темно-зеленом водовороте. Иногда его выбрасывало на поверхность, и, прежде
чем снова погрузиться в пучину, он успевал глотнуть воздуха и заметить,
что уже настала осень или прошел еще один год. Там, в этом темном
водовороте, он иногда вспоминал лицо Сабины или с горьким сожалением думал
о том, что Джоди растет у него на глазах, а ему почти никогда не удается
даже поговорить с ним. Месяцы и годы стремительно пролетали один за
другим, а жить было некогда. Но такие сожаления лишь изредка шевелились
где-то далеко, в глубине его мозга, они были придавлены убийственной
тяжестью его повседневной работы. Эрик, влекомый мощным приливом,
стремительно мчался вперед и чувствовал, что не в силах заглядывать дальше
следующего мгновения. Волна катилась, приближаясь к дальнему, терявшемуся
в тумане времени берегу, вздымалась все выше и выше. Потом этот вал,
несший его с собою, обрушился на берег с таким ужасающим грохотом и таким
ослепительным сверканьем, что, казалось, его можно было увидеть с
отдаленных планет.
удастся найти свой путь в этом мире, так обманчиво похожем на прежнюю,
знакомую землю. Он медленно поднялся на ноги и с ужасом ждал, выдержит ли
земля его тяжесть; быть может, тишина и покой вот-вот исчезнут, и мир, уже
расколотый катастрофой, разлетится на мелкие куски.
Это было единственное место в здании физического факультета, которое
осталось точно таким, как и прежде. На каждом этаже произошли какие-нибудь
перемены; прежде всего бросались в глаза деревянные барьеры у лифтов и
стоявшие возле них часовые. Прошли времена, когда можно было
беспрепятственно входить и выходить из лабораторий. Даже сейчас, в первую
послевоенную зиму, на некоторых этажах дежурили часовые; но возле кабинета
Фокса давно уже не было никаких постов.
потому, что это был бастион чистой науки, переживший суровые времена;
попросту говоря, этот кабинет являлся таким анахронизмом, что только очень
немногие люди вспоминали о его существовании.
сидел один в своем кабинете, повернувшись спиной к телефонному аппарату,
который вдруг зажужжал. Фокс насчитал десять ударов пульса, десять биений
сердца, совершенно безболезненных даже при его изощренной
чувствительности, но тут опять ему помешало жужжание телефона. Он сидел не
шевелясь и прислушивался к своим ощущениям. Последний сердечный припадок
был у него три месяца назад и оставил такие страшные воспоминания, что
теперь Фокс ни о чем другом не мог думать.
могла проснуться и забиться о прутья. Фокс медленно и осторожно повернулся
в своем старом кресле, стараясь не всколыхнуть нежный маленький комочек,
удерживавший жизнь в его теле.
была уверена, что он еще жив. - Вас спрашивает доктор Горин.
запад, руководство факультетом фактически осуществлялось в кабинете Эрика.
Там, этажом ниже, как раз под кабинетом Фокса, решались все проблемы.
Иногда, когда окна бывали раскрыты, Фокс слышал спорящие мужские голоса,
которые всегда перекрывал уверенный голос Эрика. Фоксу казалось, что в тот
нижний кабинет со всего факультета стекается человеческая энергия,
сталкивается, образует вихри и водовороты и, почерпнув новую силу, снова
растекается в разные стороны. Здесь, наверху, никогда ничего не случалось.
Здесь сидел одинокий старик, тщательно оберегавший себя от боли, и каждый
бесполезный, но драгоценный день незаметно сменялся другим. Четыре или
пять лет тому назад, когда Эрик вернулся сюда, чтобы принять участие в
работах по атомной энергии. Фокс намеревался сказать секретарше, чтобы она
впускала Эрика без доклада, но так и не сделал этого - сначала просто по
забывчивости, потом из упрямого нежелания поступиться какими-либо
привилегиями, пусть даже самыми незначительными; на шестьдесят девятом
году, пережив две мировые войны, заслужив международную премию, о чем он,
впрочем, почти забыл. Фокс хотел пользоваться высокой привилегией слушать
биение своего сердца в надежном одиночестве.
так как стройность его превратилась в худобу. Его сильно поношенный, но
хорошего покроя костюм был остатком прежней роскоши и сохранился с тех
времен, когда он работал в промышленности. Последние восемь месяцев Эрик
провел в штате Нью-Мексико, и лицо его посмуглело от загара. Вокруг его
темных беспокойных глаз появились морщинки, на висках и на затылке в
гладких черных волосах блестела серебристая седина, мысок на лбу
обозначился еще резче благодаря поредевшим спереди волосам. Фокс
равнодушно отметил про себя, что Эрик выглядит старше своих тридцати шести
лет, - быть может, потому, что за годы, проведенные на ответственном
посту, он бессознательно усвоил начальственную манеру держаться. Но как
только Эрик улыбнулся. Фокс тотчас же увидел перед собой того худощавого
юношу, который впервые пришел к нему пятнадцать лет назад, еще не веря,
что святой Грааль [по средневековым преданиям, блюдо или чаша, имеющая
чудодейственную силу], то есть место аспиранта, наконец перейдет в его
руки.
на стенах, все те же давно устаревшие книги и кипы журналов. Фокс на
секунду даже обрадовался, что тут по крайней мере каждый день вытирают
пыль. В глубине души ему было совестно за свою бесполезность. Эрик тяжело,
как очень уставший человек, опустился на жесткий стул, который он всегда
придвигал себе, приходя беседовать с Фоксом.
нового за этот год?
сердца, каждый день кажется вечностью, а месяцы движутся медленно и
незаметно, точно звезды по небу. Только такой молодой человек, как вы,
Эрик, может позволить себе так небрежно высчитывать время.
тысяча лет. Смотрите-ка, сейчас только февраль, а в мире произошло столько
событий. Мне даже не верится, что победа над Японией была лишь в августе.
В Лос-Аламосе полное затишье. Я бы радовался, что уехал оттуда, если б
меня сюда не привели особые причины.
намеренно игнорируя скрытый смысл его вопроса. - Скажите, а здесь люди
тоже бегут от работы над нашим проектом, как и всюду? В Лос-Аламосе через
неделю после взрыва в Хиросиме все разбежались. По-моему, это происходит
везде, и разве можно их винить за это?
что эта пауза вызвана желанием пощадить старика, и он мысленно взмолился:
"Да расскажи же мне об этом! Неужели ты думаешь, что меня может
интересовать что-либо, кроме этого?"
Фокс.
стало совсем пусто. Мы уговариваем мать перебраться к нам.
Надеюсь, что это случится со мной здесь и дверь в приемную будет в это
время открыта, так что я буду не совсем один". Он немного помедлил,
устало, но чутко прислушиваясь к трепетанию мягких крылышек заснувшей у
него в груди птицы. "Только не трогайте ее, - поднимался молчаливый вопль
из черной пустоты, царившей в его душе, - не разбудите ее! Пусть она
спит!" Вслух он сказал:
здесь никто ничего не делает. Вся работа разваливается на части. Здесь
остались только члены нашего факультета, да и те снова по горло заняты
педагогической работой.
тяжелы и неуклюжи, но сейчас он поднялся со стула с такой легкостью, что
Фокс невольно ему позавидовал. - Передо мной сейчас огромная проблема: что
делать дальше? Поэтому-то я и приехал сюда, мне нужно поговорить с вами.
Мне необходим ваш совет. В промышленность я больше не вернусь. Работа над
атомной бомбой для меня совершенно неприемлема. Наш проект касался только
ядерной энергии, и вот его больше не существует. В Вашингтоне продолжаются
эти дурацкие заседания, и никто толком не знает, в чьи руки перейдет это
дело. Если им завладеет военное министерство, то я не стану работать для
него, а если и нет, то я убежден, что за спиной штатских все равно будут
стоять военные. В Стэнфордском университете мне предлагают место с полным
профессорским окладом. В мои годы пора уже приближаться к намеченной цели.
медленно и равнодушно сказал Фокс. - Он снова появится на сцене.
Предполагается создать специальную комиссию для руководства работами по