к Альбертине и что хочет как можно теснее
сдружить ее и меня. Вероятней другое: она не верила в мое равнодушие и не
желала моего сближения с Альбертиной. Я убеждал Андре, что вовсе не увлечен
ее подругой, а сам думал только о том, как бы это поближе познакомиться с
г-жой Бонтан, которая приехала сюда на несколько дней и поселилась близ
Бальбека и у которой Альбертина должна была погостить три дня. Естественно,
от Андре я это скрыл; когда же я заговаривал с ней о родне Альбертины, то
напускал на себя полнейшую безучастность. Прямые ответы Андре словно бы
доказывали, что она не подозревает меня в неискренности. Но почему же у нее
недавно сорвалось с языка: "А я как раз встретила тетку Альбертины"?
Конечно, она не добавила: "Я прекрасно поняла из ваших как будто бы
случайных слов, что вы только и думаете: нельзя ли завязать отношения с
теткой Альбертины?" Но, очевидно, именно с этой мыслью, которой Андре сочла
за благо не делиться со мной, в ее сознании было сопряжено "как раз". Слова
эти были из той же области, что и некоторые взгляды, некоторые движения,
лишенные логической, рациональной оболочки, действующей непосредственно на
сознание собеседника, и тем не менее доводящие до его сознания свой истинный
смысл, - так человеческое слово, в телефоне превращаясь в электричество,
вновь становится словом для того, чтобы его услышали. Стремясь к тому, чтобы
Андре выкинула из головы мысль, будто я интересуюсь г-жой Бонтан, я теперь
говорил о ней не просто небрежно, а с раздражением: я знаю, мол, эту
сумасбродку, и у меня нет ни малейшего желания возобновлять с ней
знакомство. На самом же деле я именно искал встречи с ней.
поговорил с ней обо мне и свел нас. Он дал слово познакомить меня с ней, но
не без удивления, ибо презирал ее как интриганку и неинтересную интересанку.
Приняв во внимание, что если я увижусь с г-жой Бонтан, то Андре рано или
поздно об этом узнает, я решил, что лучше завести с ней об этом разговор до
встречи. "Чего всячески избегаешь, на то непременно и напорешься, - сказал
я. - Что может быть скучнее встречи с госпожой Бонтан, но мне от этого не
отвертеться: Эльстир приглашает ее и меня". - "Я в этом не сомневалась ни
одной секунды!" - с горечью воскликнула Андре, и ее помутневшие от досады
глаза с расширившимися зрачками устремились к чему-то видному им одним.
Слова Андре очень неточно выразили ее мысль, резюмировать которую можно было
бы следующим образом: "Я же вижу, что вы любите Альбертину и готовы в
лепешку расшибиться, чтобы втереться в ее семью". Но слова Андре
представляли собой не что иное, как поддающиеся склейке черепки ее мысли,
которую я толкнул и, наперекор желанию самой Андре, взорвал. В этих словах
Андре, а равно и в "как раз", самым важным был их подтекст, то есть это были
такие слова, которые (в отличие от тех, что воздействуют на нас своим прямым
значением) внушают нам к кому-нибудь уважение или недоверие, ссорят нас с
кем-нибудь.
никакого дела нет, значит, она думала, что я люблю Альбертину. И, вероятно,
не была этому рада.
виделся с Альбертиной наедине, и вот этих свиданий я ждал с нетерпением, но
они ничего определенного мне не приносили, ни одно из них не оказывалось
решительным, и я всякий раз возлагал надежды на следующее, но и оно не
оправдывало их; так рушились эти выси одна за другой, точно волны, и
уступали место другим.
сказали, что завтра утром Альбертина уезжает на два дня к г-же Бонтан с
первым поездом и, чтобы не будить приятельниц, у которых она живет,
переночует в Гранд-отеле, откуда идет на вокзал омнибус. Я сообщил об этом
Андре. "Не может быть, - с недовольным видом сказала Андре. - А впрочем, вам
от этого никакого толку: я уверена, что если Альбертина будет в гостинице
одна, то видеться с вами она не захочет. Это противозаконно, - добавила
Андре, воспользовавшись определением, которое она с недавнего времени очень
любила употреблять в смысле: "неприлично". - Я так уверенно говорю, потому
что хорошо знаю взгляды Альбертины. Мне лично все равно, увидитесь вы с ней
или нет. Мне это совершенно безразлично".
сообщить Андре, сколько очков было у него вчера на гольфе, потом Альбертина,
для которой ее чертик служил чем-то вроде четок. Благодаря чертику ей было
не скучно проводить несколько часов в одиночестве. Когда она к нам подошла,
мое внимание тотчас привлек задорный кончик ее носа, о котором я последние
дни, вспоминая Альбертину, совсем не думал; крутизна ее лба под черными
волосами никак не связывалась, - и так бывало и раньше, - с тем смутным
представлением, какое у меня от него сохранилось, а от его белизны я не мог
оторвать глаз; отрясая прах воспоминаний, Альбертина воскресала передо мной.
Однако, присоединившись к нам, Альбертина продолжала играть, поддерживая
разговор, - так дама, занимая гостей, не оставляет вязанья. "Говорят, -
обратилась она к Октаву, - маркиза де Вильпаризи пожаловалась вашему отцу (и
в этих словах я сразу уловил характерный для нее звук голоса; всякий раз,
когда я как будто удостоверялся, что забыл этот звук, я тут же припоминал,
что за ним уже мелькали передо мной французское лицо Альбертины и
решительный ее взгляд. Я мог бы быть слепым и все-таки прекрасно знать, что
она бедовая и что есть в ней что-то провинциальное; и бедовость и
провинциальность звучали в ее голосе и проступали в кончике носа. Одно
стоило другого, одно дополняло другое, а голос у нее был такой, каким,
говорят, будет человеческий голос в фототелефоне грядущих лет: в его звуке
четко вычерчивался зрительный образ). Да она не только вашему отцу написала,
а еще и бальбекскому мэру, чтобы на набережной больше не играли в чертика,
мяч угодил ей в лицо". - "Да, я слышал. Глупо! Здесь и так мало
развлечений".
Альбертина и Октав, маркизу де Вильпаризи. "Зачем было этой даме поднимать
целую историю? - наконец заговорила она. - Мяч попал и в старуху Говожо, но
ведь она-то не жаловалась". - "Сейчас я вам объясню, в чем тут разница, - с
важным видом сказал Октав, зажигая спичку, - по-моему, Говожо - светская
дама, а Вильпаризи - проходимка. Вы сегодня будете на гольфе?" С этими
словами он, вместе с Андре, удалился. Мы с Альбертиной остались вдвоем.
"Видите? - сказала Альбертина. - Я стала причесываться, как вы любите;
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Жюль Верн
Елманов Валерий
Никитин Юрий