Чтение 102–й страницы книги ~Чужая война~

Сквозь прорези забрал.

Все было плохо. И становилось еще хуже.

А потом я вспомнил слова отца Лукаса: "Если ты ничего не можешь сделать,
отстранись и просто наблюдай". Я так и поступил. И мне стало гораздо легче.

Все местные красоты я отодвинул в сторону. Я и раньше знал, что Айнодор
красив... М-да. Никакие пересказы не могли передать даже половину этого
очарования. Словом, я отодвинул все это на задний план и начал собирать
информацию.

Интересовала меня в первую очередь боеспособность эльфийской империи.

И очень скоро я понял: она равна нулю.

Нет, здесь были бойцы, и бойцы неплохие. Вспомним того же Наргиля. А на
севере, на границе с орками, стояли достаточно крупные войска. Всадники
Ветра. Они, кстати, и разнесли в клочья ту орду, что вторглась на эльфийские
земли весной.

Но все это было не то. Эльфы не хотели воевать. Они предпочитали мир.
Все, разумеется, предпочитали мир. Но на Айнодоре старались вернуться к
этому состоянию при любой возможности. В эльфах не было той ярости, которая
заставляла людей поднимать огромные армии в огненосные походы. Они называли
это безумием, массовым сумасшествием. Они не понимали этого и смеялись над
этим.

Меня часто пытались расспрашивать о моей жизни на Материке. Я героически
улыбался и молчал или отделывался малозначащими фразами. Если бы я попытался
рассказать им все, что со мной происходило, и рассказать так, как
воспринимал это я, меня бы не поняли. Не поняли бы ни моей службы в ордене,
ни того, чем я там занимался. И уж тем более не поняли бы моей дружбы с
Эльриком.

"Шефанго? Вы общались с шефанго? Интересно, а он мог сказать что-нибудь
кроме "смерть", "убивай" и "еда"?"

Эннэм. Аль-Барад

Ахмази не задумывался о поваре-гоббере больше, чем было это необходимо.
Раз в неделю Сим получал подарки от хозяина. Раз в месяц великий визирь
снисходил до беседы с искусным половинчиком. И уж, конечно, Ахмази не
задумывался над тем, что мастера-кулинара вопросы войны и политики тревожат
не меньше, чем его, визиря, фактического правителя Эннэма.

Это Сим задумывался об Ахмази. И Сим был бы очень удивлен, если бы узнал,
что мысли евнуха обращены не на восток, к Вольным городам, и не на запад, к
Эзису, и не на юг, где грозил берегам Эннэма сипангский флот. На север
смотрел визирь. В Великую Степь. Странные дела творились там, и даже хитрые,
бесстрашные, тертые жизнью эннэмские купцы сворачивали всегда выгодную
северную торговлю, предпочитая терять деньги на простое грузов, лишь бы не
соваться на оживившиеся вдруг земли степняков.

- Ханы сами отдают власть, - докладывал визирю худощавый, прокаленный
солнцем караван-баши, развалясь на мягких подушках и вертя в руках пиалу со
щербетом. - Все они едут на поклон к новому правителю. Тэмир-хану.

- Что за Тэмир-хан? Откуда он взялся?

- Я не знаю, визирь. - Караван-баши отхлебнул из пиалы. - Чужеземцам
рассказывают очень мало. И выяснять опасно.

- Рассказывай все, что знаешь. - Ахмази подобрался, толстый, обрюзгший,
он тем не менее стал вдруг похож на хищного зверя.

Караван-баши отставил пиалу и почтительно поклонился визирю.

- Этот человек приехал с востока. Со стороны Вольных городов. Мне
неведомо, что он сделал и что сказал, но все ханы съезжаются в его ставку у
источника Белой Кобылы и признают его владыкой.

- Ты видел его?

- Да, визирь. Он молод... и стар. Я назвал его человеком, но я не знаю,
так ли это. Он не похож на нелюдя, однако люди не бывают юными и древними
одновременно.

- Бывают. - Ахмази бросил собеседнику глухо звякнувший кошель. - Ступай.

Караван-баши поднялся и ушел, пятясь и кланяясь.

- Вахрад, - негромко позвал визирь.

- Да, хозяин. - Невысокий рябой человек возник как будто из воздуха.

- Следи за ним. - Ахмази кивнул на дверь, за которой скрылся караванщик.
- Он будет болтать. Не нужно, чтобы ему верили.

- Да, хозяин. Если все же будут верить?

- Он любит гашиш. От этого и утонет.

- Да, хозяин.

Вахрад исчез так же бесшумно, как появился.

Мало осталось в Эннэме людей, помнивших древние сказки. Матери еще пугали
детей Дамир-дэвом. Но кто мог вспомнить, что титул "Тэмир" был когда-то
просто именем? Что Тэмиром звали могущественного завоевателя, покорившего
половину мира? Никто. Только Ахмази. И уж тем более никто не помнил о том,
что Тэмир-хан должен был вернуться. О том, что могилу Потрясателя спрятали
от людей и тысячи табунов прогнали над ней, дабы сравнять с землей,
затоптать, навеки укрыть место погребения великого человека и великого
завоевателя.

Ахмази помнил. Знал. Знал по рассказам того, кто видел похороны
Властелина.

Могила Тэмир-хана разорена. Дух его вернулся. И человек объявился в
Великой Степи. Человек с лицом юноши и взглядом старца. Человек, именующий
себя Тэмиром.

Случилось невероятное, сбылись древние легенды, правдивы оказались
предсказания. Почему бы не продолжить? Если меняется мир, нужно помогать
переменам, а не бежать от них. Все равно ведь догонят. И ударят в спину.

Неохотно, перешагивая через себя, Ахмази подходил к мысли о том, что
неодолимую силу может остановить лишь непобедимый человек. Если бывают люди
непобедимыми.

Если нет... Что ж, лучше погибать сражаясь. И делать ставки не на милость
Джэршэ, а на собственные силы и волю.

И на Тэмира. Вернувшегося Тэмира. Великого завоевателя, Потрясателя Мира.
Может быть, легенды не лгут и этот степняк действительно непобедим?

Цитадель Тарсе. Зал Меча

Эльрик де Фокс

Что, скажите на милость, можно сделать с монолитной стеной?

Много всего. Воображение у меня богатое. Иногда мне кажется, что чересчур
богатое. Как только я не извернулся, пытаясь понять, что же открывает
раскаленную преграду. Впрочем, вид костей, мирно лежащих на полу, здорово
охлаждал фантазию. Вне всякого сомнения, тот, чьи кости лежали здесь, тоже
попробовал все, что можно было придумать.

Стена стояла непоколебимо. Преграждая путь к Мечу. Преграждая путь МНЕ!

И впору было с разбегу удариться в нее лбом. Злость, уже почти
нерассуждающая, захватывала, туманила глаза темной пеленой, клокотала в
горле смехом. И этот смех пугал меня самого. Когда я начинаю смеяться в бою,
когда кровь застилает глаза, когда все живое вызывает лишь желание
убивать...

Алый жар. Черный туман. Монолит. Ярость. Меч...

И взвились птицы над скалами Фокса. И сизые тучи, опутанные клубками
молний, шли над морем. Но сначала был ветер. Он мчался впереди грозы, ее
гонцом, ее предвестником. Он захватил море дерзкой ладонью и швырнул на
скалы, расшибая податливую тяжесть воды о твердую несокрушимость камня.

Ледяная, соленая, пахнущая севером волна ударила в смеющуюся огнем стену.
Треск прокатился по подземелью, едва не оглушив. А на камне, змеясь,
проступили черные буквы: "Скажи имя Неназываемого, и ты войдешь".

- Тарсе! - Эльрик вспомнил своего Черного Лебедя, Убийцу, Прекрасного
Тигра, Молотобойца, Цветок.

Бесшумно, гладко, словно по маслу, стена сдвинулась в сторону.

***

Огромный зал уходил во все стороны, и стены едва различались где-то в
ровной полутьме. Черные стены с белыми резными узорами, свивающимися в
знакомом, но всегда новом, непривычном, чарующем танце. Так украшают храмы
на Анго. Строго и удивительно красиво. Строго, потому что нельзя за стенами
храма забывать о живом мире вокруг. А красота нужна, потому что она -
единственное, ради чего действительно стоит жить.

Здесь, в этом бесконечном зале, было уютно. Так бывало, когда возвращался
Эльрик домой из долгого похода и родной фьорт встречал побитые штормами
дарки.

И было здесь торжественно. Так торжественно, что он невольно задержал
дыхание, опасаясь звуком, резким движением нарушить святость этого места. И
даже не сразу понял, что освещался зал не рядом светильников, выставленных
на невысоком постаменте. Что не светильники вовсе это были. Свет шел от
лезвия. Свет, который простирался на полет арбалетного болта.

Ослепительно-белый свет, приглушенный размерами зала и оттого не режущий
взгляд.

Еще позже увидел он рукоять - золотая и серебряная полосы сплетались в
спираль, уходя в навершие - серебристый шар, цепко схваченный четырехпалой
когтистой лапой.

Эльрик стоял и смотрел.

Просто смотрел.

Сердце колотилось где-то под горлом. И колотилось, надо сказать, неровно.
С перебоями.

В конце концов, понимая, что любоваться можно до бесконечности, он
положил ладонь на бледно светящуюся рукоять. И, словно только это и нужно
было сделать, клинок вспыхнул, выплескивая в этом сиянии все лишнее, что