впечатления, которые я получаю здесь, рассказать, чем живу. Четверть часа
прогулки - это ежедневное развлечение. Я с наслаждением бегаю по дорожке и
не думаю тогда ни о солдате с винтовкой, ни о жандарме, вооруженном саблей
и револьвером, стоящих по обоим концам тропинки. (Вероятно, я очень смешно
выгляжу со своей козьей бородкой, с вытянутой шеей и продолговатым, острым
лицом.) Я слежу за небом.
светлое с запада, иногда серое, однообразное и столь печальное; иногда
мчатся тучи фантастическими клочьями - легкие, то опять тяжелые страшные
чудовища, - несутся вдаль, выше, ниже; одни обгоняют другие с самыми
разнообразными оттенками освещения и окраски. За ними виднеется мягкая,
нежная лазурь. Однако все реже я вижу эту лазурь, все чаще бурные осенние
вихри покрывают все небо серой пеленой свинцовых туч, И листья на деревьях
все больше желтеют, сохнут, печально свисают вниз, они изъедены,
истрепаны, не смотрят уже в небо. Солнце все ниже и появляется все реже, а
лучи его не имеют уже прежней животворной силы. Я могу видеть солнце
только во время прогулки, ибо окна моей камеры выходят на север.
ребенок.
проволочной сеткой, слежу за великолепным закатом, за постоянно меняющейся
игрой красок кроваво-пурпурного отблеска, за борьбой темноты со светом.
Как прекрасен тогда этот кусочек неба! Золотистые летучие облачка на фоне
ясной лазури, а там приближается темное чудовище с фиолетовым оттенком,
вскоре все приобретает огненный цвет, потом его сменяет розовый, и
постепенно бледнеет небо, и спускаются сумерки. Чувство красоты охватывает
меня, я горю жаждой познания и (это странно, но это правда) развиваю это
чувство здесь, в тюрьме. Я хотел бы охватить жизнь во всей ее полноте.
воли - книги. Это не "папироска", это книги, пойди их проволоки сквозь
охрану - здесь в тюрьме никому не верят, ни чужому, ни своему.
книге-то? Не хлеб, не табак, не детское письмецо...
что отец ему, пятилетнему, перед смертью начал читать Плутарха, и мальчик
на всю жизнь запомнил, как это интересно - и с т о р и и других людей,
иных веков, странных привычек и нравов. Потом мама рассказывала ему, как
отец точно и странно определил историю:
успеешь родиться - пожалуйте в землю. Единственно, что в силах охранить
память человеческую - это искусство, живопись, музыка и разные и с т о р и
и, которые не претендуют на то, чтобы стать "всеобщей историей", но именно
в силу этого ею и становятся.
учебниках классической истории, которая с детства стала для него сводом
увлекательных рассказов об и н т е р е с н о м, он отыскивал описание
жизней религиозных бунтарей, начиная с Христа и кончая Лютером. Потом
увлекся Спартаком, Эразмом Роттердамским, Кромвелем. Он обратил внимание,
что все гении - вне зависимости от меры их религиозности - были на
редкость беспутными людьми, шатунами, которые легко бросали достаток, дом,
спокойствие и отправлялись по свету в поисках истины. Дзержинский подумал
тогда, что история хранит очень мало имен, она выборочна в отборе и
запоминает только тех, кто смог выявить себя, доказать свою мечту на деле,
как случилось с Костюшкой, Байроном, Мицкевичем, Лермонтовым, Кибальчичем,
Нансеном, Складовской-Кюри - ведь беспутные были люди, с точки зрения
обывателя, привычного к у с т о я в ш е м у с я.
рабочие кружки, а в третий раз вернулся к ним, как к спасительному
источнику, в камере ковенской тюрьмы: помимо разума, в истории заключен
оптимизм, неподвластный устрашающей поступательности точных наук.
одиночества, вовлечением в жизнь, приобщением к будущему: особенно в связи
с письмом "Лиги" в Совет Министров - за это надо бить, но бить оружием
интеллигенции - знанием.
буржуазии - в банке и производстве, по ее общественной выявленности - в
прессе и парламенте, он был похож в своей концепции на "Лигу".
самого Гизо, как цикл интересных историй, а потом попросил у х о р о ш е г
о стражника Провоторова перо и бумагу.
литературы о нем, что может пригодиться в близком будущем, а он верил в
будущее, иначе в тюрьме нельзя, иначе - раздавит, втопчет, сломит и
уничтожит.
классы должны пользоваться в народе влиянием и перевесом, - утверждал
Гизо, - их существование обеспечивает нации прочность; они есть полезный
балласт страны.
последовательности и заставляет нацию, претерпевая тысячу переворотов,
неудач и потрясений, колебаться между деспотизмом и анархией.
чрезмерным трудом, ни праздностью: это - граждане, которые имеют и занятия
и досуг. Это класс граждан, имеющих состояние, но не чересчур большое.
Бедность создает рабство, а рабство обращается в раболепство или в мятеж.
Богатство создает обособление, - считал Гизо, - оно делает человека
настолько могущественным, что он перестает нуждаться в других и не
обращает на них внимания, если гордость не побуждает его порабощать или
унижать их. Богатство ставит человека вне нации, так как он мало нуждается
в ней и мало заботится о ней. Члены средних классов должны руководить
обществом, создавая м н е н и е. Мнение - это то, что в с е г о в о р я т,
что повторяют везде в виде уступки общей мысли, из какого-то уважения к
ней. Во все эпохи истории м н е н и е оказывает незримое влияние на
поступки людей, влияние все более возрастающее, по мере того как у людей
является больше средств прислушиваться друг к другу. Но мнение не всегда
выражает общую волю. Напротив, часто общая воля смиряется мнением. Мнение
представляет собою то, в чем люди решаются и могут признаваться друг
другу. Мы не говорим о том, что есть в нас дурного. Мнение не выражает
нездоровых и гнусных сторон народной воли. Оно выражает только идеи, и
идеи относительно порядочные. Почему именно средний класс создает мнение?
Потому что низший класс умеет только чувствовать, а говорить не умеет.
Высший класс может только мыслить; его недостаток - неспособность
чувствовать вместе с народом, отсутствие связи с ним, невозможность знать
ясно, отчего народ страдает, чего он требует, чему противится. Вот почему
мнение создает исключительно средний класс. "Мнение - царь мира", как
сказал Паскаль; оно правит миром, лишь только появляется, какова бы ни
была форма правления.
Его политика представляет управление государством среднему классу. Он
должен править, во-первых, при помощи мнения, им же создаваемого, а затем
- через прямое участие в ведении общественных дел. Управление при помощи
мнения и представительное управление - вот двойная форма идеального, по
мнению Гизо, строя.
тщательно исследовал философскую подоплеку Гизо, нравственную первооснову
выразителя мелкобуржуазной стихии.
ничья воля не имеет силы закона, пока она является только волей.
Недостаточно сказать "я хочу", чтобы быть правым и чувствовать себя
таковым. "Все мы сознаем в душе, что наша воля становится законной, лишь
подчиняясь живущей в нас способности правильно смотреть на вещи.
Существует только одно верховенство, мешающее кому бы то ни было стать его
обладателем. Это - верховенство разума". Верховенство должно принадлежать
разуму для того, чтобы ни одна воля, единичная или всеобщая, не могла
претендовать на него. Верховенство должно принадлежать разуму еще и
потому, что он является началом единства, которое может найти нация вне
чисто абсолютной монархии. Паскаль сказал: "Множество, не сводимое к
единству, создает беспорядок; единство, не заключающее в себе множества,
является тиранией". После устранения тирании остается свести множество к
единству, свести многообразие чувств к единому суждению, к ясной идее,
другими словами - к разуму. Средний класс должен управлять потому, что он
создает мнение, то есть разум. Разум и традиция имеют законное право на
существование: традиция - это тот же разум.
проходящая через историю". Традиция - это преемственный разум; она
сохранилась благодаря своей разумности; ее разумность доказывается самым
ее сохранением. Ей не надо других доказательств, лучших оправданий, иных
прав. "Уцелеть - значит доказать твое право на существование". (Здесь
Дзержинский поставил три восклицательных знака, написал на отдельном
листке: "Философия ужа! Браво, Горький!")
стало быть, две "середины", которые средний класс - сам в своей сущности
"середина" - должен ясно различать и понимать. Вся политика Гизо
представляется теорией "средних классов", отданной в услужение
аристократической политике. Задачи, поставленные себе, Гизо не разрешил, а
задача его была двойная: поддерживать традицию и развивать "свободу". Это
заставляло Гизо вести параллельно две политики:
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Махров Алексей
Орлов Алекс
Свержин Владимир
Никитин Юрий