возвращался домой только чтоб переночевать, то терпеливо нес свой крест.
Целый день я проводил на сцене, т.е. у герцога, разыгрывая роль важного
сеньора. Но как только я попадал в свою конуру, сеньор испарялся, и его
место заступал бедный Жиль Блас без гроша денег и, что еще хуже, без
всякой возможности их раздобыть. Не говоря о том, что гордость мешала мне
признаться в своей нужде, я к тому же не знал никого, кто мог бы мне
помочь, кроме дона Наварро, знакомством с которым я так пренебрег с тех
пор как попал ко двору, что не смел теперь к нему обратиться. Мне пришлось
продать свои вещи одну за другой и оставить себе только самое необходимое.
Я перестал ходить в трактир, так как у меня не было, чем заплатить за
обед. Как же я поддерживал свое существование? Не скрою этого от вас.
Каждое утро нам приносили в присутствие на завтрак крошечный хлебец и
наперсток вина: вот и все, что давал нам министр. За весь день я питался
только этим, а вечером по большей части ложился без ужина.
надлежало вызывать не столько зависть, сколько сожаление. Но в конце
концов я уже не мог дольше выносить лишений и решил сообщить о них
герцогу, как только найду подходящий случай. К счастью, он представился в
Эскуриале, куда король и инфант отправились несколько дней спустя.
свите, содержались на его счет, а потому я не испытывал в это время
никакой нужды. Я спал в гардеробной подле герцогской опочивальни. Однажды
утром, встав, по Своему обыкновению, на рассвете, этот министр приказал
мне взять письменные принадлежности и бумагу и последовать за ним в
дворцовый сад. Мы уселись под деревьями, и по приказу герцога я принял
позу человека, пользующегося своей шляпой в качестве пюпитра; сам он,
держа в руках бумажку, притворялся, будто читает ее. Глядя на нас издали,
можно было подумать, что мы заняты весьма важными делами, а на самом деле
мы болтали о пустяках, которые его светлость отнюдь не презирал.
их из своей игривой фантазии, когда две сороки уселись на деревья,
бросавшие на нас свою тень. Они принялись так громко стрекотать, что
привлекли наше внимание.
знать причину их ссоры.
басню, которую я вычитал у Бидпаи (*156) или какого-то другого баснописца.
достаточными способностями, чтоб управлять страной, а потому возложил все
заботы об этом на великого визиря. Сей министр, по имени Аталмук, был
человеком весьма одаренным. Бремя управления столь обширной монархией
нисколько его не тяготило, и при нем всегда царил мир. Благодаря его
стараниям подданные прониклись любовью и уважением к царской власти и
нашли в визире, преданном своему государю, любящего отца. В числе
секретарей Аталмука был молодой кашмирец, по имени Зеангир, которого он
любил больше других. Он находил удовольствие в беседе с Зеангиром, брал
его с собой на охоту и не скрывал от него даже самых тайных мыслей.
Однажды, когда они охотились вместе в каком-то лесу, визирь увидал двух
воронов, каркавших на дереве, в сказал своему секретарю:
языке.
птичьему языку. Если вам угодно, я подслушаю разговор этих птиц и повторю
вам слово в слово то, о чем они беседуют.
притворился, будто внимательно их слушает, а затем, вернувшись к визирю,
сказал:
визирь Аталмук, этот орел-покровитель, расстилающий свои крылья над
Персией, как над родным гнездом, и пекущийся неустанно об ее
неприкосновенности. Он охотится в этом лесу с верным своим Зеангиром, дабы
отдохнуть от тягостных трудов. Сколь счастлив этот секретарь, служа
господину, осыпающему его милостями!" - "Не торопитесь, - прервал его
второй ворон, - не торопитесь превозносить счастье этого кашмирца. Правда,
Аталмук беседует с ним запросто, удостаивает его своего доверия, и я не
сомневаюсь, что он намеревается доставить ему высокую должность, но до тех
пор Зеангир успеет умереть с голоду. Бедняга живет в крохотной
меблированной комнатушке и нуждается в самом необходимом. Словом, он ведет
самую жалкую жизнь, но никто при дворе этого не замечает. Великому визирю
не приходит в голову осведомиться о том, хороши ли или плохи его дела, и,
довольствуясь своим благоволением к нему, он оставляет его в когтях
бедности".
поводу. Он спросил меня с улыбкой, какое впечатление произвела притча о
птицах на Аталмука и не обиделся ли великий визирь на дерзость своего
секретаря.
герцога, - басня, напротив, повествует, что он всячески наградил его.
министр позволил бы читать себе нравоучения. Однако, - добавил он,
прекращая разговор и приподымаясь, - король должен скоро проснуться. Мои
обязанности призывают меня к нему.
моей индусской басней, так как по дороге не сказал мне ни слова.
находившиеся при мне бумаги туда, откуда их взял, и зашел в кабинет, где
работали оба секретаря-переписчика, которые также сопровождали двор.
так расстроены! Не случилось ли с вами какой неприятности?
своего огорчения. Когда я передал им содержание своей беседы с герцогом,
они выразили мне сочувствие по поводу глубокой скорби, которую я
переживал.
основания. Герцог иной раз способен рассердиться.
обошлись лучше, чем с секретарем кардинала Спиносы (*157). Этот секретарь
прослужил у его высокопреосвященства пятнадцать месяцев, не получая
никакого жалованья, и однажды осмелился заговорить о своих нуждах и
попросить немного денег на жизнь. "Вполне справедливо, чтоб вам заплатили,
- ответил ему кардинал. - Возьмите вот это, - добавил он, передавая ему
ассигновку на тысячу дукатов, - и получите деньги в казначействе, но
помните, что вы у меня больше не служите". Секретарь не стал бы печалиться
по поводу увольнения, если б ему заплатили тысячу дукатов и позволили
сыскать себе другое место; но, как только он вышел от кардинала, его
задержал альгвасил и отправил раба божьего в сеговийскую крепость, где он
долго находился в заключении.
конченным человеком и, не будучи в состоянии утешиться, принялся упрекать
себя за свою несдержанность, точно я, действительно, проявил недостаточно
терпения.
злосчастную басню, вызвавшую неудовольствие его светлости? Быть может, он
уже сам намеревался избавить меня от нужды. Возможно даже, что судьба
готовила мне одну из тех неожиданных удач, которые удивляют мир. Сколько
богатств, сколько почестей упустил я из-за своего легкомыслия! Мне
следовало бы подумать о том, что многие высокопоставленные особы не
выносят указаний и требуют, чтоб от них принимали, как милость, малейшую
награду, которую они и без того обязаны дать. Лучше бы мне поститься
по-прежнему, ничего не говоря герцогу, и даже умереть с голоду, чтобы вся
вина пала на него".
я встретился после полудня, окончательно рассеял их. Против своего
обыкновения, он держал себя со мной очень серьезно и не сказал мне ни
слова, что заставило меня провести остаток дня в смертельной тревоге. Ночь
прошла для меня беспокойно: я не переставал вздыхать и печалиться, сожалея
об утрате сладчайших упований и боясь увеличить собой число политических
узников.
вошел в его покой, дрожа сильнее, чем преступник, которого собираются
судить.
руках, - возьми эту ассигновку...
вести в Сеговию".
министра и, заливаясь слезами, воскликнул: