[22] Фукса!
вы сами тоже музыкантша. Сейчас, когда вы спали, я, глядя на вас, гово-
рил себе: "Совсем не похожа на немку, по лицу - настоящая южанка, вполне
возможно, что она итальянка и, безусловно, артистка". Поэтому-то вы и
доставили мне большое удовольствие, попросив у меня хлеба; а теперь я
вижу, что, хотя вы как нельзя лучше говорите по-немецки, выговор у вас
все-таки иностранный.
вас смуглое, как у итальянца, а между тем...
товарищи по хору в соборе святого Стефана обычно звали меня мавром. Но
вернемся к нашему разговору. Я был немало удивлен, увидев, что вы спите
в лесу совсем одна. И у меня родились тысячи предположений относительно
вас. Быть может, подумал я, это моя счастливая звезда привела меня сюда,
чтобы я встретил добрую душу, которая помогла бы мне. Словом... сказать
вам уж все?
для бродяжки, а увидев у вас дорожный мешок, я вообразил, что вы состои-
те при некой особе, иностранке и... артистке! О! При той великой артист-
ке, которую я жажду увидеть и чье покровительство было бы моим спасением
и счастьем. Ну, сударыня, признайтесь: вы из какого-нибудь соседнего
замка и шли с поручением в окрестности! И вы, конечно, знаете... О да!
Вы должны знать замок Исполинов!
данные мне в Клатау, я так заблудился в этом проклятом лесу, что не
представляю себе, как выбраться отсюда. К счастью, вы знаете Ризенбург и
будете так добры сказать мне, далеко ли еще до него.
мог упомянуть о ней в Ризенбурге, спохватилась и равнодушно спросила:
ях. Но раз вы музыкантша и знаете Фукса, то, конечно, знакомы и с именем
Порпора.
тельства его знаменитой любимой ученицы - синьоры Порпорины.
способ проникнуть с вами в замок к Порпорине.
ретника, уроженец маленького местечка на границе Австрии и Венгрии. Отец
мой - церковный ризничий и органист в нашей деревне. У моей матери, быв-
шей поварихи местного вельможи, прекрасный голос, и отец вечерами, отды-
хая от работы, аккомпанировал ей на арфе. Так я, естественно, пристрас-
тился к музыке, и, помнится, с самого раннего детства для меня не было
большего удовольствия, как принимать участие в наших семейных концертах,
держа в руках кусок дерева, по которому я пилил обломком рейки, вообра-
жая, что это скрипка со смычком и что я извлекаю из нее волшебные звуки.
Да, да! Мне и теперь еще кажется, что мои милые щепки не были немы и
из-под моего смычка звучал небесный голос, не слышимый для других, но
опьянявший меня сладостными мелодиями.
зашел мой двоюродный брат Франк, школьный учитель в Гаймбурге. Своеоб-
разный экстаз, в котором я находился, очень заинтересовал его. Он зая-
вил, что это свидетельствует о необычайном таланте, и увез меня с собой
в Гаймбург, где в течение трех лет - со всею строгостью, смею вас уве-
рить - обучал меня музыке. Какие чудесные фермато с руладами и фиориту-
рами отбивал он своей палочкой на моих пальцах и ушах! Однако я не падал
духом. Я учился читать и писать; у меня была настоящая скрипка, я играл
на ней простенькие упражнения, знакомясь в то же время с правилами пения
и латинским языком. Я делал настолько быстрые успехи, насколько это было
возможно с таким нетерпеливым преподавателем, каким был мой двоюродный
брат Франк.
которое я, как добрый христианин, всегда верил, привело в дом моего дво-
юродного брата господина Рейтера, капельмейстера венского собора. Меня
ему представили как чудо-ребенка; я свободно прочитал с листа пьесу и
настолько понравился ему, что он увез меня в Вену, где поместил певчим в
собор святого Стефана.
мя, предоставленные сами себе, мы могли делать все, что хотели. Но лю-
бовь к музыке подавляла во мне и детскую лень и детскую непоседливость.
Стоило мне, бывало, играя с товарищами на площади, услышать звуки орга-
на, как я бросал все и возвращался в церковь, чтобы насладиться духовным
пением и музыкой. По вечерам я часами простаивал на улице под окнами, из
которых доносились обрывки концерта или просто слышался приятный голос.
Я был любознателен, я жаждал узнать, понять все, что поражало мой слух.
Но особенно мне хотелось сочинять. В тринадцать лет, не зная ни единого
правила, я отважился написать обедню и показал партитуру нашему учителю
Рейтеру. Он поднял меня на смех и посоветовал немного "поучиться", преж-
де чем браться за сочинительство. Ему легко было так говорить. А у меня
не было возможности платить учителю, ибо родители мои были слишком бед-
ны, чтобы посылать деньги и на мое содержание и на образование. Наконец
однажды я получил от них шесть флоринов, на которые и купил себе вот эту
книгу и еще книгу Маттезона. С большим жаром принялся я изучать их и на-
ходил в этом громадное удовольствие. Голос мой окреп и считался лучшим в
хоре. Несмотря на сомнения и неясности, порождавшиеся моим невежеством,
которое я силился рассеять, я все же чувствовал, что развиваюсь и в го-
лове моей зарождаются мысли. Но я с ужасом думал, что приближаюсь к тому
возрасту, когда, по правилам капеллы, мне придется покинуть детскую пев-
ческую школу; я понимал, что эти восемь лет работы в соборе явятся для
меня последними годами учения, ибо у меня нет ни средств, ни покровите-
лей, ни учителей, затем мне придется вернуться в родительский дом и обу-
чаться каретному ремеслу. К довершению своих горестей я стал замечать,
что маэстро Рейтер, вместо того чтобы привязаться ко мне, стал со мной
очень суров и думал только о том, как бы приблизить час моего исключения
из школы. Я не подозревал причины столь незаслуженной антипатии. Некото-
рые из моих товарищей легкомысленно уверяли меня, что он мне завидует,
находя в моих сочинительских попытках проявление музыкального гения, что
он вообще ненавидит и обескураживает молодых людей, в которых обнаружи-
вает талант, превосходящий его собственный. Я далек от столь лестного
для моего самолюбия толкования его немилости, но мне все-таки кажется,
что с моей стороны было ошибкой показывать ему свои творения: он увидел
во мне безмозглого честолюбца и самонадеянного нахала.
не любят учеников, опережающих их в знаниях. Но как вас зовут, дитя мое?
буду знать, почему ваш учитель так неприязненно относился к вам и почему
меня так заинтересовал ваш рассказ. Пожалуйста, продолжайте.
сходством их судеб - судеб двух бедняков и артистов, внимательно вгляды-
валась в лицо юноши-певчего. Это худенькое желтоватое лицо необыкновенно
оживилось в порыве излияний, голубые глаза сверкали лукавством, шаловли-
вым и добродушным, и все в его манере держать себя и выражаться говорило
о недюжинном уме.
свой рассказ Иосиф, - он доказал мне это весьма жестоко и в связи с пос-
тупком самым незначительным. У меня были новые ножницы, и я, как настоя-
щий школьник, пробовал их на всем, что только попадалось мне под руку.
Сидевший впереди меня мальчик-певчий, очень гордившийся своей длинной
косой, то и дело стирал ею записи, которые я наносил мелом на аспидной
доске. И вот в голове моей мелькнула молниеносная роковая мысль. Все бы-
ло делом мгновения. Крак! Ножницы раскрылись, и коса очутилась на полу!
Учитель своим ястребиным взором следил за каждым моим движением. Прежде
чем мой бедный товарищ успел заметить свою горестную утрату, я был под-
вергнут строгому выговору, опозорен и без дальних церемоний выгнан.
сов вечера и очутился на площади, без гроша в кармане, разутый и разде-
тый, если не считать того жалкого платья, которое было на мне. Тут на
меня напало полное отчаяние. Меня так злобно разбранили и выгнали с та-
ким скандалом, что я вообразил, будто и в самом деле совершил великий
проступок. Горько оплакивал я этот пук волос, этот кусочек ленты, отре-
занные моими злополучными ножницами. Товарищ, чью голову я так опозорил,
прошел мимо меня тоже с ревом. Сколько было пролито слез, сколько раска-
яния и угрызений совести из-за прусской косы! Мне хотелось броситься мо-
ему товарищу на шею, стать перед ним на колени, но я не посмел и стыдли-
во продолжал сидеть в своем углу. А ведь бедный мальчик, вполне возмож-
но, оплакивал мою опалу еще больше, чем собственные волосы.
Бажанов Олег
Афанасьев Роман
Марко Джон
Лукьяненко Сергей
Пехов Алексей
Махров Алексей