наверно придумывал новый роман? И Словута, убедясь, что ничего от
знаменитости не почерпнёт, собрался уходить.
поклониться "табачному алтарю" -- коллекции, содержимой в кабинете. Сам
Макарыгин курил болгарский трубочный, доставаемый по знакомству, да вечерами
пробивал себя сигарами. Но гостей любил поражать, поочерёдно угащивая каждым
сортом.
зятей. Однако, зятья отговорились от стариковской компании. Теперь особенно
опасаясь, что Душан там ляпнет лишнее, Макарыгин в дверях кабинета,
пропустив Словуту вперёд, погрозил Радовичу пальцем.
возрасте (Галахов на несколько лет постарше), когда их ещё принято было
считать молодыми, но никто уже не тянул танцевать -- и они могли отдаться
наслаждению мужского разговора меж недопитых бутылок под отдалённую музыку.
империалистов и борьбе наших дипломатов за мир, причём писать в этот раз не
роман, а пьесу -- потому что так легче было обойти многие неизвестные ему
детали обстановки и одежды. Сейчас ему было как нельзя кстати
проинтервьюировать свояка, заодно ища в нём типические черты советского
дипломата и вылавливая характерные подробности западной жизни, где должно
было происходить всё действие пьесы, но где сам Галахов был лишь мельком, на
одном из прогрессивных конгрессов. Галахов сознавал, что это не вполне
хорошо -- писать о жизни, которой не знаешь, но последние годы ему казалось,
что заграничная жизнь, или седая история, или даже фантазия о лунных жителях
легче поддадутся его перу, чем окружающая истинная жизнь, заминированная
запретами на каждой тропинке.
Словуты, уже не сдерживала голос подруги, досказывавшей ей, что и в
Зареченском районе лечиться вполне можно, доктора хорошие, а партактивские
дети с грудного возраста отделяются от обыкновенных, для них бесперебойно
молоко и без отказу пенициллиновые уколы.
телевизор.
тот же удачливый блеск в глазах, с каким он защищал Эпикура. -- Вроде
следователей. Всё вопросы, вопросы, о преступлениях.
черты.
хочешь писать книгу о дипломатах? Галахов улыбнулся.
интервью. Но запастись заранее материалами... Не всякого дипломата
расспросишь. Спасибо, что ты -- родственник.
во-первых, наврёт тебе с три короба. Ведь у нас есть, что скрывать.
придётся, так что она меня...
рабочий день, ну там, как проходят приёмы, вручение грамот...
тебе буду рассказывать. Только... объясни и ты мне сперва... Военную тему ты
что же -- бросил? исчерпал?
откуда б вы их брали?
возвращаться.
военная литература. Высшие идеи: как занимать боевые позиции, как вести
огонь на уничтожение, "не забудем, не простим", приказ командира есть закон
для подчинённых. Но это гораздо лучше изложено в военных уставах. Да, ещё вы
показываете, как трудно беднягам полководцам водить рукой по карте.
боевые уставы? или газеты? или лозунги? Например, Маяковский считал за честь
взять газетную выдержку эпиграфом к стиху. То есть, он считал за честь не
подняться выше газеты! Но зачем тогда и литература? Ведь писатель -- это
наставник других людей, ведь так понималось всегда?
другие законы... Но я не то хотел... -- Он вертнул кистью руки. -- Коля, ты
поверь,
спросить тебя... по-свойски... Ты -- задумывался?.. как ты сам понимаешь
своё место в русской литературе? Вот тебя можно уже издать в шести томиках.
Вот тебе тридцать семь лет, Пушкина в это время уже ухлопали. Тебе не грозит
такая опасность. Но всё равно, от этого вопроса ты не уйдёшь -- кто ты?
Какими идеями ты обогатил наш измученный век?.. Сверх, конечно, тех
неоспоримых, которые тебе даёт социалистический реализм. Вообще, скажи мне,
Коля, -- уже не зубоскально, уже со страданием спрашивал Иннокентий, -- тебе
не бывает стыдно за наше поколение?
Какой же из русских писателей не примерял к себе втайне пушкинского фрака?..
толстовской рубахи?.. -- Два раза он повернул свой карандашик плашмя по
скатерти и посмотрел на Иннокентия нескрывчивыми глазами. Ему тоже
захотелось сейчас высказать, чего в литераторских компаниях невозможно было.
-- Когда я был пацаном, в начале пятилеток, мне казалось -- я умру от
счастья, если увижу свою фамилию, напечатанную над стихотворением. И,
казалось, это уже и будет начало бессмертия... Но вот...
вдруг напомнили ему всю ужасную истину, что его ждёт, а этот званый вечер, и
эти застольные перебросные шуточки -- всё пустота. Сердце его сжалось.
Горячей сухостью охватило горло.
Через узкий меховой воротничок перепадали всё те же её свободные светлые
локоны, за девять лет не переиначенные модными подражаниями -- своё хорошее
она умела сохранять. Она рдела вся, но может быть от вишнёвой блузы? И ещё
чуть подёргивалась её верхняя губа -- это оленье подёргивание, так знакомое
и так любимое им, -- когда слушала похвалу или когда знала, что нравится. Но
почему сейчас?..
особенность своих взглядов на жизнь. Что же переломилось в ней? -- или
предчувствие разлуки вошло в её сердце? -- отчего такой покорной и ласковой
она стала? И это оленье подёргивание губы...
непонимания, отчуждённости, измены. Он сознавал, что и не могла она
перемениться враз. Но эта её покорность прошлась теплом по его сжатой душе,
и он за руку притянул жену сесть рядом -- движение, которого всю осень между
ними не было, невозможно было совсем.
прильнула к нему ровно настолько, чтоб это оставалось приличным, но всем бы
было видно, как она любит мужа и как ей с ним хорошо. У Иннокентия
мелькнуло, правда, что для будущего Дотти было бы лучше не показывать этой
несуществующей близости. Однако, он мягко поглаживал её руку в вишнёвом
рукаве.
освещённое огнями Калужской заставы. Говорить откровенно о себе при бабах
было невозможно. Да и без баб вряд ли.
перенимая у столичных, ставили его пьесы; девушки списывали и учили его
стихи; во время войны центральные газеты охотно предоставляли ему страницы,
он испробовал силы и в очерке, и в новелле, и в критической статье; наконец,
вышел его роман. Он стал лауреат сталинской премии, и ещё раз лауреат, и ещё
раз лауреат. И что же? Странно: слава была, а бессмертия не было.
бессмертия. Может быть, взмахи её только и были в тех немногих стихах,
заучиваемых девушками. А его пьесы, его рассказы и его роман умерли у него
на глазах ещё прежде, чем автор дожил до тридцати семи лет.
Галахова ни за каким бессмертием не гналось, считая важней своё сегодняшнее
положение, при жизни. Шут с ним, с бессмертием, говорили они, не важней ли
влиять на течение жизни сейчас? И они влияли. Их книги служили народу,
издавались многон'ольными тиражами, фондами комплектования рассылались по
Лукьяненко Сергей
Круз Андрей
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Круз Андрей
Корнев Павел