этажа. Шаги гулко отдавались в длинном коридоре, устланном паркетом. Коридор
привел нас в большую, похожую на гимнастический зал комнату с несколькими
дверями.
кожей, и сказал, что оберстлейтенант вот-вот подойдет.
Снова ожидание. Фон Путкамер явно не торопился. Начальнику гестапо
наносилось очередное оскорбление. Вначале его заставили пройтись пешком,
потом ждать в вестибюле, а теперь "караулить" подполковника в этом пустом
зале. Нетрудно было догадаться, что в тщедушной груди гестаповца накипало
глухое раздражение. С большим усилием Земельбауэр сдерживал себя. Он
постукивал ногой, барабанил пальцами по коленям, ерзал на месте, закатывал
глаза к потолку, шумно вздыхал.
вздыхает. Но поведение Путкамера заставляло настораживаться. Не слишком ли
он большая фигура для зубов гестаповца? Сумеет ли Земельбауэр проглотить
его? Пока что нас игнорировали, и делали это самым бесцеремонным образом.
седоволосый, отличной выправки подполковник.
крупная удлиненная голова, волосы, зачесанные назад, хрящеватый нос с
горбинкой, тяжелый подбородок, тонкие, строго подобранные губы и злой взгляд
острых, широко поставленных глаз. Этакий нордический варвар!
подавляющее впечатление. Я заметил растерянность на лице Земельбауэра, хотя
сидел он, по своему обычаю, нахохлившись, торжественно подняв голову.
мимо и скрылся за дверью.
затеи может ничего не получиться.
заставить Путкамера плясать. Но в то же время я не терял надежды, что
подполковник, пожалуй, сдастся. Письма в наших руках, и это равносильно
смертному приговору, вынесенному негласно фон Путкамеру. Будет торжествовать
простая и, выражаясь образно, железная логика, которой подчинено все,
начиная от самого сложного до самого элементарного. Путкамер, безусловно,
сложная штука. Но и он, при всей его очаровательной внешности, при всей его
гордости, подвластен законам логики.
войти.
чуть расставленными и как бы вросшими в пол ногами.
обычных мелких посетителей, вернее, даже просителей, которых выслушивают
стоя. Черт возьми! Инициатива не в наших руках! Надо повернуть ход дела
круто, на сто восемьдесят градусов, заставить Путкамера почувствовать нашу
силу.
Вашего благополучия, так сказать.
четко выверенным голосом произнес фон Путкамер.
Откуда-то справа лились звуки тихой приятной мелодии. Я скосил глаза и
увидел огромный "Телефункен" на высоконогом черном столике. Начинать
решительный разговор стоя - этого я не представлял себе. Земельбауэр,
видимо, тоже. Лицо его меняло окраску. Он упорно вертел пуговку мундира и
все же начал:
письма. - И он смолк, с ядовитой улыбкой разглядывая Путкамера.
в трепет, но этого не случилось. Невозмутимый Путкамер смотрел на гестаповца
не мигая, плотно сжав губы и как бы думая о своем.
Главный козырь бросили, а подполковник не сражен. Да что там сражен - он
даже не чувствует удара. Или это психологическая атака против нас,
парирование спокойствием попытки сбить его с позиций? Посмотрим! Посмотрим,
насколько хватит у него выдержки, насколько крепки нервы у господина фон
Путкамера.
направился к столу, вынимая на ходу из внутреннего кармана фотоснимки. В
руках его оказалась целая пачка, Земельбауэр положил ее на стол, а один
протянул подполковнику.
Повторить уже сказанное, повысить голос, пригрозить абверовцу? Но он сам
прекрасно понимает значение происходящего. Перед ним страшные письма, и их
предъявляет не случайный человек, а начальник гестапо. Дальше - арест, суд,
казнь. Или! Земельбауэр дал понять, что есть надежда, он сказал о
благополучии подполковника. Ситуация предельно ясна. Надо выбирать!
слежу за ним, за каждым его движением.
не дрогнула, ни один мускул на лице не выдал состояния абверовца. Если это
выдержка, то надо только удивляться мастерству, с которым играет в
спокойствие подполковник. И вторично мне подумалось: возможно, из нашей
затеи ничего не выйдет. Тогда - как мы ретируемся, каким образом расстанемся
с довольно негостеприимным особняком абвера? Эти весело расписанные стены
все могут поглотить не хуже, чем мрачные своды гестапо Впрочем, такой
вариант исключен. Со мной Земельбауэр, а его не упрячешь в подвал. Его
разыщут. Как-никак штурмбаннфюрер СС!
тоном.
истерики, испуга и трусости - но сдался". Ко мне пришло спокойствие. Так
даже лучше. Зачем препирательства, взаимные оскорбления? Можно договориться
спокойно. У меня мелькнула мысль: ведь Путкамер мог догадаться, о чем
собирается говорить с ним начальник гестапо, не так-то часто происходят
подобные беседы. А когда существуют в природе вещественные доказательства в
виде писем, то беседа уже явно окрашивается в определенный цвет. Во всяком
случае, спокойствие подполковника подготовлено ожиданием. Он натренировал
себя. Ну и ладно! С готовой формулой проще обращаться.
Путкамера. Воспользовавшись его приглашением, мы сели в кресла, а он все еще
стоял. Стоял и глядел в окно, сосредоточенно и одновременно рассеянно,
словно ничего не видел. Мысли его не выходили за пределы внутренних
ощущений. Я понимал, что ему трудно было перейти от состояния свободы к
положению зависимого человека, отдать себя в руки другого, хотя бы
Земельбауэра. А ситуация принуждала к этому.
Маска горделивого патриция больше не нужна. И вообще спектакль окончился.
Пора переходить к делу".
скрылся за узенькой и невысокой дверью в глухой стене.
никак не может решиться. Кажется, я переоценил его мужество".
собой дверь. Затем раздался выстрел.
поняли эти два звука. Подполковник застрелился.
догадались и я, и Земельбауэр. Надо было принимать быстрое решение. Я
торопливо подошел к двери в приемную, распахнул ее настежь и сказал
лейтенанту:
предусмотрительно собрал и водворил на прежнее место фотоснимки.
то люди из штата школы.
мы увидели оберстлейтенанта. Он лежал на боку, подобрав под себя одну ногу.
Из-под мундира тоненькой струйкой змеилась кровь. Тут же валялся сделавший
свое дело пистолет.
пульс и изрек с таким видом, будто открыл новую планету: