руби! Не уходи!
синего головного платка.
Две невестки в дому, два мужика - силы-то сколь!
Загорья што ль? Скоро в дверь сильно постучали. Вошел мужик, незнакомый,
темный (темных не так-то и жаловал Онька), одначе поклонился, крест
положил на себя, примолвил: <Хлеб-соль!> Все честь по чести. Пригласили к
столу. В разговоре гость назвался купцом из Твери.
ложку. - Положь еще каши, мать!
рубленым мясом в деревянную миску мужа, сама круглым любопытным глазом
оглядывая гостя. <Любует словно!> - приревновал несколько Онька. За Таньшу
свою нынче готов всякому горло перегрызть.
хозяин? Беда на Твери! Князи наши промежду собою прю затеяли. Занимать-то
стол должон по правде Василий-князь! А хан Чанибек Всеволоду Лексанычу
власть передал. Дак теперича полки копят тот и другой, уже наши-ти тверичи
к Хотилову ходили, Василий Михалыч из Кашина Кснятин ладил забрать, мало
до бою не дошло! Ноне не стало б татар нахожденья! Коли хан своих ратных
подошлет Всеволоду в помочь, дак и жди тогды новой Щелкановой рати!
Погинем вси! Смерды бегут, и мы бежим где ни то переждать беду! Ты тута
укромно живешь, ото всех в стороне, дак не примешь ли на зиму? Меня со
женою да с дитем; дите у нас одно, малое, а я бы тебе и помог чем, да и
товар у меня, сукно есть, тафта, зендянь, жонке твоей ко глазам! Мне и
хоромины не нать доброй. Видал, во дворе у тя старая, где бы товары
сложить, а сам проживу!
вдосталь.
спросил-протянул.
тятю порешили мово!
только! Нужда смертная! Кто помнит Щелканову рать, кто и не помнит, а вси
нонече разбегают в леса!
тафтяной сарафан, снова вздохнул. Попрошал:
он, а этот был, почитай, свой!)
сына, с которым уже перезнакомилась вся Тверь.
доброе! Бают, ехал сюды из Нова Города, какому-то мужику дорогою избу
срубил!
не сказал, не признался, что он и есть тот мужик. Встал, обдернул сшитую
Таньшей холстинную рубаху:
кровавых мозолей с рук не избыть!.. Князья, вишь, передрались! - вымолвил
на провожании, когда гость уже отъехал от двора и услышать его не мог. -
Таки-то у их и князья! Наш-то бы Михайло ни в жисть того не натворил, уж
чего ни то, а придумал, абы не ратитьце!
пешком. Мастер был добрый. Снаряд свой в баньке старой разложил, там и
ковал, мастерил и узорил. Оньке к весне изузорил всю сбрую красною медью,
любо-дорого стало смотреть!
девки, дочери Потапа, тоже не даром пришли. Отеребили и спряли весь лен и
всю шерсть в доме, что заждалась уже работницких рук; к весне наткали
холста и грубого сукна на зипуны да вотолы. Стучал стан, звенели песни,
иные впервой и слышанные Онькой, а то купец, гость торговый, зачинал
сказывать про Орду и Сарай, про Персию, про Индию богатую, мешая были с
небылью, виденное со слышанным от людей.
низким голосом. Когда попадалась знакомая, подхватывал и Онька, и купец
выводил строго в лад, и стройнела на трех мужских голосах с бабьим высоким
перебором, выставала, ширилась песня, текла золотою рекой, из дали далекой
уходя в грядущую мглу, угасала, истомив душу, и долго потом сами сидели,
слегка ошалевшие, слушая молчаливо, как звенит и зовет, неслышимая уже
грубым ухом, замирающая в сердечном трепете дивная красота... Редко певал
в хоре Онька! А петь, оказалось, умел и нынче отводил душу,
выпевал-выливал на люди все, что накопилось в сердце.
стоит в тверском торгу. Почем бобер, да лиса, да рысьи, да волчьи шкуры,
почем медведина, скотинная полть, почем хлеб? Сколь и чего надо давать за
постав холста да на сколь обманывают его, Оньку, купцы, гости торговые?
Зудил обходом, а затем и прямо брал купчину в оборот. Тот то молчал, то
отругивался скучливо, то кричал, срываясь:
- лодейнику давай лодейное, раз! На вымолах виру отдай, два! Мужикам, что
носят товар, не одно пуло выложишь, три! За место в торгу - четыре! Да как
ищо продашь! А вдруг недород, лихая година, рать ли? Виру дикую емлют с
купцей, князев сбор, ордынское серебро... Тебе што, шкуру снял - и концы,
а довези ту шкуру до Сарая! Да ордынскому даруге подай, не греши, да князю
ихнему, да... - Он отчаянно махнул рукою. - А с серебром как? Нажил -
вроде твое, а довезти до дому? Тать ли, боярин лихой - подай и не греши!
Ну и шьешь в пояс, куды подале, и дрожишь - доехать бы до дому! А там
иньшая труднота: товар купи у гостя новогородского, а он дешево не отдаст,
не-е-ет, помытарит тебя! В Торжок не по раз съезди да поклонись, а на чем?
Добро, у кого свой конь да обоз! Я-ста на кони, дак на одном и кони! А уж
мелкому купцу сугубая труднота: походи к Якиму, али к Руготе, али к
Захарье Нездиничу да покланяйсе в пояс! Глядишь, с товаром пошлет по
дворам... Ну ладно, привез я товар с Торжка, жонка просит: посидел бы
дома, дети заждались! А тебе недосуг, ладишь опять в лодью да в Орду али
на кони по волости по Тверской! Дак должон ему, купчине, быть и прибыток
какой али нет? Да на случай беды, разоренья, грабленья от татей - всяко
лишнюю гривну в землю зароешь на черной-то день!
етом ты прав. А все же лунско сукно да бухарска зендянь кусаютце у вас, у
купцей, больно кусаютце! Нашему мастеру в ину пору и охабня не спроворить
себе иного, как из домашнего сероваленого сукна!
торговля немецка идет!
атлас могли б и посбавить чуть. Поболе продай да подешевше - и тебе
прибыль, и от людей почет! И нашего товару, глядишь, поболе пойдет! Я вот
медник, дак моей работы обруди вс° в Орду да в Орду! Знаю, сказывали!
до Сарая: в Кашине мыто, в Нижнем иное, и всюду повозное да лодейное дай!
Суздальской князь тоже своего не упустит...
и в поход срядимсе, и на рати выстанем. Как уж бояре да князи! А князи
наши в размирье произошли, кабы с кем, а то племяш с дядею стола не
поделят! Вот и разбегаемси вси по лесам, по Онькиным хоромам, переждать
ентую беду. Добро, хозяин сходливой, принял, не остудил!
пускать не хотелось!
от заезжих кашинцев. Передавали, что в княжескую котору вмешался епископ
Федор, приезжал в Кашин мирить дядю с племянником, что Всеволод будто
отступает тверского стола и что Василий Михалыч поехал к нему на снем.
угрюмо шутили, поминая разбегающихся по лесам и починкам смердов: <Эдак-то
скоро и на рати станем одни, безо кметей, един противу другого!>
гневом, стучал кулаком по столу, крича: <Как ты смел, щенок! Меня, дядю
своего, за бороду! Я тебе в отца место!> (Справедливости ради стоит
напомнить, что первым совершил пакость все-таки не племянник, а дядя,
ограбив Холм.)
Василию. - Дядя, послушай! Я из Нова Города ехал, дак ладил к тебе
первому, переже матери, в Кашин заглянуть! Вота бояре подтвердят!
Пущай. Ну, хошь не ты, дак Всеволод!
духовного! Кого огорчит, кого обрадует ваша пря? Смерд бежит в тихие
Палестины, гражане покидают домы свои! Не погубите тверской земли!
Воспомните, кто вы и роду какого! Помяните, како погибал в Орде от
жестокого Узбека святой Михаил! Ты был младенем сущим тогда, Василий! И
там, в ужищах и с колодою на шее, не в силах руками достать до рта своего,
не в силах ни ночью лечь на ложе, ни сесть путем, ни вкушать горький свой
хлеб без помочи отрочьей, позабыл ли он о тебе, малом дитяти? Не заповедал
Афанасьев Роман
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Орлов Алекс
Браун Дэн
Никитин Юрий