которые невозможно было предвидеть, потому что все, что происходило в эти
дни, никогда не происходило прежде.
позвонил в горсовет, принимали вещи и продукты в дорогу, шили нарукавники
с номерами, и как-то получилось, что я тоже стала одной из тех женщин,
которые должны были все знать и к которым обращались другие.
странным, что эти волнения и сборы, это горе предстоящей разлуки с детьми,
каждый час подступавшие все ближе и, наконец, охватившие весь огромный
четырехмиллионный город, что все это продолжалось всего несколько дней.
взрослых, - это было сделано, чтобы родители не мешали посадке. Но ряды
давно сбились, и матери, усталые, подурневшие, давно уже стояли подле
своих детей. Было жарко, дети просили пить, нужно было уговаривать их
потерпеть, и эта пыль и духота июльского дня тоже как-то участвовали в
общем горе разлуки.
совсем маленькие, шести и семилетние лети. Они шли, взявшись за руки,
бодро, но это было невозможно, невозможно видеть без слез, как они идут,
такие маленькие и уже с мешками за спиной! Уезжают куда-то, - куда? Еще
дома я сразу расстраивалась, когда под руки попадался Петенькин заплечный
мешок. Каждый двинулся за своим ребенком, и я двинулась вслед за
Петенькой, который шел в паре с кругленькой, аккуратной девочкой. Как все,
я остановилась в заторе у входных дверей - дальше родителей не пускали.
Как все, я проводила его взглядом, прикусив губу, чтобы все-таки не
заплакать, а потом побежала на багажную станцию, потому что привезли вещи
и нужно было присматривать, чтобы детский багаж не спутали со взрослым.
прибежал в последнюю минуту - потом я узнала, что он ездил с ректором в
Смольный. Сына подали ему через окно, он взял его на руки и немного
постоял, прижав к лицу его черную головку. Бабушка стала нервничать, и
тогда он торопливо поцеловал мальчика и поскорее передал обратно...
потому, что не в силах рассказать об этом со всей полнотой. Казалось бы,
так много пришлось пережить за годы войны, такие странные, необычайно
сильные впечатления поразили душу и остались в ней навсегда, а все же эти
дни стоят передо мной отдельно, как бы в стороне...
эшелон благополучно прибыл и что в Ярославле детей встретили с цветами. Но
из Ярославля они должны были ехать еще в какой-то Гнилой Яр, и мне
почему-то казалось, что детям не может быть хорошо в селе с таким
отвратительным названием. От Кирки я получила отчаянное письмо, она тоже
куда-то эвакуировалась со всеми ребятами и мамой. Валя остался в Москве -
это была их первая разлука, - и, к моему изумлению, она боялась не
фашистских бомб, которые, разумеется, могли залететь и на Сивцев-Вражек, а
какой-то Жени Колпакчи, которая кокетничала с Валей. Письмо было
размазанное, бедная Кирка плакала над ним, и я от души пожалела ее, хотя
было совершенно ясно, что с войной она поглупела.
которых я сердилась на него - за что? - и он слушал, нахмурясь, бледный и
ужасно усталый...
пост, и оборонная тройка райсовета предложила мне работать сестрой, потому
что Розалия Наумовна сказала, что у меня "большой опыт ухода за больными".
секрету седой добродушный доктор, член оборонной тройки, - что если вы
откажетесь, мы немедленно отправим вас на строительство укреплений...
было, разумеется, тяжелее, чем сестрой. Но я поблагодарила и отказалась.
Рогаткой. Грунт попался глинистый, твердый, и нужно было сперва дробить
его киркой, а уж тогда пускать в ход лопату. Я попала в бригаду одного из
ленинградских издательств, уже показавшую высокий класс по "рытью могилы
для Гитлера", как шутили вокруг. Это были почти исключительно женщины:
машинистки, корректоры, редакторы, и я удивилась, что многие из них
почему-то были прекрасно одеты. У одной черненькой хорошенькой редакторши
я спросила, почему она приехала на рытье окопов в таком нарядном платье, и
она засмеялась и сказала, что у нее "просто нет ничего другого". Меня
всегда интересовал этот круг людей совсем другого мира - мира театра,
литературы, искусства. Но, очевидно, не до искусства было этим красивым,
интеллигентным девушкам, дробившим кирками твердую, как камень,
темно-красную глину, и даже когда заходил разговор о чем-нибудь в этом
роде - о последней театральной премьере или о том, что художнику Р. не
следовало браться за оформление "Сильвы", - за всем этим мучительно
неотвратимо стояла война, о которой забыть было невозможно.
отправились на фронт ее муж и два брата. О младшем она очень беспокоилась
- он слабый, еще совсем мальчик, и муж очень отговаривал его, но ничего
нельзя было сделать. Я рассказала ей о Сане, и некоторое время мы работали
молча - в глубине окопа ставили носилки на землю, другие девушки
наваливали на носилки глину, мы тащили ее наверх и опрокидывали на
отвесной стороне окопа. Я не сказала ей, что с первого дня войны у меня не
было известий о Сане. Накануне я звонила матери одного летчика из его
отряда, и она сказала, что получила письмо из Рыбинска. Быть может, и Саня
в Рыбинске? Должно быть, там формируется летная часть. Но с равным
основанием я могла назвать и другой город в Советском Союзе. Больше я не
должна была знать, где он и что с ним. Если он умрет, я не буду знать,
когда и как это случилось. Быть может, в этот час я буду в театре, или
буду спать, ничего не чувствуя, или буду разговаривать с кем-нибудь и
смеяться, как сейчас, когда бригадир посоветовал нам работать машинально,
то есть думая о чем-нибудь другом, и мы с черненькой редакторшей
посмотрели друг на друга и рассмеялись. Это был превосходный совет - нам
было о чем подумать.
неподвижно стоявшем между небом и землей, вдруг проглянуло что-то
утреннее, свежее, точно самый ветерок, пробежавший по полю и тронувший
кусты, которыми были замаскированы зенитки, был другого, утреннего света.
Вдали, над городом, поднялись и скрылись в лучах еще невидимого солнца
серебристые, похожие на огромных добродушных рыб аэростаты воздушного
заграждения.
наша бригада закончила свой "урок" раньше других. Хотелось пить, и моя
новая подруга потащила меня в очередь за квасом. Палатки были разбиты
возле старенькой, заброшенной церкви, мы стали в очередь, и редакторша
вдруг предложила мне забраться на колокольню.
же неожиданно согласилась.
отыскала наш участок, к нему уже подходили новые люди. Неужели мы сделали
так мало? Но он переходил в другой, другой - в третий, и так далеко, как
достигал взгляд, женщины дробили глину в глубоких, трехметровых, с одной
стороны отвесных, с другой - покатых рвах, выбрасывали лопатами, вывозили
на тачках... Среди них не было ни одной, которая не рассмеялась бы от
души, если бы месяц тому назад ей сказали, что, бросив дом, свою работу,
она ночью поедет за город в пустое поле и будет рыться в земле и строить
рвы, бастионы, траншеи... Но они поехали, и вот почти уже закончены эти
гигантские пояса, охватывающие город и обрывающиеся лишь у дорог, на
которых стоят скрещенные рельсы.
разрезанное огромными полукружиями и освещенное неярким медленным светом
ленинградского солнца. Мне стало страшно, как перед бурей, от которой
никуда не уйдешь. Но и смелость, какая-то молодая, веселая, вдруг
проснулась в душе.
Розалию Наумовну, которая объявила, что только что видела, как на Невском
задержали шпиона.
плюнула с отвращением. - И какое счастье, что со мной не было Берты! Она
сошла бы с ума!
Наумовна стала изображать, как это случилось. В это время какой-то
военный, спускавшийся по лестнице, громко стуча сапогами, не дойдя до нас,
перегнулся через перила, посмотрел вниз, и я узнала Лури.
расстались, и где бы Саня ни служил, он всегда говорил, что ему не хватает
Лури. "Шурку бы сюда!" - писал он мне из Испании. Время от времени Лури
появлялся у нас - веселый, хвастливый, с бородой, которая делала его
похожим на иностранца.
потерял надежду и бросил письмо в ящик.
Корнев Павел
Прозоров Александр
Каменистый Артем
Грабб Джеф
Прозоров Александр
Куликов Роман