другом: голос всевышнего они решили пропустить через фильтр. Верующие
возмутились. В них закипела галликанская кровь. Бернарденотец, человек
набожный, но вспыльчивый, метал громы и молнии против иноземца-папы. К
счастью, во Франции есть святые люди, которые умеют подать слово божие
под любым соусом.
шо! Сейчас мы все это объясним... Да будет воля твоя, если только она
совпадает с нашей!.. Мир, мир, братья мои..."
ра Богоматери.
врага, которого мы хотим сокрушить!.."
пастырях, выражают полнейшее удовлетворение. У старого судьи поучи-
тельный тон забавно окрашивается ноткой коварной радости, которую дос-
тавляет ему выворачивание наизнанку текста закона. Когда он склоняется
перед алтарем, его взгляд выражает и благочестие и упрямство; он украд-
кой улыбается в свою жесткую бороду:
сыграли шуточку..."
женщин, которым видится Христос в солдатской шинели среди их сыновей в
траншее Гефсиманской. Произошло ужасное перевоплощение, и воспаленным от
слез глазам, отчаявшимся душам поле бойни явилось алтарем, где в чаше из
грязи и золота, из страдания и славы приносится в жертву божественная
кровь.
луев рот Лидии Мюризье.
зу. В сумятице, среди сшибавшихся полчищ, которые нападали, отступали и
снова, опустив голову и топча тела мертвых, шли на стену живой плоти, не
было времени подсчитывать потери. Лидия еще читала, полная надежды,
письма живого, а он уже две недели как бесследно исчез с лица земли. Ро-
дина была спасена; невозможно было вообразить себе, что спасители не
спаслись... В октябре на дом обрушился смертный приговор. Он был тем бо-
лее жесток, что не оставлял никаких сомнений. Товарищ умершего указал
день, час, место. Приговор обрушился. А дом продолжал стоять, как преж-
де. Жирер заперся у себя. Если бы не привратник, которому было известно
все, никто не узнал бы о свершившемся. Лидия проскользнула по лестнице,
как тень; она пришла к своему свекру; она теперь жила у него. Но кварти-
ра, казалось, вымерла. Оттуда не доносилось ни звука. Аннета, спускаясь
по лестнице, проходила мимо этой квартиры. Молчание душило ее, но она не
смела его прервать...
В полутемном коридоре нельзя было разглядеть ее лицо. Женщины безмолвно
обнялись. Лидия молча плакала. Аннета чувствовала на своей щеке влагу,
струившуюся из-под воспаленных век. Лидия взяла ее за руку и повела к
себе. Было шесть часов вечера; свет проникал сюда только из соседней
комнаты. Там, вероятно, находился Жирер, но его не было слышно. Аннета и
Лидия сели; они держались за руки и говорили вполголоса; Лидия сказала:
смраде бойни?"
но эти руки держал покойник.
Аннета об этом не знала. Услышав звонок, она отворила дверь и на пороге
увидела Лидию в трауре, ее скорбную улыбку. Ей показалось, что это Эври-
дика, возвращающаяся без Орфея. Аннета обняла ее и почти унесла в свою
комнату. Потом заперла дверь. Маленькая невеста торопливо рассказала ей
о своем путешествии в страну мертвых. Она не плакала; в ее глазах была
восторженная радость, но это еще больше надрывало душу. Она тихо сказа-
ла:
среди могил. Устали, отчаялись... Когда мы вошли в небольшую рощицу, мне
показалось, что я услышала его голос: "Иди!.." Рощица карликовых ду-
бов... Повсюду валялось окровавленное белье, письма, лоскутья... Здесь
был окружен целый полк. Я вошла. Он вел меня. Отец сказал мне: "Зачем?
Довольно. Пойдемте назад". У подножия дуба, стоявшего в стороне от дру-
гих, я нагнулась и подобрала во мху клочок бумаги... Я взглянула... Мое
письмо! Последнее, которое он вскрыл!.. И на нем его кровь. Я целовала
траву, я легла на том месте, где он лежал, распростертый; это была наша
постель; я почувствовала себя счастливой, - хорошо бы уснуть так навеки!
Все, даже самый воздух насыщен там героизмом...
нуть...
Он не разговаривал ни с кем. Но в своих лекциях, речах, пылких статьях
Жирер призывал к беспощадному крестовому походу, он ожесточенно нападал,
убивал душу врага, хлестал ее, отсекал от человечества. В доме все кла-
нялись ему, но старались не попадаться на глаза; когда он проходил по
лестнице, его взгляд, казалось, порицал тех, кто еще остался жив. И жи-
вые чувствовали себя в чем-то виноватыми перед ним. Чтобы найти козла
отпущения, они инстинктивно накапливали какие-то неопределенные обвине-
ния, - по молчаливому уговору они собирались нанести удар человеку, жив-
шему наверху, - тому, который не ушел на фронт.
лезнь, чтобы увильнуть от призыва. У истинного француза сердце всегда
должно быть достаточно крепким, чтобы умереть в бою... Но он из тех, кто
накликал на нас войну и нашествие врага, - пацифист!..
рому хотелось одного: мирно жить наедине со своим пером и старыми книга-
ми. Стоило Клапье наклониться над пролетом лестницы, как ему начинало
казаться, что он вдыхает поднимающиеся снизу миазмы подозрения. Все две-
ри на его пути приотворялись: за ним следили. Когда же он раскланивался,
люди делали вид, что не замечают его. Брошон, забившись в свою будку,
отворачивался, но на улице Клапье чувствовал, что Брошон идет за ним
следом, шагах в тридцати. Встречаясь с соседками, женами рабочих, на
площадке своего этажа, он читал в их глазах обидные мысли, издевку...
его ремеслом. Он был одарен воображением, которое жужжало, как стекло
горелки Ауэра. И Клапье впал в отчаяние. Он жил в одиночестве, а ведь
одного эстетизма недостаточно, чтобы долго выносить одиночество мысли.
Нужен еще и характер, но этот товар не сыщешь на дне чернильницы. Прав-
да, красивые слова обязывают держаться стойко. Когда же не хватает стой-
кости, красивые слова обязывают лгать. Клапье нетрудно было с их помощью
приспособить себя и свой пацифизм к мужественной задаче, которой требо-
вал свирепый дух дома. Он поступил в цензуру. Он перлюстрировал письма.
Клапье не был негодяем. Он никому не желал зла. Но так как слабые люди,
сойдя с пути, заходят всегда дальше, чем сильные, он переусердствовал,
перегнул палку. Клапье стал разоблачать козни пацифистов. Он решил не
складывать рук до тех пор, пока не заставит своих старых соратников, по
его примеру, отправиться в Каноссу. Ренегат жаждет каяться вкупе с дру-
гими. Горе тем, кто сопротивляется ему! Этот добродушный человек с неж-
ными руками чувствовал, как у него отрастают на кончиках пальцев когти
Государства. Его дряблое сердце забилось так бурно, что он возомнил себя
Корнелем. Он сделался римлянином. Он готов был, поскольку это от него
зависело, повести на заклание всех своих.
нять, почему добрые патриоты вроде Аннеты, теперь, завидя его, поворачи-
ваются к нему спиной.
чале войны. Шли дни, месяцы - тревога росла. Работы у нее было мало - и
слишком много досуга для раздумья. И она почуяла тот чудовищный Дух, ко-
торый завладевал всеми окружающими ее людьми - самыми грубыми и самыми
обаятельными. Все было неестественно: и пороки и добродетели. Все - тор-
жественая любовь, геройство и страх, вера в себялюбие, самоотверженная
жертва - на всем была печать болезни. И болезнь развивалась, она не об-
ходила никого.
ности: она и не думала винить в ней чью-то злую волю, чьи-то козни, ни