Чтение 102–й страницы книги ~Двадцатые годы~

братья Терешкины уже отделились от стен. Барышни оживились.
Медленно и плавно кружились пары, лампы жадно пожирали керосин, на этот
раз щедро отпущенный товарищем Ознобишиным.
Он стоял у самой рампы и наблюдал за проносившимися парами. Вот Сонечка
Тархова в объятиях Андрея Терешкина, вот Симочка Чернова в обнимку с Васькой
Тулуповым, вот Нина Тархова с Никитой Терешкиным...
На секунду у Славы явилось желание потанцевать и тут же исчезло, очень
уж это безыдейное занятие.
Кира Филипповна заиграла падеспань.
В душе Слава называл себя прожигателем, если и не жизни, то керосина,
разозлился на самого себя и ушел за кулисы в библиотеку, на время
превращенную в артистическую.
В окружении актеров Андриевский прихлебывал из стакана чай и
рассказывал смешную, должно быть, историю, потому что слушатели весело
смеялись.
- А, милости просим! - воскликнул Андриевский, завидев Славу. -
Поздравляю!
- С чем?
- Удался ведь вечер!
- Не нахожу.
- А чем он вам не нравится? - удивился Андриевский. - Веселья хоть
отбавляй.
- Потому, что вы не дали мне произнести тост, - откровенно сказал
Слава.
- Голубчик, но вы опять стали бы излагать содержание передовой из
"Орловской правды", - искренно признался Андриевский. - А мы измеряем жизнь
масштабами всей страны! Страна устала от революции, от войны, от разверстки.
Люди хотят танцевать, наряжаться, а вы продолжаете пичкать их политикой.
- Что это вам надоело? - угрожающе спросил Слава.
- Мы устали от Быстровых! - вырвалось у Андриевского.
- Напрасно радуетесь, - спокойно, даже слишком спокойно ответил Слава.
- Революция не кончилась...
- Только нам не придется видеть ее продолжение, - снисходительно сказал
Андриевский. - Надо уметь ждать... Наберитесь воли и мужества...
Слава упрямо смотрел в наглые глаза Андриевского.
- Мужества и воли нам не занимать...
- Вы боитесь отступления, - продолжал Андриевский. - Боитесь сильных
людей...
- Вас? Нет, вас я не боюсь.
- Вся ваша воля только на словах...
- Нет.
- Попробуй я на вас напасть, сразу ударитесь в панику.
- Нет.
- Вот начну вас душить, что вы станете делать?
- Да вы побоитесь...
Служители деревенской Мельпомены не придавали спору серьезного
значения, однако же им было любопытно, чем кончится это препирательство.
Андриевский вытянул свои руки перед Славой.
- Ну, хватайте, отталкивайте!
Слава качнул головой.
- И не подумаю.
Андриевский положил руки ему на плечи.
- Задушу!
- А я не боюсь...
Андриевский обхватил шею Славы мягкими прохладными пальцами.
Глупо шутил Андриевский. Слава смотрел ему прямо в глаза. Нельзя
поддаться этому типу. Прояви Слава слабость, это сразу развеселит всех.
И тут он почувствовал, что Андриевский вовсе не шутит. "До чего ж он
меня ненавидит", - подумал Слава. Вот тебе и крестовый поход против врагов
революции! Больше он уже ни о чем не думал. Тонкие сильные пальцы сдавили
ему шею, и у него закружилась голова. Слава почувствовал тошноту. На одно
мгновение. Потом боль. Тоже на мгновение. Ему почудилось, что умирает. И
потерял сознание. На одно мгновение, всего лишь на одно мгновение.
И тут же услышал крик неизвестно откуда появившейся Сонечки Тарховой.
- Что вы делаете, Виктор Владимирович?
И то, что он смог услышать каждое произнесенное Сонечкой слово,
свидетельствовало о том, что он приходит в себя.
Андриевский весело смотрел на Славу я смеялся. И все смеялись вокруг.
- Испугались? - ласково спросил Андриевский.
- Что за глупые шутки, - осуждающе сказала Сонечка.
- Нет, ничего, - негромко сказал Слава, - все в порядке.
- Видите, какая непростая штука - воспитание воли, - сказал
Андриевский.
- Вижу, - сказал Слава, - но я вас все равно не боюсь.
- Еще бы вы стали меня бояться. Ведь мы же друзья.
И как только стало очевидно, что с Ознобишиным ничего не случилось, все
сразу утратили к нему интерес. Андриевский пошел на сцену, Сонечка убежала в
зал, разошлись остальные, и Слава остался в библиотеке один. Он потрогал
шею, натянул на себя куртку, нахлобучил шапку, вышел на крыльцо.
Искрилась морозная ночь, над домом висела голубая луна, высились
заснеженные ела.
- Домой, - сказал Слава вслух самому себе.
Возвращаться через парк, по аллее запорошенных снегом кустов сирени,
обок с занесенной снегом рекой, не хотелось. Да какой там не хотелось!
Боялся он идти через пустынный зимний парк. Волки мерещились. Никаких волков
не было и не могло быть, он твердо знал, а вот мерещились... Страшно!
Кружилась голова. Слегка, но кружилась. Он еще ощущал цепкие, жесткие, злые
пальцы, сдавливающие ему горло. Проклятый Андриевский! Шутил или в самом
деле хотел задушить?..
Но где-то в глубине души Слава знал, что Андриевский вовсе не шутил.
И хотя в пустом парке не мог попасться никакой Андриевский, он боялся
идти в ночной пустоте.
Поэтому он решил идти через деревню, через Семичастную - ночь, все
спят, но все-таки по обеим сторонам избы, за стенами люди, не чувствуется
такого одиночества, как в парке.
Слава стоял у крыльца. За окнами то взвизгивала, то гудела фисгармония,
за окном танцевали, но ему хотелось домой.
Даже мысленно он не сказал - к маме, но хотелось именно к маме, только
к маме, и больше ни к кому. Сейчас, стоя у крыльца и не признаваясь в том
самому себе, он жалел, что не остался встречать Новый год с матерью и
братом.
Он медленно пересек лужайку и, загребая снег валенками, двинулся по
тропке, ведшей к усадьбе Введенского, миновал ее, ни одно окно не светилось
в его доме, обогнул сарай, поднялся по скользкому покатому спуску, пересек
чей-то огород и вошел в деревню.
Все спало, нигде ни огонька, деревня молчала.
Избы справа, избы слева. Широкая деревенская улица. Снегопад начался
еще в сумерки. Всю проезжую часть улицы покрыла белая пушистая пелена, а
Слава видел ее то лиловой, то голубой, луна окрашивала снег в причудливые
цвета. Избы, то серые, то черные, вдруг становились зелеными, искрились, как
в сказке.
За сказочными стенами спят мужики и бабы, дети и старики, коровы, овцы,
куры на насестах и даже рыжие тараканы в щелях.
Наступил Новый год, а люди не знали, что наступил Новый год. Где-то
пьют вино и несутся тройки по улицам, а здесь тишина и покой.
И вдруг из белесого сумрака собачонка... Откуда она метнулась, из-под
каких ворот? Метнулась, затявкала, залилась... Ах, Слава, да что же ты
делаешь?! Нагнулся, набрал в горсть снега, швырнул... Что же ты делаешь?!
Как ты не услышал собачьего лая?! Откуда они только взялись? Как кинутся,
как зальются в тысячу голосов! Ощерились! Вот-вот набросятся...
Слава закричал, но куда там, все спит в лунных лучах, никто ничего не
слышит.
Что же делать? Вот-вот порвут...
Стой! Остановись, тебе говорят! Замри на месте!
Еще порыкивают псы, но тоже остановились.
А теперь медленно, шаг за шагом...
Вот и мостик. Вот и Поповка...
Теперь обогнуть Волковых...
Вот и дом. Свой дом. Подергал щеколду, не заперто!
За дверью свет. За столом мама, Петя и - почему он здесь? - Павел
Федорович.
- Ах, Славушка...
Мама не сердится, мама рада ему!
- Раздевайся, садись. Как хорошо, что мы еще не легли...
На столе винегрет, пирог из ржаной муки с капустой.
- Выпей с нами, - говорит мама. - Выпьем еще раз за Новый год!
Мама из кувшина наливает в стаканы напиток неопределенного цвета.
Запрокинув голову, Петя пьет так отчаянно, точно этот напиток невесть
какой крепости.
- Пью за Федора, - вполголоса произносит Павел Федорович. - Хотел бы я
сейчас его видеть.
- Павел Федорович принес нам сегодня сушеных вишен, - говорит мама. - Я
сварила, прибавила меду, так что у нас шампанское.
Слава решил быть с Павлом Федоровичем полюбезнее.
- А где же Марья Софроновна?
- Спит.
Спит, как спят все сейчас в Семичастной.
Потому-то Павел Федорович и навестил в эту ночь семью брата.
Марья Софроновна совсем прибрала его к рукам, и где же ему искать
сочувствия, как не у невестки, которая ничего от него не требует.