голая стояла перед туалетом, не без слегка приправленного смущением, но
законного удовольствия изучала отражение и решала, что надеть: черный ли
тайваньский халат с парчовыми драконами и изящные золотые туфельки на
очень высоком каблуке и больше ничего (но, если Ярик придет с женою,
быть в ничего нелепо и стыдно) или полную сбрую и тогда уж что поверх -
безразлично. Почти безразлично. Ладно, подумала, вспомнив картинку из
маленькой папочки, придет с женою - сам будет и виноват.
бужденный, Галине Алексеевне в первый момент показалось, что даже и
пьяный, - но нет, показалось, - не отреагировал ни на бурное приветствие
Чичикова, который обиделся и ушел за диван, ни на туалет хозяйки, кото-
рая обиделась тоже, но виду не подала, - не обратил внимания ни на что,
а чуть ни с порога и в совершенно императивном тоне заявил требование:
мне срочно нужна типографская краска! Если ты порядочный человек - ты
должна достать типографской краски. Должна! порядочный человек! подумала
Галина Алексеевна. Ого как круто! Может, ты сначала вымоешь руки и ся-
дешь к столу?
просто поражался Галине Алексеевне, он поражался миллионам других галин
алексеевн и алексеевичей, которые могут думать и говорить об обедах,
завтраках и ужинах! которые способны пропихнуть в глотку кусок, когда!
когда! когда попирается самое святое, что есть у человечества! когда
грохочущие гусеницы вминают в древний булыжник детские куклы! когда сле-
зы матерей и вдов! и этих! как их! сирот!
го робкого прежде и такого неистового теперь любовника, но постепенно
подпадала под обаяние яриковой страсти, и чем дальше - неукротимее раз-
горалось в ней желание и превысило, наконец, даже то, испытанное в обще-
житии, ей стало влажно и обжигающе горячо, а Ярик словно бы и не замечал
этих перемен и все говорил, говорил, говорил. Слова давно потеряли для
Галины Алексеевны всякий смысл, но тем более действовали на нее их тон,
энергия, заключенная в них. Да-из-на-си-луй-же-ме-ня, ч-черт побери! ед-
ва не вслух произнесла Галина Алексеевна, но в этот момент беспричинно
приоткрылась, скрипнув, дверца шкафа и укоряюще глянула на изменщицу се-
рым рукавом выходного тер-ованесовского костюма.
лась разобраться, наконец, чего же, собственно, желает от ее порядочнос-
ти юный художник, а он как раз разворачивал извлеченный из кармана лис-
ток, на котором была изображена со спины марширующая колонна, придавлен-
ная свинцовым небом: сотня затылков под глубокими касками, - а откуда-то
из середины колонны - обернутое, смятое ужасом и растерянностью лицо,
кричащее НЕТ! Оказывается, Ярик намеревался вырезать рисунок на линолеу-
ме, распечатать его в сотне, в тысяче экземпляров, расклеить, разбросать
по городу. Юному художнику тоже хотелось покричать НЕТ!, и Галина Алек-
сеевна - по его убеждению - обязана была помочь, обязана хотя бы перед
собственной совестью!
жению и протесту и придавало Ярику необоримое обаяние, - оно же грозило
и невозвратимо погубить юношу, вырвать из этой непростой, дурацкой, но
такой, в сущности, теплой жизни, переместить в запертые темные помеще-
ния, в комариные леса, словом, отобрать его у Галины Алексеевны; при оп-
ределенном же стечении обстоятельств - вдобавок загубить собственные се-
мейную идиллию и карьеру. Нашей героине достало не столько ума, сколько
женской интуиции не призывать художника к рассудку, к разумной осторож-
ности, - такие призывы только добавочно распалили бы восемнадцатилетнего
диссидента, - она напала на Ярика со стороны, с которой тот был менее
всего защищен, ударила, так сказать, с тыла.
на художника. Какой линолеум?! Какая краска?! переодень своих солдат в
американскую форму, - и я берусь напечатать это произведение искусства
хоть бы и в "Правде". Переодень в немецкую - и мы миллионным тиражом из-
дадим с тобою плакат ко Дню Победы. Это тот же самый соцреализм, который
ты - по твоим словам - так ненавидишь и с которым поклялся в нашей церк-
ви бороться до последнего. Ты их выкормыш больше, чем я! Ты неспособен
возвыситься над ними настолько, чтобы говорить не их языком! Боже! как
мне за тебя стыдно! Маль-чиш-ка! Без-дарь! и почувствовав, что инициати-
ва намертво в ее руках, сделала долгую паузу. А если ты хочешь просто
проинформировать сограждан, то напрасно беспокоишься: газеты уже сделали
это гораздо внятнее и бльшим тиражом. И мир, как видишь, не только не
перевернулся, но даже, кажется, и с места не стронулся!
пол. Подскочил Чичиков и стал гонять комок по паркету. У Галины Алексе-
евны отлегло от сердца. Правда, художник, жалкий и понурый, уже не вызы-
вал в ней ни того, ни даже меньшего желания и в этом смысле неожиданно
уподобился Тер-Ованесову. Захотелось одеться.
лом, с теперь уже нелепыми икрой, хрусталем и свечами, она отобрала у
Чичикова смятую, покусанную, заслюнявленную картинку, расправила ее, по-
ложила в правый ящик туалета, под наборы косметики, села и заплакала.
лоч-чи!
Галины Алексеевны, однако, стал появляться на нем достаточно редко и все
больше по делу: с просьбами о распределении, о работе, о госзаказе, - и
никогда даже не намекал на прошлую любовь, на интим, но вел себя сугубо
по-приятельски, не больше, и даже с некоторой долею почтения. Галина
Алексеевна просто вынуждена была принимать его тон: не напрашиваться же
в любовницы, не вешаться на шею мальчишке! - однако каждая новая встре-
ча, между которыми проходило иной раз и по году, и по полтора, волновала
все женское ее нутро, и желание от раза к разу не гасло, а почему-то
только росло и разгоралось.
просьбы, часто и без просьб подкидывала ему то выгодную халтуру, то ин-
тересную поездку, - но все старания ее шли юному Модильяни совершенно не
впрок: он вечно конфликтовал с заказчиками (однажды - неслыханная наг-
лость! - даже подал на издательство "Плакат" в суд), ругался, хлопал
дверьми, принципиальничал, иногда ухал и в запои, - и вот уже несколько
лет, как вообще выпал из достаточно широкого круга, контролируемого Га-
линою Алексеевною. Она давно дослужилась до генерала и генералом оказа-
лась неожиданно жестким и раздражительным; Ярик, для которого она всегда
воплощала саму кротость и женственность, пожалуй, не поверил бы глазам
своим и ушам, случись ему поприсутствовать при одном из приступов мутно-
го ее гнева, то и дело обрушивающегося на головы многих коллег художни-
ка, провинциальных и столичных, даже, говорят, на голову самого Ильи
Глазунова.
ший Чичиков издох на девятом году жизни, оборвав таким образом послед-
нюю, а, в сущности, - давно единственную ниточку, привязывавшую хозяина
к дому, - и Тер-Ованесов ушел от Галины Алексеевны навсегда.
забавными привычками: после программы "Время", например, всегда слушать
"Голос Америки", потом ложиться в постель и педантично, ничего, даже ка-
захской поэзии не пропуская, час перед сном читать "Всемирную литерату-
ру", двигаясь от отрывков из Библии к Шолому Алейхему и Шолохову. Галина
Алексеевна и всегда, и прежде испытывала некоторую неловкость, если Ярик
заходил к ней в министерство или назначал встречи на соседних улицах, -
в последнее же время, когда художник сильно оброс и, пожалуй, опустился,
- в последнее время возможность принимать его дома, без свидетелей, и
подавно стала большим облегчением, - и уж дома-то он принимаем был край-
не радушно, сытно и вкусно кормлен и даже поен дорогими винами и
коньяками. Впрочем, никаких любовных намеков и поползновений Галина
Алексеевна себе не позволяла, потому что, сама поражаясь психологическо-
му этому феномену, удивительно дорожила редкими визитами художника и бе-
зошибочно чувствовала, что, покусись она на сексуальную его свободу, -
визиты прекратятся, возможно, навсегда.
сравнительно поздний и не предварен обычным телефонным звонком. Галина
Алексеевна открывает дверь, - некогда великолепный тайваньский халат с
парчовыми драконами сильно потерся, да и скрывает далеко не те уже пре-
лести, что в незапамятном шестьдесят восьмом, а сквозь замаскированную
лондотоном седину перманента просвечивает бледная кожа черепа, - откры-
вает и видит сильно поддатого художника, держащего в вытянутой руке все-
го на четверть опорожненную и заткнутую газетной пробкою 0,76-литровую
бутылку "Сибирской". Такая мизансцена представляется Галине Алексеевне
несколько унижающей ее генеральское, да и женское достоинства, однако,
она сдерживает в зародыше, давит готовую подняться гневную волну и не
Бог весть как приветливо, но определенно приглашающе отступает в глубину
передней: заходи; раз уж приехал - заходи.
тэссенцию министерских заказов: баночки с деликатесами, специально на
такой случай сберегаемые, а непризнанный гений сидит в углу, не выпуская
из рук "Сибирскую", и бубнит что-то обиженное, во что Галина Алексеевна
не вслушивается, ибо давно привыкла к яриковым неудачам и огорчениям и
слишком трезво понимает, что реально помочь не способна ничем, что, на-
верное, никто на свете не способен Ярику помочь реально.
ливо пододвинутой Галиною Алексеевною, и уверенно, по-хозяйски, лезет в
колонку за двумя стаканами, оба наливает всклянь из квадратной своей бу-
тылки, и Галина Алексеевна не успевает отрицательно мотнуть головою, ре-