сказал Волохов, так я и стоял на месте. А он, конечно, размахивал тут, как
остолоп...
как-нибудь ногу переставить, или, скажем, мне рука не нужна на этой
стороне, могу я на другую сторону как-нибудь повернуть? А он наперся, кто
ему виноват? Ты, Ховрах, должен разбираться, где ты ходишь! Скажем, идет
поезд... Видишь ты, что поезд идет, стань в сторонку и
смотри. А если ты будешь на пути с финкой своей, так, конечно, поезду
некогда сворачивать, от тебя останется лужа, и все. Или, если машина
работает, ты должен осторожно походить, ты же не маленький!
убедительно и толково жестикулируя правой рукой, показывая, как может идти
поезд и где в это время должен стоять Ховрах. Ховрах слушал его
молчаливо-пристально, кровь на его щеках начинала уже присыхать под
майскими лучами солнца. группа рабфаковцев серьезно слушала речи Миши
Овчаренко, отдавая должное Мишиной трудной позиции и скромной мудрости его
положений.
они очарованы строгими силлогизмами Миши, которые в их глазах тем более
были уместны, что принадлежали победителю. Я с удовольствием заметил, что
умею кое-что прочитать на лицах моих новых воспитанников. Меня в
особенности заинтересовали еле уловимые знаки злорадства, которые, как
знаки истертой телеграммы, начинали мелькать в слоях грязи и размазанных
борщей. Только на мордочке Вани Зпйченко, стоявшего впереди своей
компании, злая радость была написана открыто большими, яркими буквами, как
на праздничном лозунге. Ваня заложил руки за пояс штанишек, расставил
босые ноги и с отсрым, смеющимся вниманием рассматривал лицо Ховраха.
Вдруг он затоптался на месте и даже не сказал, а пропел, откидывая назад
мальчишескую стройную талию:
правда?
и все!
плечо, и плечо Ховраха осело далеко книзу, перекашивая всю его городскую,
в пиджаке, фигуру. Ваня, впрочем, не испугался. Он только ближе подвинулся
к Мише Овчаренко. Ховрах оглянулся на Семена, перекосил рот, вырвался.
Семен добродушно улыбнулся. Неприятные светлые глаза Ховраха заходили по
кругу и снова натолкнулись на прежний, внимательный и веселый глаз Вани.
Очевидно, Ховрах запутался: неудача, и одиночество, и только что засохшая
на щеке кровь, и только что произнесенные сентенции Миши, и улыбка
Карабанова требовали некоторого времени на анализ, и поэтому тем труднее
было для него оторваться от ненавистного ничтожества Вани и потушить свой,
такой привычно непобедимый, такой уничтожающий наглый упор. Но Ваня
встретил этот упор всесильной миной сарказма:
все! И все!
прыжку.
обыкновению роясь в карманах. К железному холодку моей воли я прибавил
немного углерода:
пристальным взглядом. В двух шагах он остановился и зашатал ногою, как
вчера.
вытащил из карманов, но правую кокетливо положил на бедро, расставив
впереди пальцы.
выше!
младшими ты больше не будешь, правда?
хвостиком нижней губы. В моем вопросе было больше угрозы, чем нежности, и
я видел, что Ховрах на этом обстоятельстве уже поставил аккуратное
нотабене.
по его опущенным рукам, точно и ловко вскинул руку в салюте и отчеканил:
такого не изделал. Это он меня в рыло двинул - факт! Так я ж ничего...
Карабанов обнял Ховраха за плечи и произнес горячо:
защищает не свои интересы, а общие. Вот пойдем на дубки, я тебе
растолкую...
дубки.
голова повара в белом колпаке дружески закивала Волохову и скрылась. Ваня
Зайченко усиленно задергал всю свою компанию за рукава и зашептал с силой:
сообрази!
помогла, либо от чего другого, но куряжане собрались в клуб довольно
полно. А когда Волохов поставил в дверях Мишу Овчаренко и Осадчий с
Шелапутиным стали переписывать присуствующих, начиная необходимый в
педагогическом деле учет обьектов воспитания, в двери заломились
запоздавшие и спрашивали с тревогой:
алтарного возвышения я всматривался в груду беспризорщины, поражался и ее
обьемом, и мизерной выразительностью. В редких точках толпы выделялись
интересные живые лица, слышались человеческие слова и открытый детский
смех. Девочки жались к задней печке, и среди них царило испуганное
молчание. В черновато-грязном море клифтов, всклокоченных причесок и
ржавых запахов мертвыми круглыми пятнами стояли лица, безучастные,
первобытные, с открытыми ртами, с шероховатыми взглядами, с мускулами,
сделанными из пакли.
описал наши задачи: чистота, работа, учеба, новая жизнь, новое
человеческое счастье. Они ведь живут в счастливой стране, где нет панов и
капиталистов, где человек может на свободе расти и развиваться в радостном
труде. Я скоро устал, не поддержанный живым вниманием слушателей. Было
похоже, как если бы я обращался к шкафам, бочкам, ящикам. Я обьявил, что
воспитанники должны организоваться по отрядам, в каждом отряде двадцать
человек, просил назвать четырнадцать фамилий для назначения командирами.
Они молчали. Я просил задавать вопросы, они тоже молчали. На возвышение
вышел Кудлатый и сказал:
лопаете, и борщ, а кто это обязан для вас делать? Кто обязан? А я вам
завтра если не дам обедать? Как тогда?
сеять, черт бы вас побрал! Будете работать?
физиономий.
руку на мое плечо:
Громыко Ольга
Русанов Владислав
Самойлова Елена
Роллинс Джеймс
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия