она как-то сникла, и только в линии ее плеч и в посадке головы еще
сохранялось что-то от того величавого достоинства, которое она всегда
блюла на улице. Душевно разбитая, затравленная, второпях она все-таки
собрала эти остатки величия, как разбитый в битве король собирает остатки
войска, чтобы вместе с ними ринуться в бегство.
вздернутая, когда-то так красившая ее лицо, теперь дрожала, глаза,
расширенные от страха и тоже какие-то торопливые, редко-редко мигая,
смотрели прямо перед собой. Из-под капора выбивались пряди волос,
свидетельствуя о полнейшей растерзанности прически; лицо было того
желто-серого цвета, который оно всегда принимало при обострениях ее
желудочного недомогания.
семье предоставлялся случай наблюдать это ухудшение. Как ни старались они
обойти риф, разговор все равно возвращался к процессу Гуго Вейншенка, ибо
г-жа Перманедер сама неуклонно затрагивала эту тему. И тогда она, в
страшном возбуждении, начинала требовать ответа - от бога и от людей: как
может прокурор Мориц Хагенштрем спокойно спать по ночам! Она этого не
постигает и никогда не постигнет! Возбуждение ее возрастало с каждым
словом.
все, что бы ей ни предлагали; при этом она вздергивала плечи и закидывала
голову, словно всходя в одиночестве на вершины своего негодования, чтобы
там не есть, а только пить - пить холодное баварское пиво, к которому она
пристрастилась за время своего мюнхенского замужества, заливать этой
жидкостью пустой желудок, который бунтовал и мстил за себя, - почему ей
еще до конца обеда приходилось вставать из-за стола, спускаться вниз, в
сад или во двор, и, опираясь на руку Иды Юнгман или Рикхен Зеверин,
претерпевать ужаснейшие страдания. Желудок ее, извергнув свое содержимое,
продолжал мучительно сжиматься и долгие минуты оставался сведенным
судорогой. Не имея уже что извергнуть из себя, бедняжка долго давилась и
переживала жестокие муки...
г-жа Перманедер завернула за угол Фишергрубе и пустилась вниз под гору, к
дому брата. Торопливо постучав в дверь, она прошла прямо в контору,
скользнула взглядом по столам и, увидев сенатора на обычном месте у окна,
сделала такое умоляющее движение головой, что Томас Будденброк поспешил
отложить перо и встать ей навстречу.
отлагательства...
Перманедер, войдя вслед за ней, повернул ключ и вопросительно взглянул на
сестру.
муфту, - ты должен дать мне заимообразно, должен... Я очень тебя прошу...
внести залог... У нас нет - откуда бы у нас теперь могли взяться двадцать
пять тысяч марок? Мы их возвратим тебе целиком и полностью... Ах, наверно,
даже слишком скоро, ты меня понимаешь... вот оно началось... Одним словом,
дело уже в той стадии, что Хагенштрем требует либо немедленного ареста,
либо внесения залога в двадцать пять тысяч марок. Вейншенк заверяет тебя
честным словом, что он не выедет из города...
головой.
задохнувшись от бессильной злобы, опустилась в клеенчатое кресло у стола.
- И на этом они не успокоятся, Том. Они доведут до конца...
положив ногу на ногу, подпер голову рукой, - скажи мне откровенно, ты
продолжаешь верить в его невиновность?
ответила:
уже натерпелась в жизни! Я и с самого начала не очень-то верила, хотя
старалась изо всех сил. Жизнь, понимаешь ли, не позволяет, никак не
позволяет верить в чью-либо невиновность... Ах нет, я уж давно чуяла, что
у него совесть нечиста, и даже Эрика и та усомнилась, - она мне сама со
слезами в этом призналась, - усомнилась из-за его поведения дома. Мы с
ней, конечно, молчали... Он день ото дня становился все грубее и все
настойчивее требовал, чтобы Эрика была весела, чтобы она разгоняла его
заботы, и... бил посуду, если она хмурилась. Ты не знаешь, каково нам
было... На целые вечера он запирался со своими бумагами, а когда
кто-нибудь к нему стучался, мы слышали, как он вскакивает и кричит: "Кто
там? Что там такое?.."
снова заговорила г-жа Перманедер, и голос ее окреп. - Ведь не на свой же
карман он работал, а для страхового общества. И потом, о господи боже ты
мой, существуют ведь обстоятельства, с которыми люди должны считаться!
Женившись на Эрике, он вошел в нашу семью, Том! Нельзя же человека,
принадлежащего к нашей семье, засадить в тюрьму! О, господи!
допустишь, чтобы эти негодяи дерзнули довести свое дело до конца?
Необходимо что-то предпринять! Нельзя же допустить, чтобы ему вынесли
обвинительный приговор!.. Ты правая рука бургомистра... Бог мой, неужели
сенат не может просто его помиловать? Должна тебе сказать, что, прежде чем
пойти к тебе, я хотела броситься к Кремеру, умолять его вмешаться в это
дело, предупредить... Он начальник полиции...
муфту, в которой были спрятаны ее руки. Затем помолчала, руки ее упали,
рот растянулся, подбородок сморщился и задрожал мелкой дрожью, две большие
слезы выкатились из-под ее опущенных век, и она тихонько добавила: - А
я?..
растроганный ее беспомощностью. Он придвинулся поближе, чтобы успокаивающе
погладить ее по волосам. - Еще ведь не все кончено. Обвинительного
приговора еще нет! Возможно, что и обойдется. Пока что надо внести залог.
Я, конечно, не отказываюсь. Кроме того, Бреслауэр дока...
обвинительный приговор и упрячут его в тюрьму... И тогда наступят тяжкие
времена для Эрики, для ребенка и для меня. Приданого ее уже нет, оно все
ушло на устройство дома, на мебель, картины... А при продаже вещей мы не
выручим и четверти их стоимости. Мы жили на жалованье Вейншенка - он
ничего не скопил. Нам придется опять переехать к маме, если она позволит,
и дожидаться, пока он отсидит свой срок... А тогда, тогда будет еще хуже,
потому что куда мы с ним вместе денемся?.. Придется нам сидеть на камнях,
- всхлипнув, добавила она.
благополучно! Слишком много уж на меня свалилось... Не знаю, чем я
заслужила... Но больше я ни на что не надеюсь. Теперь у Эрики все будет
так, - как было у меня с Грюнлихом и Перманедером. И ты сам, своими
глазами, увидишь, каково человеку, на которого все это обрушивается! Ну
что нам делать? Том! Прошу тебя, скажи: что нам делать?.. - Она безнадежно
и все-таки вопросительно посмотрела на брата расширенными, мокрыми от слез
глазами. - Все, что бы я ни начинала, все оборачивалось против меня... А
намерения-то у меня, видит бог, всегда были самые добрые!.. Я только и
мечтала добиться чего-нибудь в жизни, от себя привнести в семью... ну,
хоть немножко почета... Вот и последнее рухнуло. Подумать только, что так
должно было кончиться и это...
по своей незадавшейся жизни, по последней угасшей надежде.
заключению сроком на три с половиною года и тотчас же взят под стражу.
Бреслауэр из Берлина говорил как бог, - маклер Зигизмунд Гош, шипя и
захлебываясь от восторга, еще целый месяц восхищался этой иронией, этим
пафосом, этим уменьем растрогать слушателей; а Христиан Будденброк, тоже
побывавший на процессе, становился в клубе у стола, раскладывал перед
собой газеты, которые должны были изображать папки с делом, и в
совершенстве копировал адвоката; домашних же своих он с того самого дня
уверял, что юриспруденция - лучшая профессия на свете и, собственно
говоря, настоящее его, Христиана, призвание.
частных беседах утверждал, что речь Бреслауэра доставила ему истинное
наслаждение. Впрочем, талант знаменитого, адвоката не помешал местным
юристам, добродушно похлопав по плечу своего коллегу, заявить, что черного
он для них все равно не сделает белым.
городе начали о нем забывать. Лишь дамы Будденброк с Брейтенштрассе
объявили за семейным обедом, что с первого взгляда на этого человека, и
прежде всего на его глаза, они поняли, что не все с ним обстоит
благополучно, что в его характере немало изъянов и что добром он, конечно,
не кончит. Только из деликатности, излишней, как теперь оказалось, они
тогда умолчали об этом своем наблюдении.
Сертаков Виталий
Влодавец Леонид
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Гуль Роман Борисович
Соломатина Татьяна