хитроумии добьется приглашения для нее или, по крайней мере, для Андре на
garden-parties к финансисту. Но каждый вечер за ужином, напустив на себя
презрительный и равнодушный вид, она с упоением слушала рассказы Альбертины
о том, что происходило в замке, когда она там жила, и кого там принимали,
хотя мать Андре знала почти всех только в лицо или по имени. Мысль, что она
имеет о них смутное представление, а вернее - не имеет никакого
представления (она называла таких людей своими "старинными знакомыми")
приводила мать Андре в мрачное настроение, - хотя расспрашивала она
Альбертину сквозь зубы, с видом надменным и рассеянным, - и могла бы вызвать
у нее тревогу и неуверенность в своем положении в обществе, но она сама себя
успокаивала и "возвращалась к действительности", говоря метрдотелю: "Скажите
повару, что горошек твердоват". После этого она уже не впадала в меланхолию.
Она твердо решила выдать Андре за человека, конечно, из очень хорошей семьи,
но настолько состоятельного, чтобы у нее были повар и два кучера. Это
составляло основу, залог прочности положения. Но то обстоятельство, что
Альбертина ужинала в замке у банкира с такой-то и такой-то дамой, что одна
из них пригласила Альбертину погостить у нее зимой, в глазах матери Андре
все-таки до известной степени Возвышало Альбертину, но это мирно уживалось у
нее. с пренебрежением к обездоленной Альбертине - пренебрежением,
усиливавшимся еще и от того, что Бонтан предал свое знамя и - по слухам,
причастный даже к "панаме", - стал поддерживать правительство. Это не мешало
матери Андре из чувства справедливости обливать презрением тех, кто как
будто бы считал, что Альбертина - девушка низкого звания. "То есть как? На
что же лучше! Она из тех Симоне, что пишутся через одно "н". Конечно, в
такой среде, в которой громадную роль играют деньги, где элегантность -
порука в том, что девушку пригласят бывать в доме, но не в том, что ей
сделают предложение, Альбертина не могла рассчитывать на "сносную" партию,
то есть не могла извлечь пользу из поклонения ей, ибо оно не восполняло
отсутствия средств. И все же самый ее "успех" хотя и не подавал ей
матримониальных надежд, а все-таки вызывал зависть у иных
злопыхательствовавших матерей, ненавидевших Альбертину за то, что ее
принимали как "родную дочку" жена банкира и даже мать Андре, с которыми они
были едва знакомы. Вот почему они говорили тем, кто дружил и с ними, и с
теми двумя дамами, что те две дамы были бы возмущены, если бы знали правду:
якобы Альбертина рассказывала у одной (и vice versa) обо всем, что
вследствие неосторожности, с какой ее подпустили к интимной стороне жизни
другой, она там вызнала, якобы она выбалтывала многое множество маленьких
секретов, разглашение которых было бы крайне неприятно для заинтересованного
лица. Завистницы распространяли сплетню для того, чтобы ее подхватили
другие, для того, чтобы рассорить Альбертину с ее покровительницами. Но их
старания, как это нередко случается, были безуспешны. Во всем этом слишком
отчетливо проступала злоба, и пускавшие сплетню добивались только того, что
их еще больше презирали. У матери Андре сложилось об Альбертине совершенно
определенное мнение, и поколебать его было невозможно. Она смотрела на
Альбертину как на "обойденную", но прекрасную по душе девушку, думающую
только о том, как бы сделать что-нибудь приятное другим.
результатов, зато она наложила на подругу Андре отпечаток, характерный для
тех, с кем ищут знакомства, но кто сам на знакомство не напрашивается
(отпечаток, встречающийся по тем же обстоятельствам в самом высшем кругу, у
необыкновенно элегантных дам), кто не хвастается своими успехами, а, скорей
наоборот, скрывает их. Альбертина никогда не сообщала: "Он жаждет со мной
повидаться", обо всех говорила только одно хорошее так, как будто она
добивается расположения других, ищет с ними знакомства. Когда при ней
говорили о молодом человеке, который за несколько минут перед тем с глазу на
глаз осыпал ее горчайшими упреками за то, что она отказалась прийти к нему
на свидание, она мало того, что не хвалилась своей победой, мало того, что
нисколько на него не сердилась, но еще и восхищалась им: "Он прелестный
мальчик". Ей было даже неприятно, что она нравится, так как этим она
вызывала неудовольствие у других, а между тем она была рождена, чтобы делать
людям приятное. Она так любила делать приятное, что даже пользовалась ложью,
к которой прибегают иные деловые люди, иные карьеристы. Существующий в
зачаточном состоянии у многих, этот вид неискренности заключается в том, что
человек не довольствуется одним поступком, приятным одному лицу. Например,
если тетка Альбертины выражала желание, чтобы племянница ехала с ней на
какое-нибудь не очень веселое сборище, то Альбертина, согласившись, могла бы
получить полное нравственное удовлетворение от того, что это приятно тетке.
Но хозяева принимали ее радушно, и она считала своим долгом сказать им, что
она давно мечтала с ними повидаться и что, воспользовавшись случаем, она
попросила тетю, чтобы та взяла ее с собой. И это еще не все:
несчастье. Альбертина говорила ей: "Я боялась, что тебе будет тяжело одной,
я подумала, что со мной тебе будет легче. Если хочешь, уйдем отсюда, пойдем
куда-нибудь еще, я все для тебя сделаю, только бы ты не грустила" (и тут она
была искренна). Но бывало и так, что ложная цель уничтожала истинную. Когда
Альбертине нужно было чего-нибудь добиться для своей подруги, она ради этого
ехала к какой-нибудь даме. Но, явившись к этой милой и симпатичной даме,
Альбертина бессознательно подчинялась правилу извлечения из одного и того же
действия пользы множественной и, движимая наилучшими побуждениями,
притворялась, будто приехала ради удовольствия повидаться. с хозяйкой дома.
Хозяйка была глубоко тронута тем, что Альбертина приехала издалека только из
дружеских чувств. Видя, что дама взволнована чуть не до слез, Альбертина
любила ее сейчас больше прежнего. Кончалось же это вот чем: Альбертина
говорила неправду, что приехала сюда из дружеских чувств, но радость дружбы
брала над ней такую власть, что она начинала бояться, как бы дама не
усомнилась в искренности ее действительно прекрасного к ней отношения, если
она попросит за свою подругу. Дама может подумать, что Альбертина только
ради этого к ней и приехала, и это правда, но отсюда она выведет заключение,
что просто повидаться с ней Альбертине не хочется, и вот это уже неверно.
Альбертина уходила, так и не отважившись попросить за подругу, - совсем как
иные мужчины, которые, рассчитывая на успех у женщины, бывают особенно
предупредительны и, чтобы она не подумала, что это - предупредительность с
корыстной целью, не объясняются ей в любви. В других случаях нельзя было бы
сказать, что Альбертина истинную цель приносит в жертву побочной, возникшей
по ходу действия, но обе ее цели были до такой степени несовместимы, что
если б тот, кто расчувствовался, когда узнал от Альбертины о первой ее цели,
услышал о другой, то его умиление мгновенно уступило бы место тяжелому
чувству. Значительно дальше это противоречие объяснится. А пока приведем
пример совсем из другой области, доказывающий, что подобного рода
противоречия постоянно обнаруживаются в самых разных обстоятельствах. Муж
поселил свою любовницу в городе, где стоит его воинская часть. Жена,
осведомленная о многом, ревнует его и шлет ему из Парижа отчаянные письма.
Вдруг любовнице понадобилось на один день съездить в Париж. Муж не может
отказать любовнице в просьбе поехать с ней и берет отпуск на сутки. Но он
человек мягкий, мысль, что жена будет из-за него страдать, для него
нестерпима, и он приходит к ней и, плача настоящими слезами, говорит, что,
встревоженный ее письмами, он нашел предлог, чтобы вырваться к ней,
успокоить ее и обнять. Таким образом, он нашел предлог, чтобы одной этой
поездкой доказать свою любовь и любовнице и жене. Но если б жена узнала,
зачем он приезжал в Париж, радость несомненно сменилась бы для нее
страданием, разве лишь счастье увидеться с этим бесчестным человеком
возобладало бы над мучениями из-за его лжи. К числу людей, наиболее
последовательно применявших принцип множественности целей, принадлежал, на
мой взгляд, де Норпуа. Кое-когда он брался помирить поссорившихся друзей и
благодаря этому стяжал себе славу в высшей степени обязательного человека.
Но маркизу было недостаточно внушить тому, кто просил его об услуге, что он
идет на это только ради него, - другому он разъяснял, что решился на этот
шаг вовсе не по настоянию первого, а в интересах другого, и ему ничего не
стоило убедить в этом собеседника, заранее уверенного, что имеет дело с
человеком, "в высшей степени услужливым". Так, ведя двойную игру, ведя то,
что на языке счетоводов именуется двойной бухгалтерией, он ни разу не
подорвал своего авторитета, и оказываемые им услуги способствовали не
убыванию, а, наоборот, приращению этой его особой влиятельности. Любая
кажущаяся двойная услуга маркиза вдвойне упрочивала его репутацию
услужливого друга, притом услужливого с толком, бьющего без промаха,
приводящего свои предприятия к желанному концу, что доказывала
благодарность, которую ему выражали обе стороны. Эта двойственность в
обязательности являлась вместе с отходами от нее, ибо у каждого человека нет
правил без исключений, характерной чертой маркиза де Норпуа. И в
министерстве он часто прибегал к услугам моего отца, а тот был до того
наивен, что верил, будто это маркиз оказывает ему услугу.
было трезвонить о своих победах, - вот почему она никому ничего не сказала о
сцене, которая разыгралась между нами у ее постели и о которой какая-нибудь
уродина рассказала бы всему свету. Кстати сказать, ее поведение во время
этой сцены так и осталось для меня загадкой. Гипотезу об ее безупречной
нравственности (гипотезу, с помощью которой я сначала объяснял себе, почему
Альбертина с такой яростью отвергла мои посягательства и не далась мне, и
которая, впрочем, никак не была связана с моим представлением о доброте, о
врожденном благородстве моей приятельницы) я несколько раз перестраивал. Эта
гипотеза ничего общего не имела с той, какую я построил при первой моей
встрече с Альбертиной. Столько ее поступков, свидетельствовавших о другом, о
внимании ко мне (внимании ласковом, подчас тревожном, настороженном, полном
ревности к Андре) со всех сторон окружало ту резкость, с какой она, чтобы
избавиться от меня, взялась за звонок! Так зачем же она предложила мне
провести вечер у ее постели? Почему она, говоря со мной, выбирала такие
ласковые выражения? Чего же стоят желание увидеться с другом, страх, что он
предпочтет вашу подругу, желание сделать ему приятное, тоном героини романа
сказанные слова о том, что никто не узнает о вечере, проведенном вдвоем, -
чего все это стоит, если вы отказываете ему в таком простом наслаждении и
Флинт Эрик
Белов Вольф
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Орлов Алекс