Чтение 101–й страницы книги ~Сердце змеи~

застегнула на шее Эрис ожерелье из небесно-голубых бериллов.

- Ты отдаешь мне дар главной жрицы Кибелы? - воскликнула Эрис.

- Пока ты носишь его, никто не усомнится в твоем положении. Это
истинно царская вещь!..

Наконец настал момент, когда приблизился Кипр. Афинянка прижала руки
к груди - признак особенного волнения. Корабль подходил к родному уголку
Внутреннего моря, пусть удаленному, но похожему на все другие острова
Эллады. После стольких лет, проведенных в чужих странах, наступил час
свидания с родиной. Вершина Олимпа Трехзубчатого, обычно скрытая за
облаками, выступила четко над синей дымкой покрытых дремучими лесами гор.
По распоряжению Таис начальник корабля не пошел в многолюдный Патос, а
обогнул Северный мыс и вошел в Золотой Залив, где находились владения
друзей афинянки.

Лучезарный воздух, лазурная бухта, амфитеатром врезанная в пурпурные
холмы, переносили Таис в родную Аттику. Каменная пристань, белая дорога в
гору, на уступах которой расположились окрашенные розоватой глиной домики
под кипарисами, платанами и раскидистыми соснами. Чистая струйка
источника, падавшего с высоты в плоский бассейн на берегу, разбиваясь в
мелкие капли. Выше домов шли полосы темной зелени миртовых зарослей,
испещренных белыми цветами, признаком жаркой половины лета. Неповторимый
аромат морского берега в солнечный летний день будил детские воспоминания
о жизни в аттическом селении под нежной опекой взрослых. И Таис, отправив
назад корабль с благодарственной запиской Птолемею, как бы окунулась в
детство.

Каждый день вместе с Ираной, ее няней и Эрис они уплывали на западную
сторону бухты, защищенную длинным мысом, вползавшим в море, будто хребет
дракона. Купались до изнеможения, лазали на скалы, жевали любимые в
детстве сладкие коричневые рожки и обстреливали друг друга их твердыми, с
металлическим отливом зернами. У друзей Таис оказалась целая стайка
девчонок от восьми до двенадцати - свои дочери и племянницы, дети слуг и
рабов. По стародавним обычаям они все играли вместе: бешено носились в
пятнашки, плели венки и плясали неистовые танцы, опоясанные гирляндами,
под знойным солнцем или, совсем нагими, под яркой луной; ныряли, пытаясь
найти уголок с уцелевшими от ловцов кустиками кроваво-красного коралла.
Или в ночи полнолуния соревновались, кто дальше заплывет по лунной
серебряной дорожке с чашей в руке, чтобы совершить возлияние Тетис,
Посейдону и Гекате.

Таис и Эрис принимали участие в этих забавах, будто тринадцатилетние
- таинственный возраст, когда в телах девочек наступало равновесие в
развитии всех сторон и Гея-Земля пробуждала силы ясновидения и
бессознательного понимания судьбы, когда крепнут связи с Великой Матерью,
Артемис и Афродитой.

Иногда Таис и Эрис брали небольших, но крепких лошадок кипрской
породы, хорошо лазавших по горам. После гибели Боанергоса афинянка больше
не хотела приобретать собственного коня. Или, как некогда в Экбатане с
Гесионой, поднимались пешком в горы по крутым тропам, выбирали сильно
выступающую скалу, нависшую в воздухе на страшной высоте, и располагались
на ней.

Эрис высота опьяняла. Сверкая глазами, запрокидывая голову, черная
жрица пела странные песни на неизвестном ей самой языке, выученные в
раннем детстве в храме, а может быть, еще раньше на забытой теперь родите.
Без конца и начала тянулась печальная мелодия, и вдруг вспыхивали созвучия
слов, полные страсти и гнева, и возносились в ясное небо, как вопль о
справедливости. Ноздри у Эрис раздувались, сверкали зубы, дико темнели
глаза. Внутри Таис все начинало отвечать этому порыву. От колдовской песни
хотелось встать на край утеса, широко раскинуть руки и броситься вниз, в
темную зелень прибрежных лесов, отсюда казавшуюся мшистым покрывалом.

Таис не боялась высоты, но дивилась хладнокровию Эрис, которая могла
стать спиной к пропасти на самой кромке обрыва и еще показывать подруге на
что-нибудь увиденное.

Вооруженные копьями, они отправлялись и в более далекие путешествия.
Таис хотела дать почувствовать подруге все очарование лесов и гор Кипра,
схожего с природой милой сердцу Эллады.

Рощи раскидистых сосен с длинными иглами, дубы с круглыми,
мелкозубчатыми, очень темными листьями и красной корой, чередующиеся с
огромными каштанами, орехами и липами, - все это Эрис видела впервые, так
же как и леса высоких можжевельников, с сильным ароматом, похожих на
кипарисы, или черные, мрачные заросли другой породы можжевеловых деревьев,
тоже издававших аромат.

Таис сама впервые увидела леса высоченных кедров, иных, чем на
финикийском побережье, - стройных, с очень короткой зеленовато-голубой
хвоей. Море кедровых лесов простиралось по хребтам, уходя на восток и на
юг в тишине и сумраке бесконечных колоннад. Ниже, на уступах, из-под скал
били кристальные источники и росли вязы с густыми округлыми шапками
зелени, подпертыми скрученными, угольно-серыми стволами.

Таис любила залитые солнцем каменистые плоскогорья, поросшие темными
кустиками финикийского можжевельника и душистого розмарина, ползучими
стеблями тимьяна и серебристыми пучками полыни. Воздух, насыщенный теплым
ароматом множества душистых растений, заставлял дышать полной грудью.
Солнце само вливалось в жилы, отражаясь от белых бугров мрамора,
выступавшего грядами на небольших высотах.

Эрис ложилась на спину, устремляя в небо синеву мечтательных глаз, и
говорила, что теперь не удивляется, почему в Элладе столько художников,
красивых женщин и почему все встреченные ею люди так или иначе оказывались
ценителями прекрасного. Природа здесь - сияющий и бодрящий мир четких
форм, зовущий к мыслям, словам и делам. Вместе с тем эти сухие и
каменистые побережья, скудные водой, отнюдь не поощряли легкой жизни,
требуя постоянного труда, искусного земледелия и отважного мореплавания.
Жизнь не разнеживала людей, но и не отнимала у них все время для
пропитания и защиты от стихийных невзгод. Если бы не злоба, война и вечная
угроза рабства... Даже в столь прекрасной части Ойкумены люди не сумели
создать жизни с божественным покоем и мудростью.

Эрис переворачивалась на живот и, устремляя взгляд на далекие леса
или голубое сияние моря, думала о бесчисленных рабах, которые создавали
эту красоту - великолепные белые храмы, портики, стойки и лестницы,
набережные и волноломы. Что несет эта красота? Смягчает ли она нравы
людей, уменьшаются ли насилие и жестокость, больше ли становится людей,
похожих на Таис и Лисиппа, справедливых и человечных? Куда движется жизнь?
Никто не знает, а получить ответ на этот вопрос - означает понять, куда
идут Эллада, Египет и другие страны. К лучшему, к процветанию и
справедливости или к жестокости и гибели?

Совсем другие мысли занимали Таис. Впервые за много лет свободная от
обязанностей и тягот высокого положения, утратившая интерес к тому, что
люди восхищались ею, не нуждавшаяся более в постоянных упражнениях для
дальнего похода, афинянка предалась созерцанию, к которому всегда имела
склонность. Все вокруг нее было родным. Само тело вбирало в себя
искрящийся свет неба и лазурь, запахи и сухое тепло земли, а подчас и
суровую синеву моря.

Таис хотелось прожить так целые годы, ни от кого не завися, никому не
будучи обязанной. Но прошло лето, миновала дождливая и ветреная зима,
вновь закачались вдоль дорог и троп белые соцветья асфоделей. И живой ум,
сильное тело афинянки потребовали деятельности, новых впечатлений и, может
быть, любви.

Кончалась сто семнадцатая олимпиада, и Таис впервые почувствовала все
значение слова "аметоклейтос" в применении к судьбе: неумолимой,
неотвратимой и бесповоротной. Ее египетское зеркало стало отражать
серебристые нити в густых, черных, как ночь, волосах. И на гладком,
подобно полированному эфесскому изваянию, теле Таис заметила первые
морщины, там, где их не было раньше и не должно быть. Даже ее несокрушимо
юное тело уступило напору все уносящего времени! Афинянка никогда не
думала, насколько больно ранит ее это открытие. Она отложила зеркало и
укрылась в зарослях лавра, чтобы погоревать в одиночестве и смириться с
неизбежным.

Здесь и разыскала ее Эрис, чтобы передать спешное письмо от Птолемея.
Да, все совершилось точно так, как предвидела Таис еще в Вавилоне,
об(r)ясняя Эрис неверную судьбу царских детей!

Кассандр схватил мать Александра Олимпиаду и обвинил ее в каком-то
заговоре, схватил вдову Александра Роксану и двенадцатилетнего сына
солнцеликого полководца, наследника Македонии, Эллады и Азии, Александра
IV. Жестокий тиран повелел побить камнями мать великого царя, бывшую
верховную жрицу в Пелле и убить его вдову и сына. Воины не посмели поднять
руки на Александрову плоть. Тогда Кассандр, связав вместе сына с матерью,
сам утопил их. Вся Эллада, все оставшиеся в живых диадохи и воины
Александра возмутились отвратительными злодеяниями. Но, как это обычно
бывает, преступник остался безнаказанным. Никто из имущих власть и военную
силу не поднял на него оружия. Злодеяния Кассандра не ограничились
убийством кровной родни Александра. Тиран Македонии совершил еще множество
жестокостей.

Эрис горько сожалела, что не состоит в окружении Кассандра и не живет
в Македонии. Она убила бы его без промедления, впрочем, она не
сомневалась, что боги накажут злодея. И ее пророчество о скором конце
Кассандра оказалось верным. Известие о мерзком злодеянии отозвалось на
Таис сильнейшим душевным кризисом, может быть, потому, что совпало с
сознанием уходящей молодости. Теперь уже Эрис развлекала ее: водила на
тайные женские пляски под луной в честь Гекаты, добывала с ней краски на
востоке от Золотой Бухты, где в горах выступали зеленые и синие жилки
малахита и азурита, удивительно яркие и чистые.

Осенью сама Таис решила, что слишком долго прожила в сельском
уединении, и собралась в Патос. Оживленный город, центр торговли медью,
кедром и особым волокном для фитилей ламп, несгораемым ни в каком огне,