Если б можно было подняться, обнять его, сказать "ты мой", он предался бы
ей. Но разве она осмелится! Она с легкостью пожертвовала бы собой. Но
разве она осмелится отстаивать свое право на него? Она ощущала совсем
рядом его стройное тело в темном костюме, такое живое, откинувшееся на
спинку кресла. Но нет, не смеет она обнять его, притянуть к себе, сказать:
"Оно мое, это тело. Отдай его мне". А так хотелось. Само ее женское
естество взывало об этом. Но она скорчилась подле его кресла и не смела
шевельнуться. Вдруг он воспротивится. Вдруг она хочет слишком многого. Вот
оно, его тело, никому не нужное. Мириам понимала, надо им завладеть,
заявить на него права, все свои права. Но... способна ли она на это? Она
бессильна перед ним, перед чем-то неведомым в нем, что им движет, и этого
ей не одолеть. Руки Мириам трепетали, она чуть приподняла голову. Ее
взгляд, испуганный, молящий, почти безумный, вдруг потряс Пола. Сердце его
содрогнулось от жалости. Он взял ее за руки, привлек к себе, утешая, как
ребенка.
спросил он.
души. Почему он не берет то, что ему принадлежит? Так долго она терпела
эту жестокость - принадлежала ему, а он не предъявлял на нее свои права. И
вот опять он ее мучает. Это уже чересчур. Она запрокинула голову, потом
обхватила его лицо ладонями, посмотрела ему прямо в глаза. Нет,
безжалостный он. Что-то иное ему требуется. Всей силой любви взмолилась
она не перекладывать этот выбор на нее. Не может она справиться с этим, -
и с ним, Полом, и еще невесть с чем. Какая мука, не выдержать.
к груди, стала тихонько укачивать. Значит, не владеть ей им! Что ж, можно
его утешить. Она запустила пальцы в его волосы. Ей - мучительная сладость
самопожертвования. Ему - отвращенье и страдание еще одной неудачи. Не мог
он вынести, что эта теплая грудь баюкает его, но не снимает с него бремя.
Так хотел он, чтобы Мириам приняла его, дала ему отдохновение, что эта
видимость отдохновения только терзала. Он оторвался от нее.
ответственности за самого себя. Может только пожертвовать собой ради
него... с радостью жертвовать собой каждый день. А он не этого хочет. Он
хочет, чтобы она взяла его в руки и сказала радостно и властно: "Довольно
тебе метаться, воевать со смертью. Ты мой супруг". Нет у нее на это сил. В
какой ипостаси он ей нужен - супруга? или, может, Христа?
что, оставшись с Мириам, подавив в себе "я", доведенное до отчаяния, он
отрекся бы от собственной жизни. И он вовсе не надеялся, отрекшись от
собственной жизни, дать жизнь Мириам.
покачиваясь. Пол думал о матери и забыл о Мириам. Вдруг она посмотрела на
него. И в душе поднялась горечь. Значит, ее жертва напрасна. Вот он сидит,
отчужденный, и ему нет до нее дела. Она вдруг опять увидела в нем и
недостаток веры, и мятущуюся неустойчивость. Он погубит себя, точно
балованное дитя. Что ж, значит, так тому и быть!
горько, что он отверг ее жертву! Предстоящая жизнь казалась пустой,
лишенной тепла и света. Мириам наклонилась к цветам - фрезии такие нежные,
весенние, и гордо красуются на столе алые анемоны. Как это на него похоже
- поставить у себя эти цветы.
быстрый, безжалостный, спокойный. Нет, его не удержать. Он с ловкостью
хорька вывернулся у нее из рук. Но ведь без него она будет влачить жалкое
существованье. Погруженная в свои мысли, она коснулась цветов.
капала вода - быстро понес в кухню. Мириам подождала его, взяла цветы, и
они вместе вышли, он что-то говорил, она же ничего не видела и не слышала.
прислонилась к нему. Он не отозвался.
должен бы быть он. Какой же он дурной, расточительный, вечно в разладе с
самим собой. Ну куда он теперь пойдет? И не все ли ему равно, что ее он
погубил? В нем нет веры, он дорожит лишь минутным увлечением и не знает
ничего иного, ничего более глубокого. Что ж, она подождет, посмотрит, как
у него все обернется. А когда он будет сыт по горло своей свободой, он
сдастся, придет к ней.
Повернулся уходить и почувствовал - вот и выпустил из рук последнее, за
что можно было ухватиться. Он сел в трамвай, и город, ровный поток огней
потянулся прочь от железнодорожных путей. А дальше, за городом, тлели
угольками поселки... а за ними море... ночь... дальше и дальше! И нет ему
места во всей этой шири! Где ни окажись, всюду он один. У его груди, у
самых губ начинается пустыня без конца и края, она позади него, повсюду.
По улицам спешат люди, но он все равно останется в пустоте. То лишь малые
призраки, можно услышать их шаги, их голоса, но в каждом все та же ночь,
все то же молчание. Пол сошел с трамвая. За городом стояла мертвая тишина.
Высоко в небе горели крохотные звезды, расплывались вдали в вышедших из
берегов водах Трента - опрокинутая небесная твердь. Повсюду огромность и
ужас необъятной ночи, лишь на короткий миг днем она пробудится, дрогнет,
но непременно вернется снова и наконец воцарится навек, поглотит все в
своем молчании, в своем живом мраке. Времени нет, есть только
Пространство. Кто скажет, что его мать жила, а теперь не живет? Просто она
была в одном месте, а теперь в другом, вот и все. И где бы она ни была,
его душа ее не покинет. Сейчас она ушла в ночь, но и там он с нею. Они
вместе. И однако, вот оно, его тело, его грудь, они опираются о живую
изгородь, и его руки - на деревянной перекладине. Это ведь уже что-то. Где
же он - крохотная, поднявшаяся на ноги частица плоти, меньше колоска
пшеницы, затерянного в полях? Невыносимо. Со всех сторон на него -
крохотную искорку - наступает огромное темное молчание, стремится
погасить, но напрасно, его не угасишь. Ночь, в которую кануло все,
простерлась по ту сторону солнца и звезд. Звезды и солнце, несколько ярких
крупиц, в ужасе кружат и держатся друг за друга там, во тьме, что объемлет
их, крохотные, пугливые. Так и он сам, бесконечно малая величина, по сути
своей ничто и, однако, что-то.
она ушла, слилась со всем этим. Если б только она его коснулась, если б
идти с ней рядом.
свечению города. Кулаки сжаты, губы стиснуты. Во тьму, вслед за матерью,
он не пойдет. И вот он стремительно шагает к городу, откуда доносится
слабый гул, где встает зарево огней.
Посняков Андрей
Лукин Евгений
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Жюль Верн