Чтение 101–й страницы книги ~Черное сердце~

полномочий, у него просто не будет иного выхода.

Туэйт удовлетворенно хмыкнул и стал запихивать пластиковый пакет на
место. И вдруг замер на месте: кое-что он просмотрел. Это было прилеплено в
нижнем углу тайника, между стенкой и пакетами.

Он протянул руку и достал небольшой рулон мягкой желтоватой бумаги, к
концам которой были прикреплены тонкие бамбуковые палочки, а сам рулон
перевязан красной тесьмой.

Туэйт развязал тесьму, и под собственной тяжестью свиток развернулся.
Бумага была испещрена непонятными знаками. Китайские иероглифы.

Не смея дышать, он долго смотрел на этот лист. Он понимал, что еще не до
конца отдает себе отчет в том, что именно он нашел.

Только благодаря Мелоди он знал, что на бумаге начертаны именно китайские
иероглифы. Однажды он поглядел ее китайские книги, а в другой раз она сама
читала ему вслух, совсем как мать в детстве, водя пальцем по столбцам, чтобы
он мог следить за тем, как она читает.

Он обнаружил свиток, и планы его резко переменились. Никто не должен
знать об этой находке, по крайней мере, до тех пор, пока он не выяснит, что
здесь написано. Было бы смертельной ошибкой показать свиток кому-нибудь в
участке. А что, если здесь указано место, где хранится груз, или еще
какая-нибудь важная информация, которая поможет ему в противоборстве с
Тинелли? Он не мог рисковать. А это означало только одно.

Надо срочно встретиться с Мелоди.

***

Киеу молился, но колодец его души был пуст, он не мог вступить в контакт
с вечностью. Он чувствовал, что его предали, но кто, предал, он не знал.
Стальными костяшками кулаков он бил по своим обнаженным бедрам, покрывая их
синяками - он воскурил фимиам и зажег множество свечей, обращая молитвы к
виненакану своей матери, прося у нее защиты от зла. Как истинный буддист, он
отказался от мяса и поклялся воздерживаться от секса, если только она сможет
объяснить, что же происходит у него в душе.

В ?Пан Пасифика? он загонял себя работой, копаясь в бесчисленных бумагах,
читая потоки жалоб иммигрантов, бежавших от кошмаров бесконечной войны в
Камбодже. Он слушал их незамысловатые истории боли и страха, он разговаривал
с ними совершенно спокойно, но он чувствовал их боль, сопереживал им, из
рассказов о насилии, ужасе и смертях перед глазами его вставало эпическое
полотно национальной трагедии.

Казалось, она теперь предстала перед Киеу в совершенно ином, новом свете.
Он видел бесчисленные раны цвета свежего мяса, серые столбы дыма,
ярко-оранжевое пламя пожарищ, желтовато-белые напалмовые язвы. Но главным в
картине был черный цвет, цвет предательства и измены. Кхмеров предали
французы и коммунисты, американцы и вьетнамцы предали кхмеров и, наконец,
кхмеры сами предали кхмеров.

Когда-то он думал, что работа в ?Пан Пасифика? позволит ему приблизиться
к милой отчизне. Сейчас он был убежден, что произошло противоположное.
Кампучия уходила от него все дальше и дальше, а все потому, что он не мог
найти рационального объяснения войне, в его схеме для нее не оказывалось
места. Душа была опустошена, все потеряло смысл. И теперь сама бессмыслица
стала смыслом и образом его жизни.

Он плыл сквозь дни, словно это он был призраком, а не его мать. Он молча
разговаривал с ней, возносил ей молитвы, но она не отвечала. Дома он тоже
молился, и тоже безрезультатно.

И он начал сомневаться в истинности и величии Пути. Идеи Будды постепенно
теряли свою суть. Может, отец прав? В нашей реальности для религии нет
места. Это прибежище тех, кто спасовал перед жизнью. Так, кажется, звучало
его объяснение. Впервые Киеу понял смысл того, что говорил отец, и понимание
этого испугало его.

Но страх перед Лорин был еще сильнее. Она врывалась в его мысли как
разъяренная тигрица. Тело его покрывалось потом, мышцы непроизвольно
сокращались. И начинались боли в паху. Возникающая вслед за этим эрекция
была не менее болезненной. Сгорая от стыда, он заваливал себя работой, и в
конце концов у него начали дрожать руки. Мозг его пылал от образа Лорин, он
пытался взглянуть на себя со стороны, но видел только Лорин - волосы ее были
распущены, одна прядь падала на прохладную щеку, в глазах он читал желание.

Он тяжело дышал от возбуждения, эрекция его становилась все сильнее и
сильнее, он уже не мог обуздать себя, и Лорин не оставляла его в покое. Она
словно протягивала свою руку и нежно брала его за напряженный член. Она не
позволяла ему вырваться, а сжимала руку все сильнее и сильнее, до тех пор
пока он не начинал корчиться в агонии семяизвержения.

Он не мастурбировал, не ходил к женщинам, а у него были женщины, с
которыми он мог бы разделить ложе. Лорин опутала его по рукам и ногам,
только одна она ложилась рядом с ним в постель, и через какое-то время Киеу
понял, что какие бы он не испытывал по отношению к ней чувства - это не
могло быть просто похотью, ибо участвовало не только тело, но и разум, и в
ней его единственное спасение.

Впервые в жизни он ужаснулся тому, что ему предстояло сделать. Он уже был
одержим Лорин и подозревал, что, уничтожив ее, сознательно лишит себя жизни.
Потому что если человек убьет источник своего спасения, он будет проклят на
веки вечные.

Вновь поразился Киеу, сколь слаба и немощна вера его. Если, как учили его
с момента рождения, спасение находится на Пути, начертанном Амидой Буддой,
то ему просто нечего бояться. Но сейчас было совершенно ясно, что вера его
подточена, Америка изменила его. В душу его заполз страх перед
неизвестностью, он уже был заражен страхом. Он дрожал от бессилия и злобы,
как импотент у постели женщины своей мечты, и не позволял рукам коснуться
готового взорваться от напряжения члена. Если он сейчас кончит, они с Лорин
будут осквернены.

Наконец он принял решение. Дотронуться до нее, коснуться кончиками
пальцев, еще раз оказаться рядом - этого будет достаточно, чтобы проверить
свои чувства к ней, понять, насколько воображение соответствует
действительности, и, главное: сможет ли он после всего этого заставить себя
убить ее?

***

Сидя в такси, которое мчало ее в аэропорт Кеннеди, Лорин наблюдала за
проносившимся мимо окон миром. Она снова была в отличной форме. Можно
сказать, она более или менее вернулась к пику формы, как до травмы бедра, но
этого было явно недостаточно.

Конечно, приятно было осознавать, что силы вернулись к ней, они
разливались по телу как электрический ток, она чувствовала тепло в каждой
мышце, словно только-только сняла шерстяные гетры после серии успешно
выполненных упражнений у станка. Вначале ощущение испугало ее: после травмы
балетный танцор всегда боится возвращаться на жестокий пол зала, он уверен,
что ноги откажутся подчиняться ему, а это значит - новая травма. Но вскоре
страх прошел, и сейчас она чувствовала себя гораздо сильнее, чем когда бы то
ни было.

Она всегда считала, что сознание собственной силы - это все, о чем только
можно мечтать. До сегодняшнего дня так оно и было. И дело не в том, что она
разлюбила танцевать: Лорин не могла без содрогания подумать о том времени,
когда ей придется расстаться с балетом. Но постепенно она начинала понимать,
что отныне жизнь ее состоит не только из танца, танца и одного лишь танца.
Когда тебе девятнадцать, в душе твоей пылает вечный огонь любви к балету, в
девятнадцать очень легко не задумываться ни о чем другом.

Ее учили только одному, все остальное исключалось как несущественное и
даже вредное. Но Трейси изменил течение ее жизни. И теперь Лорин понимала,
что жизнь состояла не из одного лишь балета. Невидящим взглядом она смотрела
в окно бешено мчащегося такси и думала о Трейси.

Она призналась себе, что хотела бы оказаться вместе с ним в Гонконге.
Теперь она страшно жалела о том, что сказала ему перед отъездом. Он улетел с
этой непосильной ношей в Гонконг. Зачем она это сделала? Это произошло
давно, и Трейси не в силах воскресить Бобби.

Она сосредоточилась, вызывая в памяти лицо Трейси, и оно возникло перед
ней на фоне зеленой травы, листьев, сквозь которые пробивались золотые лучи
солнца. Легкий соленый ветер трепал его густые волосы, лоб и щеки освещало
солнце, и в этом свете она видела, что он страдает. Только сейчас она
поняла, что он чувствует себя виноватым перед ней. Он решил, что смерть
Бобби на его совести. Да она сама обвинила его в этом!

Глупо. Он все рассказал ей, но она не слушала его, а слышала только, как
кричит Бобби. Лишь позже, почувствовав во рту вкус холодного пепла, она
поняла, что источник боли находится внутри нее самой, оказывается, она
помнила каждое слово Трейси.

Вот почему она отправилась к Луису Ричтеру: если она не могла быть рядом
с Трейси, то, по крайней мере, в обществе его отца она чувствовала себя хоть
немного лучше. На мгновение в душе ее пробежало темное облачко, мелькнула
холодная, едва различимая тень Кима. Красивый мужчина, во всяком случае,
внешне. Но в блеске его глаз было что-то пугающее, по-настоящему страшное.
Вспомнив о нем, Лорин поежилась.

Мятущаяся, измученная душа, подумала вдруг она, сама не понимая, почему.
И ей сделалось жаль его. Ни один человек не перенес бы того, что выпало на
его долю. Какие пытки надо было выдержать, чтобы в глазах появился такой
блеск? Она не могла этого представить. Но достаточно было одной лишь этой
мысли, чтобы все страхи ее перед ним исчезли. Ей захотелось обнять его,
прижать к груди, чтобы он наконец забылся спокойным глубоким сном.

Вся труппа уже собралась в аэропорту. До посадки оставался еще целый час,
делать было абсолютно нечего, и Лорин лениво болтала с коллегами. Вскоре ей
это наскучило, и она стала наблюдать за пассажирами в зале отлета, словно
надеясь увидеть знакомое лицо.

Ею овладело какое-то странное чувство, она начала нервничать. Мимо