немногословно и дельно предложил разоставить сильные сторожи на главных
путях. Бояре (все!) давали серебро и выставляли ратных. Большой полк было
решено, совокупив его в четыре дня, во главе с самим великим князем
Дмитрием, Владимиром Андреичем и воеводами двинуть к Переяславлю, где
сходились главные пути и шла ближайшая, по Волжской Нерли, дорога от Твери
к Владимиру.
Стародуб - ко всем князьям, так или иначе зависимым от великокняжеской
власти. Предложения, одно другого дельнее, подавались всеми, дума на сей
раз говорила <едиными усты>, и уже Иван Вельяминов готовился скакать во
Владимир, а Федор Свибло - в Ростов. Федор Кошка, бессменный посол
ордынский, встал и сказал, что надобно снова скакать в Орду и выведать,
нельзя ли перекупить ярлык у Мамая, что он это дело берет на себя, а
главное, надобно подкупить, улестить, обадить, всеми силами уговорить,
задаривши, ордынского посланца, Сарыходжу (<Сарыхозю>, - сказал Кошка),
ибо, по его твердому разумению, в нынешней Орде власть зело некрепка, и
серебром еще и не то содеять мочно! И тот совет был мудр и хорош. Но - все
ждали, что скажет духовный глава и отец Руси Московской, старый митрополит
(ныне уже весь посад не иначе называл владыку, как батькой - отцом града
Москвы и всего Московского княжения).
надобное сейчас к совершению от него, владыки Руси, опаснее во сто крат
всех замыслов боярских, ибо, ежели сие не поможет, пошатнет сама церковь
православная на Руси... И все же он должен, он не может теперь поступить
иначе! И владыка подымает загоревшийся прежним темным пламенем взор, на
сухо-пергаменном лице его глаза горят неистово-молодо:
патриарха, я сам отлучаю князя Михаила Тверского от церкви! - говорит он.
- И нынче же велю повестить об этом по всем храмам Владимирской земли!
сидит в креслице выпрямившись и окаменев. Он поведет рать! Быть может,
против самого Мамая! Он еще не способен обнять умом всей силы и размаха
свалившейся на него беды, но он уже на гребне волны, и его несет
неостановимо совокупная воля москвичей, не желающих потерять власть,
которую получили они, возведя своего князя на престол владимирский.
голос Иван Мороз. - Ему с Сарыхозей ловчее всех сговорить, его и пошлем к
татарину!
грузному сановитому Ивану Морозу, что сидел тяжело и плотно, расставив
колени и уперев руки на толстую резную трость. И Иван Мороз ответил
понимающей, с легкой лукавинкою улыбкой подбористому молодому Федору. И
никто, ни один из бояринов, в тот час не подумал даже, что едва ли не
впервые за полтораста лет дума великого князя открыто, едиными усты, не
посчиталась с волею татарского царя. Менялась Русь! И уже изменилась
настолько, что начинало высвечивать в грядущей близости лет недальнее
теперь Куликово поле.
чего и сделают?! А тут - война! Поход. Эко! Онька ожесточенно скреб
затылок. С трех дворов (благо, четвертого не поспели поставить) троих
ратников подавай! Ну, старый Недаш второго сына посылает, Фрола. А от
них... Ежели Коляню? Так ведь только-только сын народился, Ждан, а
второму, Пашке, девятый годок всего! Старшие - одни девки. Отца убьют,
матери и не выстать с има! Нельзя! Надоть самому идти! С Прохором.
Прохорова жонка, Прося, сразу в р°в: сама на сносях, легко ли?! Да ить не
Федюху же брать, сосунка! Али, може, Федюху? Прохор помолчал, подумал.
Отстранив Федора, вызвался сам. Жену отвел в терем, строго выговорил ей.
Затихла, подвывала тамо, но не в голос.
пути добирая ратных. Вестоноша заехал и сюда.
почитай, вытаял, что не обещало обильного лета. Яровое посохнет как пить
дать! - думал он. - Опять липову кору придет толочь заместо хлеба!
Мясов-то они достанут, мяса набьют, навялят, и соль нынче припасена! (Был
и ржи амбарушек, дак то уж на каку последню беду! Того нонеча и трогать не
нать!) Навоз возить! Самая пора бы! В руках аж зуд; как подумал, так и
похотелось взять кованые, во Твери достанные железные вилы, ими-то и
работать любота одна! Цепляешь пласт, дак с треском отдирашь, и ничо! А
погнешь коли, зараз распрямить мочно! В любой зато, самый задубелый навоз
идут! Не то что деревянной рогатиной: суешь, суешь, инда взопреешь да и
ругнешь непутем!
владыка Алексий проклял ево! Дык вот тут и чеши затылок!
непутем отворила: и сам-де сгибнешь, и сына сгубишь с собою, старый
дурень! Вот-те и подарки ти, не надобны были! Прожили бы без даров
княжеских!
защитить! Вон кака сила собралась! И вси, по твоему глупому разуму, ради
какого платка там али рубахи головы класти идут?
друга лупить?! Татар бы хошь зорили, что ли, вместях али Литву!
той, клятой гривны серебра, давать им не придет, коли одолеть Орду!
Воздохнул еще раз Онька, пнул ногою ни в чем не повинного кобеля, крикнул
сердито Федьке:
спущу с тебя первого!
было.
одну бронь не хватит... А так... На рати с мертвого какого московита ежели
только сволочить!
разоренье один московлянин спас? Ищо рогатину подарил, ту, стертую! Я ее
нынче опять на подволоке нашел!
поди, давно уж и помер!
лица.
вишь, и они-то, московляне, зорили нашу землю в Щелканову рать... Един
такой и выискался...
Не хотел бы я егового сына убить на рати!
разговора. Оба отправились в стаю. Долго глядели, щупали, исчисляли
достоинства каждого из двух жеребцов, и оба мужика старались лучшего,
самого работящего оставить дома. Наконец порешили. Проверили сбрую и
обруди.
молча. Оглядели телегу.
выкрикнул Онька. Прохор смолчал, и гнев отца как возник, так и остыл.
Проверив дорожную снасть, воротились в избу.
старшие с малышами на руках. Старуха Недашева (одна и была пока старуха на
деревне!), сам Недаш, его сын, Недашево племя - одиннадцать душ, да
Колянины дочери, да дети самого Онисима, да Прохорова Прося с
округлившимся животом, держащая на коленях трехлетнего Якуню. Гомон, визг,
писк! Тридцать душ деревенских, совокупясь воедино, провожают на войну
троих своих мужиков.
поморщил нос - да куды денешь пискунов-то! - выговорил:
вывезти! И - враз начинай пахать! Не жди ни дня, ни часу. Лето сухо
грядет! Зимовое-то простоит ищо, а яровое - не ведаю!
с кашею, квашеною капустой и кислым молоком, разложены аржаные пироги,
блюдо сушеных окуней, на деревянных тарелях горками моченая брусница.
Мужики бережно принимали из рук хозяйки, что уже не ругалась, но супилась,
грузно вздыхая, точеные, резаные и плетенные из бересты чары с ячменным
пивом. Прохорова и Фролова жонки заботно и горестно взглядывают на своих
мужиков. Только Таньша небрежничает, не отошла с давешней ссоры. Говорят
больше о погоде, о своих мужицких делах. Только изредка спросит кто-нибудь
из молодших:
князем, за <самим>, как-то надежнее, крепче, а потому и себя и других
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Афанасьев Роман
Лукин Евгений