уже столько раз своего к тебе пристрастия?"
серьезные его заверения, что он друг мой, близкий и истинный; как отрадно
мне было, когда он открыл мне робкие свои сомнения, нежную преданность и
надежды своей души. Он назвал меня "сестрой". Что же, пусть зовет меня, как
ему вздумается, лишь бы он мне доверял. Я готова была стать ему сестрой, но
с условием, чтобы он не связывал меня этим родством еще и с будущей своей
женою; правда, благодаря его тайному обету безбрачия, такая опасность едва
ли мне угрожала.
рассвета. А потом с трудом дождалась звонка; утренние молитвы и завтрак
показались мне томительно долгими, и часы уныло влеклись, покуда не пробил
тот, что возвестил об уроке литературы. Мне не терпелось убедиться в том,
насколько крепки узы нового братского союза; узнать, по-братски ли станет он
теперь со мной обращаться; проверить, сестринское ли у меня у самой к нему
отношение, удостовериться, сумеем ли мы с ним теперь беседовать открыто и
свободно, как подобает брату с сестрой.
предскажешь. Во весь день он ни разу ко мне не обратился. Урок он вел
спокойней, уверенней, но и мягче обычного. Он был отечески добр к ученицам,
но он не был братски добр ко мне. Когда он выходил из класса, я ждала хоть
прощальной улыбки, если не слова, но и той не дождалась - на мою долю
достался лишь поклон - робкий, поспешный.
терпение - и это пройдет. Но ничего не проходило, дни шли, а он держался со
мною все отчужденней. Я боролась с недоумением и другими обуревавшими меня
чувствами.
разумеется, зная себя, удержался от обещаний, но что из того? Правда, он
предлагал мне мучить его, испытывать его терпение. Совет невыполнимый!
Пустая, ненужная честь! Пусть другие пользуются подобными приемами! Я к ним
не прибегну, они мне не по нутру. Когда меня отталкивают, я отдаляюсь, когда
меня забывают, я ни взглядом, ни словом не стану о себе напоминать. Верно, я
сама что-то неправильно поняла, и мне требовалось время, чтобы во всем
разобраться.
мною. Один из семи вечеров он великодушно пожаловал мне, и мы с ним всегда
разбирали все уроки прошедшей недели и готовились к занятиям на будущую.
Занимались мы где придется, либо в том же помещении, где случались ученицы и
классные дамы, либо рядом, и чаще всего отыскивали во втором отделении
уютный уголок, где наставницы, распрощавшись до утра с шумливыми
приходящими, беседовали с пансионерками.
книжки, чернильницу и отправилась в просторный класс.
дверь видно было carre, полное света и оживления; всех и вся заливало
красное закатное солнце. Оно так ярко алело, что разноцветные стены и
оттенки платьев слились в одно теплое сияние. Девочки сидели кто над
книжкой, кто над шитьем; посреди их кружка стоял мосье Эманюель и добродушно
разговаривал с классной дамой. Темный сюртучок и черные волосы словно
подпалил багряный луч; на испанском лице его, повернутом к солнцу, в ответ
на нежный поцелуй светила отобразилась нежная улыбка. Я села за стол.
тоже нежились в щедрых веселых лучах; целый день они ими упивались, а теперь
жаждали влаги. Мосье Эманюель любил возиться в саду; он умел ухаживать за
растениями. Я считала, что, орудуя лопатой и таская лейку с водой, он
отдыхает от волнений; он нередко прибегал к такому отдыху; вот и теперь он
оглядел апельсинные деревья, герани, пышные кактусы и решил утолить их
жажду. В зубах его меж тем торчала драгоценная сигара - первейший (для него)
и необходимейший предмет роскоши; голубые кудерьки дыма весьма живописно
клубились среди цветов. К ученицам и наставнице он более не обращал ни
слова, зато очень внимательно беседовал с миловидной спаниелицей (если
позволительна такая форма слова), якобы принадлежащей всему дому, на деле же
только его избравшей своим хозяином. Изящная, шелковистая, ласковая и
хорошенькая сучка трусила у его ног и преданно заглядывала ему в лицо; и
когда он нарочно ронял феску или платок, она тотчас усаживалась их караулить
с важностью льва, охраняющего государственный флаг.
и потому поливка отняла немалое время. Снова пробили большие школьные часы.
Еще час прошел. Последние лучи солнца поблекли. День угасал. Я поняла, что
нынешний урок будет недолог; однако апельсинные деревья, кактусы и герани
свое уже получили. Когда же придет моя очередь?
кусты, редкостные цветы; веселое тявканье Сильвии понеслось вслед
удаляющемуся сюртучку. Я сложила часть книг; они мне сегодня не все
понадобятся; я сидела и ждала и невольно заклинала неотвратимые сумерки,
чтоб они подольше не наступали.
лейка поставлена у колодца; она на сегодня отслужила свое; как же я
обрадовалась! Мосье вымыл руки над каменной чашей. Для урока не осталось
времени; вот-вот прозвонит колокол к вечерней молитве; но мы хоть
встретимся; мы поговорим; я смогу в глазах его прочесть разгадку его
уклончивости. Закончив омовения, он медленно поправил манжеты, полюбовался
на рожок молодого месяца, бледный на светлом небе и чуть мерцающий из-за
эркера Иоанна Крестителя. Сильвия задумчиво наблюдала за мосье Полем; ее
раздражало его молчание; она прыгала и скулила, чтобы вывести его из
задумчивости. Наконец он взглянул на нее.
окном; он брел медленно, прижимая собачонку к груди и нашептывая ей ласковые
слова; у главного входа он оглянулся; еще раз посмотрел на месяц, на серый
собор, на дальние шпили и крыши, тонущие в синем море ночного тумана;
вдохнул сладкий вечерний дух и заметил, что цветы в саду закрылись на ночь;
его живой взор окинул белый фасад классов, скользнул по окнам. Может
статься, он и поклонился, не знаю; во всяком случае, я не успела ответить на
его поклон. Он тотчас скрылся; одни лишь ступени главного входа остались
безмолвно белеть в лунном свете.
Зазвонили к вечерней молитве; я поспешила откликнуться на этот призыв.
посвященный колледжу. Кое-как я одолела часы классов; я ждала вечера и
вооружилась против неизбежной вечерней тоски. Я не знала, что томительней -
оставаться в кругу ближних или уединиться; и все же избрала последнее; никто
в этом доме не мог подарить развлечение моему уму и отраду сердцу; а за моим
бюро, быть может, меня и ждало утешение - кто знает, вдруг оно гнездится
где-то между книжных страниц, дрожит на кончике пера, прячется у меня в
чернильнице. С тяжелой душой подняла я крышку бюро и принялась скучливо
перебирать бумаги.
клала на место: они не привлекали меня, не могли утешить. Да, но это что за
лиловая книжица, никак, новое что-то? Я ее прежде не видывала, а ведь только
сегодня разбирала свои бумаги; верно, она появилась здесь, пока я ужинала.
повесть; нечто не для услады слуха, не для упражнения ума и не для
пополнения знаний. То был богословский трактат, и назначался он для
наставления и убеждения.
сразу меня захватила. То была прововедь католицизма; цель ее была обратить.
Голос книжицы был голос медовый; она вкрадчиво, благостно увещевала,
улещала. Ничто в ней не напоминало мощных католических громов, грозных
проклятий. Протестанту предлагалось обратиться в католичество не ради страха
перед адом, ждущим неверных, а ради благих утешений, предлагаемых святой
церковью; вовсе не в правилах ее грозить и принуждать; она призвана учить и
побеждать. Святая церковь - и вдруг кого-то преследовать, наказывать?
Никогда! Ни под каким видом!
даже простая грубая пища для здорового желудка; нет, сладчайшее грудное
молочко, нежнейшее излияние материнской любви на слабого младенца; тут
царили доводы сердца, не рассудка; нежных побеждали нежностью,
сострадательных - состраданием; сам святой Венсен де Поль{403} не так
ласково беседовал с сиротками.
приводилось то соображение, что католик, утративший близких, может черпать
невыразимую отраду, вымаливая их душам выход из чистилища. Автор не посягал
на безмятежный покой тех, кто в чистилище вообще не верит; но я подумала о
них и нашла их взгляды куда более утешительными.
чувствительная, неглубокая книжица - но отчего-то она развеяла мою тоску и
вызвала улыбку; меня позабавили резвые прыжки неуклюжего волчонка,
прячущегося в овечьей шкуре и подражающего блеянию невинного агнца.
Кое-какие пассажи напомнили мне методистские трактаты последователей
Уэсли{403}, читанные мною в детстве; они отдавали тем же ухищренным
подстрекательством к фанатизму. Написал эту книгу человек неплохой, хоть в
нем замечался опыт лукавства (католицизм показывал свои когти), и я не
спешила обвинять его в неискренности. Выводы его, однако ж, нуждались в
подпорках; они были шатки.
Адамов Григорий
Шилова Юлия
Круз Андрей
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Шилова Юлия