моя баба.
переспросил я.
истинный москвич -- пижон вдруг схватился за живот и так вот, не разгибаясь,
поволок меня к междугородному телефону-автомату. Звонить он умел и скоренько
"добился Москвы".
А за того, про которого мы час назад говорили. Может, может! Земля круглая.
Передаю-у тру-убочку-у-у...
не скоро. Несчастья, да все оглушающие, сыпались одно за другим на певицу.
Веселый и загадочный муж ухайдакал-таки себя, оставив жену с тяжко больной,
взрослой дочерью и на пределе уже век доживающей свекровью.
ангельски-невинный, в душу проникающий голосок часто звучит по радио,
реденько в концертных залах. Выступавшая с триумфальным успехом в парижах,
римах и берлинах, она, чтоб не потерять вакансию в "Москонцерте", значит, и
кусок хлеба, мотается по заштатным городам отечества нашего, где уже начался
разгул громовопящей эстрады.
чумазого городка, почувствовав невнимание и шумок, она начала говорить об
искусстве и петь. По счастью, в зале оказался репортер местного радио и
включил запись. Эта импровизированная беседа-концерт долго потом звучала по
Всесоюзному радио в программе "Юность".
слушающую публику в очень уютный, красивый зал бывшего Дворянского Собрания,
и додумался: написал заметку в местную газету, о певице не после концерта, а
до него.
пела в этом старинном, украшенном всевозможной лепотой, с совершенно
редкостной акустикой зале!
Вивальди, Дебюсси, пела особенно любимые ею русские песни, и целое отделение
-- романсы, удивительные, русские романсы.
музыкально-драматические радиоспектакли о русских композиторах, и в первую
очередь о композиторах полузабытых или вовсе забытых. "Ожили" Евстигней
Фомин, Варламов, Булахов, Гурилев, затем Березовский, Бортнянский, Вейдель,
даже безвестные, еще "крюком" записанные поморы-певцы ожили.
столь же щедро одаренном природой, сколь и несчастном, я впервые услышал
романс "Вам не понять моей печали". Пела его еще неизвестная мне тогда
певица, пела таким разукрашенным, таким акварельно-чистым, со всех мест и
сторон оттененным осенне-алым, вот именно перво-осенней, вкрадчивой красы
полным голосом, что и слезой меня прошибло.
Большого театра Кибкало признался, что в концертных программах у каждого
думающего и песню любящего певца есть "своя программа, состоящая из того,
что роднее и ближе его душе. Эту программу поет солист охотней и чаще, но и
в этой или других программах "гвоздем" вбита одна, самая-самая песня, ария
или романс, которая лучше всего удается именно этому певцу, и другие певцы,
если они, конечно, не "щипачи" карманного толка, а настоящие певцы, с
молчаливого согласия, "джентльменски" уступают ему право на эту вещь, и
назвал свою "заветную": "В тот час, когда на крутом утесе...".
Виктории Николаевне Ивановой, лишь сестры Лисициан еще поют его дуэтом,
замечательно поют, никого не повторяя.
телевидение посадит к инструменту знаменитого певца, и он расскажет о своей
"заветной" -- откуда взялась она, расскажет, да и сам каким образом в
искусстве возник, расскажет, да и споет, или сыграет "самую-самую". Глядя на
них, мудрый старец Мравинский про Шостаковича и Бетховена поговорит, оркестр
его сыграет свое "заветное". Светланов "покажет", отчего и почему ему лучше
всех удается "Пятая симфония" Чайковского, Виктор Третьяков -- про Моцарта и
Поганини, да по-домашнему, на доступном бы всем языке...
по программе и на "бис". Она много и вдохновенно пела в тот вечер и к нам
домой на чай попала поздно, и я увидел, что мои женщины возятся с певицей в
углу, сунулся было туда, но на меня зашикали и прогнали вон. Позднее узнал:
отекли ноги у певицы и ее едва "вынули" из тесных концертных лакировок.
просто давит, можно сказать, расплющивает, но не может с ним совладать --
музыка, пение, дар Божий спасают.
Николаевне, натягиваю на нее теплую куртку и шерстяные носки. Плача и
смеясь, она рассказывает, что филармония Красноярска -- города высокой
культуры, отвергла ее "домогания" и из Абакана по небу сразу же
перебрасывает в Норильск.
зачуханных зальчиках, что однажды ее загнали на мясокомбинат, где, исполняя
Шумана и Шуберта, среди людей, одетых в окровавленные куртки и фартуки, она
заботилась лишь об одном: чтоб ей не сделалось дурно.
администратор местной филармонии -- хам с колодками ветерана на пиджаке.
Развалясь, сидел он в кресле, обращался ко всем на "ты". "Солистка? Кака
солистка? Много вас тут разных солисток ездит. Скажи спасибо, что билет
зарегистрировал. Иди и садись. Багаж? Сама ташшы. Барыня кака! Я в грузчики
не нанимался".
земляков своих, суетился я перед разбитым и усталым человеком. -- И хорошо,
что сразу в Норильск. Народ там заполярный, благодарный, по искусству
стосковавшийся. Полон зал будет. И устроят по-человечески, даже цветов
принесут. У них там оранжерея. По телевизору показывали, жениху и премьеру
Трюдо розы вручали... "Как хороши, как свежи были розы!" -- припомнился
кстати стишок.
святых соборах пела, и в зале Чайковского пела, и в преисподнюю однажды
угодила!.. Да-да! В каком-то городишке доски проломились, гнилые были. И
я... значит, турманом отседова и туда...
какого-нибудь городка, исписанная вдоль и поперек, и в конце ее непременно
нарисована округлая женщина с широко и озорно открытым "веселым" ртом --
поет Виктория Николаевна, звучит, родимая, на родной земле. И никак не
удосужится записать хотя бы один концерт на пластинку или на пленку, все
недосуг, все беды гнут, жизнь гонит.
зале консерватории, усыпали "мою певицу" цветами с ног до головы. Может, и
записать догадались? Надо бы. И опоздать можно.
-- тихий свет сердца человеческого. Не все его видят и слышат, но я-то слышу
твою печаль, дорогой мой соловей в этом мире одиноких и горьких людей. И ты
мою слышишь. Разве этого мало?
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Акунин Борис
Сапковский Анджей