безмерно более важное, чем все подвиги воевод.
настороженный взор. Худое лицо с западинами щек неподвижно и скорбно. За
бревенчатыми стенами келий - терема и сады, расстроившаяся, раз от разу
хорошеющая Москва. Дальше - леса, поля и пажити, города и деревни, бояре,
кмети, смерды, и все это множество людское духовною опорою своей числит
(даже не ведая о том!) вот этого одинокого старца, что встанет скоро,
превозмогши временную ослабу плоти, и уйдет в ночь один, по глухой дороге,
хранимый Господом хранитель Русской земли.
не осевшие зелено-желтые стога (или копны, как говорили в старину) весело
глядятся на убранных, словно раздвинутых к изножью лесов полянах.
Поспевает рожь. Задумчивые, пухлые, плывут над землею облака. И небо,
изнемогающее от зноя, уже не сквозит, не синеет прозрачно, как весной, оно
- тоже отяжелело и словно слегка поблекло.
узорные лесные мухи. Кони отмахиваются гривами и хвостами от настырных
оводов. Щебечут, хлопочут над подрастающим потомством своим птицы. Телега
с высокими бортами, набитая сеном и снедью, что везут в подарок родне,
тарахтит и кренится на выбоинах разъезженной, колеистой дороги. Лето.
восклицает, оглядывая дремотные в зное пышные рощи и луга, речку, что с
легким журчанием жмурится под солнцем.
мать подталкивала:
Думает: как-то покажет молодой жене крестьянская изба Лутонина после
боярского терема Тормасовых? (Хоть и не пышного, и не богатого вовсе, а -
все же!) Зря он боится, и стыдится зря. Хлебнувшие лиха ростовские
переселенцы в Радонеже хоть и осильнели, и обустроились на Москве, ведают,
почем хлеб. Да и пример Сергия, который сам шьет, пашет и тачает сапоги,
будучи самым почитаемым мужем Московского княжества (а ведь Сергий свой,
ихний, ростовчанин, из прежних великих бояр, с коими Тормасовым и знаться
была честь великая!), пример этот непрестанно перед глазами, и для всех. В
иную пору заленившемуся боярскому дитю бросят: <На игумена Сергия
погляди!> И тот, сдержавши ворчание, отправляется чистить коней или
прибирать упряжь... Конечно, люди разны, но Маша Тормасова не избалована
была.
спал), у Моти и у той синие круги под глазами, но оба были веселы -
справились!
переворошишь, и к пабедью клади в копны!
своего. - Думала, убилси! Подбегаю, сердце пало, а он спит! Оба-то и
хохотали потом!
был полный непоряд, но скоро, в четверо рук, жонки вымели, выскоблили,
прибрали все до прежнего блеска. Малышня мешалась под ногами, а старший
уже ковылял с ведрами, кряхтел, по-взрослому сдвигая светлые бровки.
Впрочем, Мотя тотчас сама стала казать гостье детей:
Паша. Ета девка Нюнка, помощница уже, с малым возитсе! Трудно назвали-то,
как-ось Нюнку поп назвал? - отнеслась она к Лутоне.
Игнат. Ну а тот в зыбке - Обакун! Цетверо! Еще девоньку надо родить! И
парняков нехудо!
не сын, два сына - полсына, три сына - полный сын! Вота! Ратного
нахождения не было б только!
разлеглись на травке. Звенели насекомые, какая-то резвая птица, замолкшая
было, снова начала свое <фьють-фьюить> над самою головою.
митрополит приехал, я из владычной волости и не вылезал почитай!
было не успеть! Трава добра ныне: прокос прошел, вот те и копна! - Лутоня
говорил важно, по-мужицки, а сам сиял, глядел в небо, закинув руки за
голову, покусывая сладкую травинку: - До последи не верил! Оногды думашь:
вс°, сбавляй скотину, да и только... А злость! Силы уже нет, а злость: не
будет по-твоему! По-моему будет! Ну и верно, не с последней ли копны и
упал, а как пал, так и заснул, и не ведал, ушибся ай нет! Мотя уж
растолкала. Гляжу, а у ей ни в губах крови... Ты тамо знашь, не будет ноне
войны?
Литве не до наших дел московских... Митрополит, вишь, перебрался из Киева
к нам... Не сулят войны!
шевельнулось на сердце: слишком уж хорошо! Худа не стало б! Глянул,
сощурясь, туда, где, не видный в тени дерев, стоял потемнелый крест над
дядиною могилой, и снова узрел, смежив очи, как Лутоня, худой, оборванный
и бледный, стоит под притолокою, не решаясь ступить в горницу, и матерь
прошает его о чем-то, не узнает... Ради чего они и ходили нынче за Дон!
- Кажись, наши бабы в баню зовут!
бочажинке, где воды было по шею и, когда постоишь недвижно, настырные
голавли начинают щекотно ощупывать ноги. Снова лезли в пар.
оглядывая раскаленных докрасна мужиков, пробегающих назад, в баню.
квас, и только тут, отводя глаза, домолвил Иван:
застыдился было, но Лутоня глянул на него без улыбки, кивнул:
тоже, как и Иван, застыдился, видно, и только махнул рукой.
теперь принялись хлестаться в два веника. Затем, по зову Моти, Лутоня
потащил в баню детей.
хлебали щи, ели кашу и сотовый мед, запивая парным молоком. Славно было!
Иван слушал, тихо дивясь про себя, как увлеченно толкуют его Маша с Мотей
о крестьянских хозяйских многоразличных делах. (Уже и скотину всю
переглядели, и коровами, и молодым бычком успела Мотя похвастать новой
родственнице, а та уже присаживалась доить.)
свежего сена, застеленного рядниной, и Иван вновь было подивил нежданному
жениному знанью сельского обихода, Маша тихо рассмеялась, прижимаясь к
нему:
мы горели в Радонеже в зимнюю пору. Сидели, почитай, на снегу! А когда из
Ростова бежали, дедо вспоминал, дак по первости вся наша боярская господа,
стойно мужикам, и пахали, и скородили, и сеяли, и лес секли, и хоромы
рубили - все сами! Игумен Сергий тогда молодой был, еще в миру, парнем,
дак он дерева из лесу волочил, а его батюшко со старшим братом
плотничали... Мы, в нашем роду, никакой работы черной не боимся, нас и
бабка наставляла так! Я, коли хошь, всю крестьянскую работу разумею: и
косить, и пахать, и жать, и лен трепать, и прясть, и ткать, и скотину
водить, и кожу могу выделать, хоть ето и мужеско дело, и выступки сошью...
Ты еще и не ведаешь, каку себе жонку сыскал! Глупый! - Маша бормотала уже
в полудреме, опрокидываясь в сон. - А тебя я, знашь, когда пожалела? Когда
матушка ваша сказывала, как вы в лесе бедовали и ты ее вез, маленький,
сена еще таскал младеню, а после довез до места и пал с коня... Дак вот с
того! Спи!
мордвинка...
ткнулась в плечо и, повозясь, верно, заснула. А он лежал, боясь
пошевелиться, дабы не спугнуть ее мгновенный молодой сон, вдыхая душистый
запах Машиных волос и свежего сена, чуял разгорающееся желание, радуясь и
сдерживая себя, и было сладко, сладко почти до боли!
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Грабб Джеф
Соломатина Татьяна
Роллинс Джеймс